Как пробурить небеса: Пособие для Чайников

Смерть - это странно. Осознавать, что ты умер - еще страннее. Очнуться после смерти - это Безумие. Но я умер. И я очнулся. И очнулся я далеко не самим собой.

***

Когда ты умираешь, можно увидеть, как твое тело остается лежать на земле, а тебя самого утаскивает куда-то в небеса, сначала относительно медленно, но потом все быстрее и быстрее, и, в конце концов, ты начинаешь двигаться так быстро, что все вокруг меркнет, и ты погружаешься во тьму… и забвение. Это - то, что я смог запомнить. Запомнить перед тем, как свет разгорелся вновь. Точнее, мне показалось, что это был свет. На самом деле это был ребенок, что впервые открыл глаза и посмотрел на мир. На мир, где каменный потолок заменяет небо, а редкие лампы - дневной свет. Я попробовал пошевелить рукой, и у меня получилось… но очень плохо. Рука поднялась словно неохотно, не слушаясь, да и вообще все тело было словно деревянным. Но то, что я стал новорожденным младенцем, я понять смог. Маленькие сморщенные пальцы и тщедушное тельце - вполне себе признаки младенца. Ну и еще акушерка. Меня завернули в пеленки и передали на руки какой-то женщине. Пепельного цвета волосы и усталое лицо мраморного цвета, озаренное мягкой материнской улыбкой… - Добро пожаловать, Симон. Мозаика встала на свои места, а пазл разрозненных фактов сложился в единую картину. Логика щелкнула и выдала однозначный ответ, не требующий остаточных доказательств. Мне хотелось плакать и смеяться одновременно. Никто из них, никто из фанатиков религии не врал, но все они ошибались! Значит жизнь после смерти есть, и там в этой жизни ты становишься кем-то еще. Кем-то, чьего места ты достоин! Мой внутренний смех, все мое ликование по произошедшему, все мои эмоции, чувства, чаяния и мечты выплеснулись в виде пронзительного детского крика. Крика, что рано или поздно пронзит небеса! Не так ли, Симон-дырокоп? На такой пафосной ноте мое сознание успешно отключилось. Последующие несколько лет я упорно пытался вырасти и побольше узнать об этом мире. Все же… той информации, которой я обладал, было до безумия мало для того, чтобы понять все происходящее вокруг. Как только я научился ходить и понимать окружающих на более-менее приемлемом уровне, я сразу принялся носиться вокруг, стремясь увидеть все, что меня окружало, для того чтобы составить свое мнение о мире. Что было действительно интересно, так это то, как строилось и выглядело наше убежище. Убежище представляло собой что-то вроде улья с центральным колодцем, от которого по спирали шла лестница, соединяющая все уровни, плюс еще несколько межуровневых переходов. Навскидку уровней было что-то около двадцати. Именно там и располагался основной жилой массив. Наша семья жила на четвертом снизу уровне массива и считалась семьей среднего достатка. Хотя сам этот термин малоприменим к тому обществу, в котором мы жили. Об этом стоит рассказать поподробнее. Тот социум, в котором мы живем, крайне замкнут. Настолько замкнут, что я перезнакомился почти со всеми жителями поселения буквально за какие-то полтора года. И если учитывать тот факт, что в среднем в каждой семье был один, максимум два ребенка, то становилось очень и очень грустно. Почему? Да потому, что мне было знакомо такое понятие как близкородственные браки. На моей земле мы с этим чуть не столкнулись после Судного Дня. Дело было в том, что несмотря на огромное количество выживших, существовало множество разрозненных этнических групп, которые решили закрыться от других и не впускать в свою общину никого другого. Тогда-то нам и рассказали, к какому печальному исходу это может привести. Для того, чтобы человеческий вид избежал вымирания посредством близкородственных связей, требовалось не менее трехсот тысяч представителей обоих полов. У нас же в городке проживало едва ли тысяча человек, что очень сильно настораживало. Большая часть взрослого населения работала на различных системах жизнеобеспечения, будь то гидропонные фермы (я удивился, когда узнал об их существовании), забота о кротосвиньях, или же обслуживание геотермальной электростанции. Денег у нас попросту не было, да и зачем они в таком замкнутом пространстве? У нас правило натуральное хозяйство, и единственным товарообменом служили личные поделки из доступного материала, да редкие находки в толщах земли. Положение в обществе определялось только твоим усердием на благо остальных. Просто социализм какой-то. Если взрослые исполняли вполне понятные и важные функции, то с детьми ситуация была куда как интересней. Дети, они ведь как стихийное бедствие - могут как обойти стороной, так и разрушить все на своем пути. Поэтому специально для детей была придумана профессия копателя. Прямо как старая добрая игрушка из моей предыдущей жизни. Детям выдавалось интересное приспособление в виде бура, которым нужно было бурить землю. В качестве пряника в конце каждого рабочего дня ребенку полагался местный деликатес - котлета из мяса кротосвиньи, плюс мифическая возможность откопать какой-нибудь артефакт давно минувших дней, что собственно и случилось с оригинальным Симоном. Я тоже стал копателем. И в первый же день понял, какая на самом деле это адски тяжелая и ненужная работа. Расширение Убежища просто не имело смысла по той простой причине, что имеющееся производство могло выдержать вдвое, нет, втрое большее количество людей. А то чем мы занимались… Просто представьте - полумрак, гомон, жара и куча детей при помощи допотопных сверл пытается что-то сделать со стеной из плотной, холодной и немного липкой земли. И это не говоря про то, что нужно куда-то девать отработанную породу. Но альтернатив не было. Вернее не так. Альтернативы были, и альтернатив было много, но вот незадача… Я должен был быть копателем. В этом моя суть и моя судьба. Ведь я Симон… То, что именно тот Симон, я убедился в пять лет. Угадайте с трех раз, что произошло в тот момент? Несколько лет назад В тот день я гулял с матерью и отцом незадолго до отбоя. Такие прогулки в нашей семье нельзя назвать частыми, но моему детскому, да чего уж тут скрывать, и взрослому сознанию они безусловно нравились. Как минимум потому, что во время таких прогулок я мог послушать от матери или отца легенды о поверхности, с помощью которых я и пытался составить картину этого странного и немного безумного мира. Но и само время, проведенное с родителями, доставляло море удовольствия. Ничто не предвещало беды, как говорится. Но, как известно, песец подкрадывается незаметно. В один момент все вокруг начало трястись, словно неизвестный великан ударил в гонг, и мы находимся на поверхности этого гонга. А потом я догадался посмотреть наверх... С каменной “пробки”, что заменяет нам небо падают гигантские каменные глыбы. Нет, обвалы случаются здесь весьма часто, но обычно они крайне мелкие, а тут просто какие-то валуны, даже на вид большие и тяжелые. И все это с гигантской скоростью падает прямиком на нас. Родители, которые шли чуть впереди, вовремя не заметили угрозу, не успели воспринять мой срывающийся крик “Берегись!”. Не успели… и их двоих накрыло градом валунов, упавших с потолка. Шансов выжить у них не было. Это я понял сразу же. Подскочившие мигом люди принялись разбирать завалы, лишь для того, чтобы констатировать очевидное. Руки как-то сами собой сжались в кулаки, а из глаз брызнули злые слезы. Пусть я и не мог считать их родными родителями в полной мере, пусть я не мог любить их так, как любил их оригинальный Симон, но я к ним глубоко привязался. Подскочивший ко мне Старейшина попытался закрыть мне глаза, чтобы я не видел тел родителей. Жестом я остановил его попытки. - Не стоит, Старейшина. Не надо жалости. Я понимаю, что только что остался сиротой. Я должен их увидеть. - Но Симон… - Старейшина, пожалуйста. Видимо, Старейший что-то увидел в моих глазах, раз отступил в сторону, давая мне возможность увидеть изломанные тела родителей. Чувствую, как в груди клокочет злоба. Злоба и ненависть к тем, кто загнал нас сюда. Кто заставил нас, людей, прозябать в этой дыре, обреченными на вымирание. Хех… этот мир сам дал мне цель. А через несколько лет даст мне средство… а пока… Пока стоит устроить спектакль. Хотя и не спектакль, скорее выражение своих не в меру пафосных мыслей в вербальной форме. Впрочем, этот мир одобряет Пафос. - Послушай меня, Старейший… - мужчина с катаной у пояса поворачивается ко мне, глядя недоуменным взглядом… - Слушай мои слова, Старейший. Год из года ты нам твердишь, что тот камень над нами - и есть наш потолок, наши небеса, ведь так??!! Так вот, Старейший, я, Симон, говорю тебе, что я не желаю такого потолка!! Я не желаю считать своим небом, то небо, что убило моих родителей!! И я клянусь себе, тебе, Старейший, клянусь всем жителям этой деревни, что наступит день, когда я покажу вам новый потолок! Я покажу вам Новое Небо, клянусь вам в этом!! Не будь я Симон! Запомните это все!! И я ухожу в сторону шахт, что мы так безуспешно бурим десятилетиями, не замечая одобрительного взгляда брошенного на меня откуда-то сверху. Впрочем… я знаю о том, что этот взгляд есть. Последующие два года я был занят одним - я бурил. Я ушел в ту часть шахт, где никто еще никогда не копал, и принялся бурить. Минута за минутой, час за часом, день за днем, я крутил бур, и выгребал холодную породу из получившейся дыры. Каждый вечер я получал свою кротовую лепешку и шел спать, чтобы на следующий день вернуться и продолжить бурение. Не важно было то, как на меня смотрели друзья и знакомые. Не важно было то, как на меня смотрел Старейшина. Это все было неважно. Ведь я в отличие от них знал одно. Я знал Истину. И у меня была цель. Наконец-то я стал понимать Симона. Наконец-то я стал понимать его стремление идти вперед, несмотря ни на что. Хорошо мотивирует. Провернуть бур. Выгрести породу. Я надеюсь… что… Провернуть бур. Выгрести породу. ...когда... я... найду… Лаганн... я буду готов. Провернуть бур. Выгрести породу. - Эй ты, ты ведь тот паренек, Симон? - доносится голос из-за спины. Этот голос… такой незнакомый и знакомый одновременно. Оборачиваюсь. Думаю, стоит описать его… как он выглядел тогда. Уже тогда, за два года до начала нашего похода, он был высок. Метр семьдесят на вид. Против моего метра с кепкой он казался великаном, сошедшим с небес, чтобы посмотреть на человека. Голое тело, уже тогда покрытое неизвестно кем набитыми татуировками, все те же бинты на руках и бессмертные красные очки с острыми, загибающимися вверх стеклами. Только один человек мог так одеваться. Только один. Ну здравствуй, Камина...