Quiet night

- Расстояния всё дольше, - говорит Трой, протягивая мне сигарету, из которой он только что сделал пару затяжек. Я недолго молчу, перебираю скрученный табак между пальцами, кусаю губы. - Объясненья вдалеке, - несмело бубню я и делаю глубокий затяг. Моё лицо тут же обдувает леденящий воздух, который уже на протяжении двух часов заставлял меня неметь. Пальцы уже покраснели, совсем не чувствовали сигарету в руках, и как бы я не старался согревать их своим дыханием, я не мог их почувствовать. Трой усмехается, перехватывает сигарету, и снова возводит глаза к чёрному небу.

      Сквер пуст. Мы единственные, кто задержались на травяном склоне этой ночью до позднего часа, но я и не заметил, как затихла улица. Заметил только тогда, когда мы с Троем прерывались на тишину на время обдумывания очередной рифмы. Мы играли в эту игру чуть ли не каждый раз, когда имели счастье встретиться снова. И не упустили эту возможность сегодня. Я писал стихи отвратительно, они заставляли меня искусать все губы, изгрызать все ногти, лишали меня сна в поисках рифмы, но Трою они давались легко. Зато он не мог разворачивать и закручивать сюжетные линии, в то время как я делал это почти как художник. - Мы погрязли с головою, - сказал он, когда его глаза заискрились. Они светились каждый раз, когда связывали строчки воедино. Трой переплетал их не хуже, чем Джон Ньюмен.- В нашем личном бардаке. Сигарета снова оказывается в моих руках, и я снова этого не замечаю. - Хорошо… - вздыхаю я. Мои глаза тут же бегают по траве, которая плещется вокруг меня, как море. Ветер делает из неё настоящие танцующие волны, и я ищу в этом вдохновение. Вдохновение в ясной ночи, вдохновение в луне, смазанной грязными облаками. Я не могу делать это так просто как он, но всё же с ним у меня получается лучше, чем в одиночестве. Если я долго молчу, право ответа переходит к нему, и он выдаёт его быстро, не задумываясь, словно уже давно знал рифму. Его нос уже красный, как и щёки, но я не видел, что он замёрз, будто этот широкий плащ из грубого букле действительно был теплее, чем мне казалось. Трой лежит и нетерпеливо ждёт моего ответа, сдерживая свою детскую ухмылку, которая говорила о том, что он уже придумал идеальную рифму. В таких случаях я его разочаровывал ответами, потому что в своей голове он слагал совершенно другие строчки. - Не загадывай напрасно, - говорю я то, что рождается в моей голове. Я очень долго месил в мозгу тесто со словом «напрасно» на конце, и был рад, что избавился от своего времени на придумывание рифмы. Как я и ожидал, Трой разочарованно хмурится, забирая сигарету себе. Мы могли скурить пару пачек таких сигарет, пока рисовали стихи, вкладывали в них свои мысли и взгляды. Трой прекрасно рисовал словами, играл ими подобно музыканту. Порой я даже не хотел, чтобы он останавливался, когда мне выпадала честь выслушать его последние творенья. Его голос был не высокий, не слишком грубый. Что-то по-идеальному среднее, скользящее прямо по сердцу. Ускоряющее его биение.       Я, разумеется, не умел так сильно впечатлять его своими достижениями. Моя литература вызывала в нём открытое сомнение, которое пагубно влияло на мою самооценку, но зато я всегда мог зацепить его фотографиями. Трой часто просил меня сделать для него копии. У него в квартире даже есть стенд, где висят его любимые фото, сделанные мной. Но он ни разу не был у меня дома, где они висели повсюду. Поскольку работа у меня была не постоянной, я работал в одиночку, моей правой рукой был лишь этот парень. Мальчик - не огранённый бриллиант, который сразил меня своими взглядами и умением вызвать у меня интерес к прозе, которую я много лет не мог понять. Мальчик, который был источником моих доходов на сайте, куда я выкладывал его фото. Мальчик-модель, красоту в котором я ловил изо дня в день, запечатлел её на снимках в самых мельчайших проявлениях. От изящной его шеи, до стройных ног и тонких пальцев; от невероятно пышных кудрей, до дерзкого взгляда из-под полуопущенных век. Каждый его кусочек – подбородок, случайная улыбка, брови, нависающие над парой синих глаз. Я лишь менял обстановку, но его черты никогда не менялись в объективе. Он будто всегда был готов к неожиданной фотосессии, которую я устраивал чуть ли не каждую встречу. - Будто ты бы мог узнать, - говорит Трой и тут же затягивается.- Что вместо грубого молчанья… - Молчанья…? - вторю я, с вопросом глядя на Троя, который так и ожидал услышать что-нибудь невероятное от меня. Глупый. Всё ещё надеялся, что я смогу победить в этом поэтическом сражении. - Ну? - Я бы выбрал кровь глотать. - Вау, - он улыбается уголком губ, смеётся глазами, и снова падает на траву, закинув окурок куда-то в кусты.- Что ж, первый раунд пройден. Второй предоставляю тебе. - Почту за честь, - наигранно отвечаю я, и пытаюсь спрятать ладонью от ветра огонёк из зажигалки, чтобы подкурить снова. Я падаю на траву рядом с ним, делаю глубокую затяжку, ловя вдохновение не там где нужно. Я искал его где-то вдалеке, где-то в звёздах в небе, но оно было гораздо ближе. - Мы всё дальше друг от друга,- начинаю я. Эта строчка была вызвана у меня ассоциацией со звездами и мной. Я был так далеко от них, и это натолкнуло меня сказать это. Возможно, Трой услышал здесь романтический подтекст, поэтому повернул ко мне голову, сосредоточив взгляд. Парень по праву забирает у меня сигарету и ворочается на траве, будто выискивает место поудобнее. - Время и пространство бьют… - мнётся Трой, растягивая слова. - Не сказав мне даже слова… - почти мгновенно заканчиваю я, чувствуя, как внизу живота разжигается костёр. - Ты…свернул на лёгкий путь. - Мы отличная команда, - смеюсь я, отбирая у него сигарету. - Не прогоняй вдохновение,- ворчит парень. Я недовольно цокаю языком, и снова берусь за создание рифмы. Я ищу её в воспоминаниях, в боли прошлого, в запахе прочитанных книг. Так много картин я реставрирую, что получается цепь из несвязанных слов, которые не относились к теме нашего стихотворения. - Лучше видеть своё тело всё в багровых синяках…- говорю, наконец, я, подсовывая парню сигарету. Трой привычно озадачивается, хватает глазами всё, что видит перед носом, и продолжает. - Чем смотреть, как ты уходишь… - С пустотой в твоих глазах, - заканчиваю я, забирая сигарету.       Я не могу понять, как у нас рождается такое странное стихотворное дитё, содержащее такой контекст. Он абсолютно не вязался с нашими мыслями или прошлым. Я не понимал, из каких глубин он всплыл. Почти все стихотворения Троя вбирали в себя чувства грусти и счастья, он умел сливать это чувство и концентрировать в одно – в приятную тоску. Именно он задал настроение нашему произведению с самой первой строчки, а я лишь подхватывал. Многие стихи собственного сочинения он скрывал от меня, но мне однажды довелось найти их. Я и не искал, просто как-то раз Трой забежал в кафе, чтобы достать нам завтрак, а я сидел с его папкой снаружи. Это было не так давно. Сезон ветров уже успел дойти до нас, поэтому листки разлетелись по асфальту, и я принялся ловить их. Трой любил создавать стихотворения в компьютере, но окончательные версии он хранил в письменном виде, чтобы пририсовать к ним картинки. Когда я поймал все бумаги, то первая строчка задела мой взгляд, и я увлёкся чтением дальше. Сперва я подумал, что Трой скрывает от меня своего любовника, но потом прочитал, что его любовь была «молчаливой», «с запахом фотопленки», и тогда я засомневался. Я аккуратно расспросил об этом Троя, но он ответил, что все лица в его стихотворениях не более чем лирические герои, живущие у него в голове, а не в реальности. На одном из листков, где не было написано что-то, был нарисован набросок, и я узнал в его очертаниях себя – свой шарф, свой свитер, свою причёску и рюкзак; камера, пририсованная сбоку, уже не оставляла сомнений. Возможно, я поступил подло, сложив этот рисунок себе в карман, но он висел у меня на стене среди других фотографий, и я очень долго не мог отвести от него глаз. - И мне хватит даже слова, - говорит Трой. - Тишина больней всего.. - И мне хватит даже слова, знать, что это не мертво. Мы рифмуем с паузами, перерывами, скуривая одну сигарету за другой. У меня начинали болеть лёгкие, я хотел прерваться, но глаза Троя горели так ярко, что я просто не мог попросить его об этом. Я принимаюсь подыскивать начало следующего четверостишья, черпаю вдохновение как могу, пытаюсь углубиться в заданную тему, но начинаю с того, чего не ожидаю услышать от себя: - Я хотел, чтоб мы друг другу подарили целый мир. Я не отрываю глаз от черноты необъятного неба, и у меня внутри живота распускаются цветы. - Я хотел, стать человеком, с кем ты мог бы честен быть.        Честность. Её Трой ставил превыше всего. Он часто прикреплял к нашей беседе слова «Если быть честным…», «Ты не врёшь?», «Я честно говорю…», «Я могу быть честным с тобой?», поэтому я мог утверждать, что эти строчки были персонализированы. - Но мои надежды пали, - говорю я после продолжительной паузы, во время которой я наблюдал за глазами Троя. - Я стою один в грязи. - С тлящейся…доверьем гарью. -…что дымит в моей груди.        Стихотворение всё более и более перерастало на личности, я чувствовал, как у меня внутри всё сгорает.        В один из похожих вечеров мы слагали стихи так же, как делали это сегодня. У меня не вязалась одна строчка, и у нас разразился спор. Не помню, когда пробежала эта искра вражды, но она разгоралась всё больше, вспыхнув вскоре огнём, который долго не утихал. Последние слова ссоры были адресованы моим, по его мнению, ужасным дрянным романам, которые невозможно читать. Это стало последней каплей, поэтому я не выдержал и ушёл. Просто покинул его весь на дыбах, вспылённый и оскорблённый. Около недели наше общение прервалось, и эта неделя была самой долгой и самой трудной за последнее время, потому что я лишился лучшего друга и идеального собеседника. К тому же, его фотографии в моём доме невероятно рябили перед глазами, напоминая, что этот ублюдок и обидчик шляется по барам с другими друзьями, которых у него было в достатке. Я же – один в квартире, больше напоминающей фото галерею. И я самый частый её посетитель. - Не хотелось хлопать дверью, - говорю я, сглатывая сигаретный дым. -…Но ты сам был виноват. В какой-то момент мне кажется, что мы уже вовсе не играем в рифмы, а беседуем, вспоминая недавнюю ссору. Я смотрю на него, он – на меня. - Я кричу в глухие стены… - Силясь голос твой поймать.        Его глаза странно блестят обидой, раскаянием. Мы не передаём сигарету друг другу, она медленно догорает в моих пальцах, ветер развеивает её дым над нами. - Знаешь, твои рассказы не глупые, - говорит наконец он, сухо улыбнувшись на какое-то мгновенье. - Ты так думаешь? - Да. Мне нравится, что в одном из них персонажа зовут моим именем, - улыбка становится шире. – Только не убивай его в конце. Я знаю, ты это любишь. Я никогда не думал, что он читает мои работы. Сказав это, он доказал обратное. Он осторожно забирает у меня сигарету, не сводя глаз с моего лица. Читает меня как книгу, хитро анализирует каждое моё движение, считает, сколько раз в минуту бьётся моё сердце и как часто вздымается моя грудь. - Лучше сломанные кости, сердце в камень заковать, - немного нервно продолжаю я нашу игру, чтобы его глаза снова устремились в небесные звездные дали. - Чем смотреть, как ты уходишь,- продолжает он, – с пустотой в твоих глазах.        Мы заходим всё дальше, и я всё отчётливее вспоминаю нашу пустую ссору, практически мальчишескую и детскую. Столкновение мнений, борьба точек зрения, перенимающиеся право ответа от одного к другому, повышение голосов на тон выше. Я так старательно доказывал, что Уитмен революционер в литературной поэзии, что он абсолютный новатор, непринятый и отверженный, но Трой настаивал, что он нарушитель привычных и общепринятых стихотворных форм. Он вторил, что потребление кофе в больших количествах вредит здоровью, а я доказывал, что у меня с рождения пониженное давление, которое не препятствовало мне потреблять кофеин в больших дозах. Я спорил, что он часто забывает написать мне, когда уезжает в другие города, а он оправдывался. Трой жаловался, что я не всегда могу понять его, а я настаивал, что знаю его как никто другой. - Думаю, ты не понимаешь, как же сильно ты не прав. - А ты считаешь, что ты знаешь,- быстро заканчивает он, - где-то правду потеряв. - Наплевать на эту глупость,- говорю я, стараясь всё ещё продолжать общение в поэтическом ключе. - Просто…бей прямо в лицо. - Что угодно только помни,- я прикован к его взгляду так сильно, что не чувствую холода или сильного ветра,- Тишина больней всего,- подбираю строчку я, раннее упомянутую мной.

       Деревья дико перешёптываются, трава всё так же лавирует, проминаясь под направление ветра. Я слышу это, но не вижу. Ободок его глаз почти сливается с окружающей нас темнотой, - вот что я вижу. Наступает этот момент, когда мы оба понимаем, что стихотворение не требует продолжения. Оно закончено и нигде не записано, строчки рассыпались по ветру и унеслись куда-то в небо, туда, где мы никогда не сможем их вспомнить. Всё, о чём я могу думать, это о той неделе, проведённой в полном одиночестве, когда я выдавливал из себя очередной рассказ, но все они получались мрачными и скучными. Моего вдохновения не было рядом. - Паршивая была неделька,- озвучиваю свои мысли я, осознавая, что Трой тоже думал об том. Я не знаю, была ли его неделя такой же паршивой, но почему-то надеюсь на это. - Тебе просто надо было срифмовать, а не строить из себя Уитмена, - спокойно говорит парень. - Я не строил, мне просто нравится его язык и свобода в работах. - Чем тебе не услужил Китс или Байрон? - Не навязывай мне своего мнения. - Но у них не меньше свободы в работах. - Трой, - я тяжело вздыхаю, чувствуя, что атмосфера вновь накаляется из пустоты. - Глупо, да? - Ты постоянно нарываешься на спор по этому поводу, будто думаешь, что я не достоин поспорить с тобой, будто я для тебя слишком не опытен. - Ты не смыслишь в рифмах. - Да, мне трудно, но я же умею. - Ладно… - Тебе, наверное, это не снилось, но я и сам пишу стихотворения иногда. Обо всём. А ещё фотографирую, и я не просто любитель, Трой. Я готов отдать этому жизнь, - перебиваю его я. – У меня есть свои предпочтения и таланты, у тебя – свои. Это не повод, чтобы…        Мой тон нарастал, отчаяние в голосе чувствовалось всё сильнее, но он не дал мне закончить. Он поцеловал меня так крепко, что все мысли, которые я пытался изложить ему, выветрились из головы. Поцелуй такой требовательный и сильный, что у меня по спине пробегают мурашки. Мне приятно. Он крепко обхватывает своими ледяными ладонями мой затылок, я сжимаю края его пальто, всё ещё не сумев осознать реальность происходящего. Я не слышу шёпота листьев или вой ветра. Я слишком долго задерживаю дыхание, а потом шумно выдыхаю, с новой сильной отвечая на поцелуй. Трой даже отшатывается. - Что…ты делаешь? – спрашиваю я, на секунду взывая к голосу разума. - Целую тебя, - он немного улыбается. Я чувствую, как его губы, изогнутые в этой ухмылке, снова соприкасаются с моими, но я лишь чуть отодвигаюсь от него в ответ.        В моей голове сразу восполняется какой-то промежуток. Пробел, который я когда-то не учёл, пока общался с Троем. Я начал понимать и находить ответы и объяснения к своим действиям. Я нашёл оправдание тому, почему я волновался в его присутствии; почему я так сильно хотел встречи с ним; почему мне так сильно доставлял удовольствие поцелуй. Но я ещё не хотел признавать этого. Я хотел, чтобы этот поцелуй закончился как можно позднее. Мои пальцы давно ворошат его кудри, которые так идеально получались на моих фотографиях. Я обвожу носом контур его лица, снова возвращаюсь к губам, и уже забываю, что Трой лежит на чуть сырой траве, а ветер набирает силу. - Тишина больней всего, да? – цитирует мою фразу Трой, обхватив ладонями моё лицо так, чтобы вновь видеть мои глаза. Мне хотелось в тот момент запечатлеть его на фото, непривычную темноту и блеск глаз, слегка порозовевшие щёки и холодный нос, не сходящую с губ улыбку. Я сфотографировал его мысленно, чтобы как можно точно запомнить его лицо в то мгновенье. - Да,- киваю я, улыбаясь шире. Что угодно только помни, Тишина больней всего.