наперегонки

В легких раскалывается, сужается и сдавливается воздух, лейкоциты и эритроциты превращаются в мелкий порошок осколков, осадком вонзающийся в слизистую. Чимин кашляет сдавленно и сипло, задыхаясь спазмом, но не может остановиться, выплюнув скопившуюся в горле кровь. Ногти скребут по полу, загоняя под кожу занозы и специи, все тело напрягается, сокращая диафрагму, в попытке прервать приступ – не выходит. Начинает казаться, что вместо капель крови из горла вылетит кусок легкого. Чонгук перестарался с ударами в живот и между ребер, стараясь не сломать кости и не оставить следов побоев на лице. Он ранит изнутри, разрывая вены и омывая чиминовы внутренности бордовой жидкостью, густой, словно морс, таким образом, не выставляя напоказ нанесенные увечья, умело скрывая совершенное от чужих глаз. Чонгук любит издеваться так же, как всем известные вышибалы класса, но, в отличие от них, он все еще скрытная темная лошадка, умалчивающая напрямую о садистских наклонностях. Мазохист из Чонгука никакой, но вот причинять боль другим – высшая сладость, а Чимин – легкодоступное горчащее искушение. Сам подставляет щеки для ударов. Через какое-то время кашель унимается, остаются только сиплые, свистящие долгие вдохи. Чимин обтирает коленями остатки уже холодного бульона, поднимаясь на дрожащие ноги: в глазах темнеет, начинает тошнить. Приходится осесть обратно в разбрызганные лужи и попытаться оттереть лицо от засохшей корки слюны и крови. Перепачканные ладони мало помогают, поэтому задействуется ледяная от еще невысохшей воды рубашка, которую пару часов назад прикладывал к горячему лбу Чонгука. Чонгука, у которого в привычном рационе нет таких общеизвестных слов, как «спасибо» и «пожалуйста». Он не знает, что такое благодарность, ни разу не встречался с искренней помощью и боится жалости как огня, поэтому и реагирует колюче. Бежит от непонятного, потому что привык, что знает все ответы. Чимин потихоньку тонет в собственной приготовленной лапше, комнатной пыли и смятых листах учебников. Последние рыжие лучи вырезают ультрафиолетовым лазером дыры в сетчатке, на краю зрачков мелькает блик солнечного зайчика и тут же потухает, как и чиминова гордость. Последние остатки рассыпаются хлопьями пролитых слез. Хочется, чтобы кто-то пришел и спас. Но Чимин растерял всех, кто мог бы. Или никогда не имел… Телефонный звонок инородным звуком проносится в пространстве. Совершенно внезапно обнаруживается потеря, примерно как второй, порванный в районе большого пальца, носок, неожиданно задетый ногой под кроватью. Не искал, но нашел. - Алло? – все также сипло, проглатывая слезы. Стирать что-либо рубашкой уже бессмысленно. - Привет, откроешь дверь? Я пришел специально до открытия за твоей фирменной лапшой, надеюсь, не прогонишь, оставив голодать на улице вечером? – Тэхен непринужденно жизнерадостен, он отошел и не в курсе. - Тэхен… - обычно Чимин не плачет. Но сейчас имя друга звучит слишком влажно, лопаясь пузырем безнадеги. - Чимин?.. Что такое? Чимин, ты откроешь мне дверь? – беспокойство набирает обороты, повышая голосовые нотки до фальцета, пульс учащается, пальцы сжимают телефон до трясущихся рук. - Я не могу встать… - немая просьба о помощи. Если Чонгук отшвыривает, то Чимин, наоборот, нуждается; всегда отдававший сам часто сталкивается с проблемой безвозвратного, люди принимают как должное. – Там открыто. - Что за дерьмо… Тэхен отключается, а Чимин смотрит в пространство, почему-то думая об испорченных учебниках. Как он теперь сделает домашнюю работу? Порой совершенные глупости в момент экстренной ситуации являются самым важным в данный момент. Нет желания разбираться в глобальном, когда есть маленькие незаконченные дела. - Чимин! Чимин, что за херня?! – Тэхен влетает в комнату ураганом с запахом спасения и легкой ванили. Привычная смесь, заставляющая уголки чиминовых губ поползти вверх, вешая на лицо парня улыбку сумасшедшего без эмоций. Тэхен трясет его за плечи, пытаясь выбить реакцию, телефон утопает в розоватых разводах на полу. – Кто это сделал? Что произошло? На тебя напали? Грабители? О боже, что-то украли? Или нет… черт, да это вообще сейчас не важно, Чимин, ответь мне! Слишком много вопросов за одну секунду, трудно переварить. Он потом объяснит, можно? А сейчас просто обнимает Тэхена, морщась от подступившей боли в районе груди и дыша глубоко, но с облегчением. Взгляд, наконец, фокусируется, возвращается самообладание, и высыхают ручьи слез, которые после сдираются мягким мокрым полотенцем, смоченным в теплой воде. Тэхен долго возится с побитым Чимином, обтирает поврежденную кожу, мажет кремом ушибы и молча помогает переодеться в чистое. Он не проранивает ни слова, пока моет пол, выкидывает разваренные ошметки чиминовой помощи и остается безмолвным, даже когда садится рядом на кровать, бережно приобнимает за плечи и утыкается в шею. Чимин молчит тоже, сложа ладони на коленях, снова смотрит в пространство, ища что-то за окном. Вероятно, силуэт давно ушедшего Чонгука, пусть мысленно и понимая, что тому все равно. Побил, использовал, ушел – забыл. Проще смириться. Тэхеновы руки мягко обвивают талию, стараясь не задеть больные места, друг жмется, словно провинившийся кот, не хочет отпускать, чуть ли не мурлычет на ухо, только вслух никогда не произносит. Такое оба понимают без слов, они им не нужны – считаются слишком обременяющими. - Это был Чонгук, - наконец произносит Чимин, ловя ладонь Тэхена на животе в опасной близости от ушиба, вызывая содрогание всем телом и неприятные воспоминания, вогнавшие в кратковременную депрессию. - За что..? - Я не знаю, - хотя знает прекрасно, но объяснять слишком долго, да и не понятно для Тэхена, по сей день утверждающего, что в Чимине напрочь отсутствует логика, что уж говорить об извращенном мышлении Чонгука, к пониманию которого смог слегка прикоснуться лишь Чимин. Вероятно, того это взбесило. Слабые места нащупаны, наступление продолжается, а противник атакует со скрытого фронта – подло, однако. - Обезумевшая скотина, - шепчет Тэхен, все еще пребывая в шоке. На него накатывают воспоминания о Хосоке, пальцы невольно перемещаются под воротник футболки, нащупывая татуировку. – Я знаю, что ты не был виноват тогда. Они все подстроили, так ведь? - Ага, - незаинтересованно подтверждая очевидное. - Знаешь, я много думал эти три дня и пришел к выводу, что Хосок не особо-то и хотел тогда так мерзко поступать со мной, - только Чимин понадеялся на разумное умозаключение, как туман надежды тут же развеялся, Тэхен не учится на собственных ошибках. – Подстрекателем был кто-то другой, и я практически на сто процентов уверен, особенно теперь, что это Чонгук. - Ага, я знаю, - еще более очевидное дерьмо из уст Тэхена. Он правда размышлял на этот счет три дня? - Погоди, что… - Ты был прав в том плане, что Хосок не такой и плохой, просто много выебывается, а Чонгук – отдельная история. Пока что я не разгадал его головоломку, но в сегодняшнем, признаю, что виноват сам. И, Тэхен, пожалуйста, будь осторожным, ты слишком наивный. Тобой манипулируют, как куклой на шарнирах. - Но… может, я не против, чтобы Хосок был моим кукловодом? Чимин обреченно вздыхает – все зашло слишком далеко, и он сейчас не в состоянии строить аналитические цепочки, переплетая с чужими судьбами. Слишком сложно, а впереди еще вечерняя смена в столовой и несделанное домашнее задание. Он слышит, как внизу родители уже готовятся к работе, шуршат по паркету стулья и звенит посуда, по первому этажу растекается равномерный утробный говор пришедших посетителей. - Во что мы ввязались, Тэхен? – приглушенно спрашивает Чимин, сжимая ладонь парня, которую, оказывается, все это время не выпускал из рук, из-за чего те вспотели и прилипли друг к другу. – Никогда не думал, что выпускной класс покажется страшнее ада. - Да уж… В восемнадцать лет открываются новые истины. Например, почему подростки режут поперек вен, в действительности не подразумевая суицид, и ненавидят школу. Серое, не выделяющееся на фоне, здание издали напоминает тюрьму и в очередной раз доказывает это, когда пытаешься выйти на большой перемене в кафе через дорогу, но тебя не всегда отпускают даже со справкой от врача. В этом месте скапливаются и покоятся людские души, еще не выпущенные в большой мир, начиненные страданием и приправленные утомлением. На протяжении всего дня нестерпимо хочется закутаться в махровый плед, свернувшись в позу эмбриона, возможно, надеясь исчезнуть, вернуться во время до своего рождения и попросить о возможности выбора: рождаться или нет. А потом вспоминается, каким все казалось светлым и безмятежным в детстве, без эффекта убавления оттенков, тогда нравилось ходить в школу и слушать учителей на уроках. Сейчас, даже если очень захотеть, не всегда получается сконцентрироваться, позволяя сонливости победить, окутывая томным дурманом сознание. Но почему только теперь выясняется, что в третьем классе старшей школы – мучительней всего? Будто после третьего класса начальной оказался на громадной адской каменной центрифуге, проворачивающей девять кругов без промедления. Выпускной оказывается девятым, предназначенным предателям. И Чимину уже кажется, что он где-то на обрыве, под ногами крошится скала, призывая согрешить. Чонгук пропустил восьмой круг обманщиков, сразу присоединяясь к предателям на их вечной каторге, настало время делать выводы. Печально только, что после восхождения на горную вершину не предвещается божественного освобождения. На пике ожидает открытое пространство, распростертое океаном голубое небо и свободное падение в никуда. Неведение. Тэхен почему-то шмыгает носом, глубже зарываясь в чиминовы волосы. Он не плачет, не ломается удерживающая эмоции плотина, но ощущение потери гравитации не покидает; Тэхен шатается на краю, по родительскому совету из детства не смотрит вниз и раскрывает широко руки, устремляя взгляд ввысь, к небу. Прохладный ветер ласкает кожу. - Мы ведь выживем этот год, да? – почти что жалобно. - Конечно, - Чимин фыркает, отпихивая от себя расклеившегося Тэхена, шутливо ударяя в плечо. – Ты что, сдаться решил? Промучился одиннадцать лет, чтобы опустить руки на двенадцатом? Тряпочный ты, Ким Тэхен. У последнего на лице рисуется офигевшая, но искренняя улыбка. Да ну этого Пак Чимина, вечно момент портит. - Эй! – Тэхен отвечает таким же несильным ударом и обрывистым натужным смехом. Только Чимин не смеется в свою очередь, его перекашивает от боли и опрокидывает на кровать. - Черт, я забыл… Реальность напоминает о себе при любой попытке примерить очки с позитивным видением. Лживые улыбки опадают, словно осенние иссохшие листья. - Чимин! – за дверью раздается решительный стук. – Твоя смена! Мать сообщает новость и сразу же спешит обратно, не имея права оставлять кухню без присмотра более чем на три минуты. Чимин даже не успевает выдумать что-то про плохое самочувствие, собирает себя по кусочкам, перекатываясь по кровати в попытках принять сидячее положение, и надеется на давно потраченное второе дыхание. - Просто скажи, что заболел. Один день переживут, - Тэхен останавливает за руку с непривычки прихрамывающего Чимина. Но тот вырывается, хрипя «нет» и пережидая приступ боли. - Ладно, но давай не пойдем завтра в школу? - Нет, - уже более уверенно, с невыводящейся сквозящей хрипотцой. - Упертый осел… Тэхен разочарованно отпускает на смену, хмурясь и смотря испепеляюще исподлобья, вызывая табун мурашек. А после вылезает в окно и спускается по пожарной лестнице. Он выбирает воздушный путь по крышам, потому что чиминовы родители, как ни странно, его недолюбливают, так что лучше лишний раз не мозолить им глаза. Просто Тэхен не умеет разговаривать со взрослыми, для своей же безопасности принимая позицию немой, хлопающей глазами, рыбы, а им это жутко не нравится. Волочатся ноги, и подошва шаркает по асфальту, Тэхен уходит восвояси, заткнув уши любимой, стекающей по рукам, лирикой. В какой-то момент, смывая грань между мелодией и иллюзией влажных ручейков на ладонях.

* * *

С вымокшей в холодной воде челки капает на белоснежную керамику раковины, мелкие капли скатываются по склону, скапливаясь у водостока в лужу. Пальцы крепко сжимают края, на запястьях болезненно вздуты вены, а разбитые костяшки сочатся кровью; страшно поднять голову и посмотреть в отражение, заглянуть внутрь зеркала, внутрь себя… Туда, где по пустырю валяются обугленные головешки чувств и сожжена трава чужих страданий. Там даже нет ветра, лишь немое безмолвие и въедающийся в вены запах гари, щиплет под кожей смольной золой. Чонгук вдыхает и давится пеплом, обнаруживая, что совсем один. Его маленькая фигурка теряется на бесконечном пустыре, по которому прахом развеян дух смерти, он ошметком располагается на клочке вселенной, всеми забытым и покинутым. Здесь не смогло выжить ни одно живое существо, погибли даже никчемные бактерии; упала, отравившись, назойливо каркающая ворона, ее мертвое тело валяется у Чонгука под ногами. Он переворачивает ее мыском кеда на спину, оглядывает без интереса и пинает в кучу угля. Отсюда нет выхода. Иллюзия рассеивается, как только находятся силы отвернуть лицо от собственного отражения. Чонгук с отвращением отшатывается от него, смежая пару раз веки, проверяя, не возвращается ли выжженный пустырь. Но из зеркала на него смотрит лишь испуганный маленький мальчик с избитым и израненным сердцем – бумажным. Случайные листы вырваны из блокнотов прошлого, скомканы и насильно засунуты в грудную клетку. Чонгука напичкали фальшивками и измазали изнутри чернилами. Он давно перестал понимать: притворяется или все по-настоящему? Остается только продолжать играть, не имея впереди намека на финиш. Из груди вырывается отчаянный крик, кафельная плитка окрашивается кляксами цвета спелой вишни. Чонгук пытается прорезать кожу до костей, чтобы проверить, не сделаны ли те из папье-маше. Боль и на треть не дотягивает до причиненной, ведь тоже является подделкой – вымыслом и умелыми играми разума. Самовнушение. Чонгук отчаивается. Уже без страха, смело подходит к зеркалу, вызывающе заглядывая самому себе в глаза, протягивая испачканные в саже пальцы сквозь темные зрачки, ну давай же, достань со дна правду. Не выходит, слишком глубоко потоплены судна. Преломленный световыми лучами Чонгук ухмыляется, будто говоря: смотри, я тоже ненастоящий, лишь научная выдумка твоего мозга. Пустышка. - Слепленный из папье-маше, - горячее дыхание закрывает зеркало тонкой испаряющейся пленкой. Чонгук выходит прочь из ванной. И путь к выходу занимает у него очень много времени.

* * *

В пятницу после уроков около школы всегда скапливается много народу. Они сортируются по кучкам, выбирая себе нужную, исходя из круга общения, одиночки здесь долго не задерживаются, сразу уходят по своим делам. Чонгук притыкается к небольшому орущему скоплению ребят из своего класса. Хосок стоит в центре узкого круга и о чем-то увлеченно вещает, размашисто жестикулируя, за что пару раз получает подзатыльник от Намджуна, которому заехал по носу. Чонгук не особо вникает в суть возбужденной речи одноклассника, прислушиваясь больше к противоречивому перешептыванию извне. - Я вам говорю, будет офигенно, если вы все придете! Такие масштабные вечеринки устраиваются раза два в год, соберутся все самые эпичные субкультуры Сеула, отвечаю. Ну, разве что сектантов не будет, - Хосок издает преувеличенный разочарованный вздох. – Их в другой раз позовем. - Но разве вход не с девятнадцати? – уместно осведомляется один из парней, беспокоясь за собственную шкуру, еще не постигшую прелестей совершеннолетия. Хосок лишь прыскает, разбрызгивая слюну и закатывая глаза. - Да кто будет проверять, вы выглядите взросло. А если что, я проведу, мне же уже по закону дозволено, - самодовольная усмешка растягивает губы. Хосок в действительности самый старший в компании, в этом плане с ним выгодно дружить, ведь всегда можно получить еще запретное желаемое. - Разве эта тусня в принципе законна? – наконец и Чонгук подает голос, холодом провоцируя новый шквал сомнений одноклассников. - А курить в семнадцать, по-твоему, законно? – в ответ скалится Хосок, ликвидируя угрозу и вызывая одобрительный приступ смеха. Чонгук не отвечает, ставя себя выше бессмысленной перебранки. Хосок забывает сразу же, переключаясь на кого-то за спинами товарищей, издает доисторический вопль и машет руками, привлекая внимание. - Прогульщики! Опешившие друзья слегка сбавляют шаг и ошарашено переглядываются, будто только что осознав, что прогуливались мимо школы в рисковое время после окончания уроков. Порой Тэхен бывает очень убеждающим, насильно оттаскивая Чимина в восемь утра от школьных дверей. И вот, что из этого выходит. - Ч-черт, - вырывается шипящее обреченное, отвязаться без последствий уже не получится, приходится подойти, пряча фаланги в крепко сжатых кулаках. Животные отвращение и страх при виде индифферентно держащегося Чонгука накатывают кислотной волной цунами. Разве что рассеченная бровь, спрятанная под непривычно уложенной набок челкой, убеждает в абсолютно реальных событиях вчерашнего; осколки, отлетевшие от расщепленной на острые полоски тарелки, не оставили Чонгука без наказания. - Вот от кого-кого, а от вас двоих я такого не ожидал, - Хосок нарочито издевательски и наигранно тянет слова, выдавая избитые фразы. – Ну, этот еще ладно, - он мимоходом машет в сторону Тэхена, приземляя собственного и единственного неисправимо верующего до уровня букашки. – А ты, Чимин, отличник, хорошист, весь из себя такой правильный. Как ты мог пойти на такое низкое содействие, пусть и со своим лучшим другом? Послушай мой тебе совет, дитя мое… Разыгрываемый спектакль ломаной комедии прерывается раздраженным Чонгуком, у которого аллергия на подобного рода подъебы. Он мягко опускает тяжелую ладонь Хосоку на плечо и вполголоса проговаривает на ухо: - Закрой занавес, сейчас помидорами закидают. У меня предложение: давай возьмем их с собой на вечеринку? Словесный поток поглощается в машинном шуме улицы, глаза Хосока удивленно расширяются, а рот приоткрывается в немом восторге, внимая воистину гениальной идее Чонгука. Тот удовлетворен изголодавшейся рыбешкой, послушно проглотившей наживку, но вдруг ощущает мерзкий холодок, ползущий вдоль позвоночника. Чимин смотрит, не моргая. Он все понял сразу, возможно, прочел по губам, поэтому огораживает рукой возбужденно рвущегося в очередную заварушку Тэхена. Чонгук перехватывает взгляд, медленно отстраняясь от вновь взявшего ситуацию в свои руки Хосока, равные, но разные силы обоих встречаются на перепутье, сталкиваясь в самом эпицентре. Чонгук еле движимо трясет головой, пряча еще свежую царапину за раздуваемой ветром челкой. Чимин выгибает левую бровь, дожидаясь повисшего в воздухе вопроса об их присутствии на предстоящей вечеринке, и проговаривает четко, уверенно, подражая оратору на публичном собрании: - Мы будем рады посетить сие мероприятие. Зрительный контакт не разрывается ни на мгновение.