Сизый белградский туман

      Утром Белград затянул туман.       Качнув головой в сторону полукруглого окна, Сербия бесстрастно глядел на бледные силуэты прохожих, призрачные очертания голых деревьев и расплывчатые тени невысоких домов. В одно мгновенье из головы вылетели все навязчивые мысли, подобно мусору, совершенно ненужному и бесполезному. За это он и любил такую погоду, которая заставляет то ли вспомнить, то ли — наоборот забыть что-то. На душе сразу появлялось своеобразное желание выбежать из дома, громко хлопнув дверью, чтобы оказаться окутанным влажным воздухом, исчезнуть, слиться с этим городом и всеми этими людьми. Чтобы быть одновременно всем и ничем.       Спустя несколько минут блаженная тишина была разорвана старым будильником, который по обыкновению валялся где-то под кроватью гостьи Вука. Через мгновенье в спальне что-то прогремело, скорее всего, тот самый будильник, со звоном ударившийся о стену.       В дверях появилась Россия. Такая, какой её, пожалуй, видели не многие: спутанные волосы закрывали половину лица, пересохшие за ночь губы застыли в неловкой улыбке. Аня смотрела на Сербию своими уставшими, еще сонными глазами, не говоря ни слова. Присев на подлокотник кожаного кресла, на котором сидел Мишич, она положила голову ему на плечо, слегка прикрыв глаза. В миг молчание стало таким мучительным для него.       Почему она ничего не говорит?       Брагинская кротко улыбнулась и, будто Вук озвучил свои мысли в слух, задумчиво произнесла: — Доброе утро, — она помрачнела, давая Мишичу понять, как сильно ненавидит это утро, этот день. — Как тебе погода? — спросил Мишич, выпуская из пальцев прядь серебристых волос России.       Молчит — Что, не любишь туманы? — серб довольно улыбнулся. Он думал, что изучил её всю.       Она не ответила ни слова. Только, подняв голову, раскрыла свои глаза, в ту же секунду вспыхнувшие фиалковым пламенем.       Он так хорошо знал этот взгляд. Это не было редкостью для России — вот так вот, ни с того, ни с сего заставить человека окунуться с головой в океан, куда кто-то так давно пролил фиалковую краску. Строгий и в то же время насмешливый взгляд. Вук никогда не знал, куда от него деваться. Потому что Россия этого не хотела. Ей нравилось вот так, просто, прерывать разговор, вводить его в ступор, в состояние шока. Потому что, когда ты тонешь — судорожно пытаешься выплыть на поверхность. Но не знаешь, как.       Ей было весело и интересно. Она не любила, когда взгляд отводят в сторону. Залезала в душу так глубоко и надолго.       Мишич осознал, что не может больше выдерживать это. С его лица сбежала улыбка, задумчивый взгляд на мгновенье застыл где-то за окном и снова переметнулся на лицо России. Прикусив губу, он перевел сбившееся дыхание и тонко улыбнулся. Бесцеремонно притянув девушку за подбородок, Сербия порывисто впился в губы русской. В ответ Брагинская сладко вздрогнула, ресницы медленно опустились и через мгновение она уже упала на колени Вука. Холодные руки России зарылись в густые темно-русые волосы серба, заставляя того еще ближе прижиматься к ней. Он хотел её прикосновений. Больше и больше. Сейчас она была так близко, что Вук мог почувствовать, как ускоряется и замедляется её сердцебиение, как всё сильнее и сильнее сбивается напряжённое дыхание.       Внезапно, сквозь поцелуй Россия прошептала: «Я могу опоздать».       Всего несколько слов, тихих, неразборчивых. Куда от них деться? За окном слышался неумолчный щебет птиц, чьи-то шаги на этаже сверху. Куда? Вот Россия снова вздохнула, её губы сжались. Она действительно хочет уехать? Встала на ноги, смотрит прямо в душу, опять. Вот он уже видит её спину, дальше, дальше и дальше. Дверь захлопнулась — девушка мгновенно скрылась в спальне. Сербия вновь остался один в пустой комнате.       Вук не знал, что c этим делать. Он презирал одиночество всю свою жизнь, любил шумные компании, грандиозные праздники и когда им восхищаются. Серб всегда с особым, почти детским восторгом принимал даже самые незначительные комплименты в свой адрес. Особенно его сердце содрогалось, когда, шагая однажды по снежному полю, Россия крепко стиснула его руку, начав так искренне и непринужденно говорить, как живописна сербская природа, как открыты и добры его люди. Она говорила так долго и восторженно, что Сербия млел радостью от каждого произнесённого Анной слова.       А сейчас ей предстоит снова оставить Мишича. Россия делала это каждый раз, давая понять, что его не ждет ни одна шумная компания, напоминая, что он не приглашен ни на один грандиозный праздник. И её никто не ждет. Отчасти Вук даже не пытался скрывать свою надежду на это.       В коридоре послышался стук широких каблуков — Брагинская застегивала на себе серое пальто, попутно разглядывая потемневшее лицо Вука. Он безмолвно стоял напротив, облокотившись о холодную стену. Кажется, Мишич так и хотел проводить Россию не проронив ни слова. В её взгляде он отчетливо видел просьбу сказать хоть что-то. Прошла минута, вторая. За окном послышалось приглушенное гудение мотора, заставившее обоих беспокойно дрогнуть. Анна порывисто схватила сумку, едва касаясь дверной ручки. — Береги себя. — тонкая рука Сербии сжала руку Анны. Так внезапно, в самую последнюю секунду. Подсознательно она рассчитывала на такой его поступок. Мысль об этом заставила Россию усмехнуться самой себе. — И ты себя. — она крепко прижалась к Мишичу, — ты себя тоже береги.       Звон захлопнувшейся двери наполнил каждый уголок его квартиры. Ещё долго он стоял там, смотрел на эту дверь, на вешалку, где висело её пальто и на туман за окном, начинавший потихоньку рассеиваться. Почему тут стало так пусто?       Искры в разожженном камине были похожи на маленькие кусочки янтаря. Они тихо трещали, оставляя в душе Анны необычайное спокойствие. Она неспешно рассматривала большую полутёмную комнату, тонущую в тишине уже около получаса. Беларусь равнодушно уставился в телевизор, одновременно с этим бесцельно перекладывая какие-то бумаги в папку. Их глаза были пусты, выражали ровным счетом ничего.       За окном уже полновластно царила непроглядная ночь. Деревянный причал за окном, сверкающая от рассеянного лунного света река, а дальше сплошной глухой лес с хвойными деревьями. Сейчас, ночью, всё это было совсем незаметным. Видны были только ярко мерцающие звезды, рассыпанные вокруг бледной луны. Так красиво и вместе с тем печально. Телевизор выключился, а Арловский бесшумно перебрался на длинный плюшевый диван. Обе страны продолжали уныло молчать — они совсем не любили говорить. Достав из-под смятой подушки клетчатый плед, Беларусь попытался аккуратно укрыть им Россию и спросил, наконец, таким ласковым голосом, который, пожалуй, могли слышать только она с Никитой: — О чем ты думаешь? — его голос был хриплый и уставший. Арловский пододвинулся ещё ближе, позволяя сестре положить голову ему на плечо. Время тянулось томительно, а кусочки янтаря уже совсем исчезли из камина, когда Россия перевела неподвижный взгляд куда-то на окно, опять всматриваясь в усыпанное звездами сумеречное небо, и прошептала сквозь вязкую дрёму: — Интересно, здесь всегда было так пусто?