Чудо.

Я люблю смотреть на тебя, когда ты вот так – в одной только футболке (моей!) – сидишь на стуле, поджав ноги под себя, увлеченная экраном ноутбука. В принципе – ты всегда увлечена чем-то. И тот факт, что иногда это бываю не я – а это бывает слишком часто – приводит меня в ярость: хочется крушить и ломать, разбить каждый хрустальный бокал, ту вазу и обязательно разорвать тетрадки с текстами песен. Господи, откуда во мне весь этот драматизм? Ах, да – мы с тобой слишком много общаемся. Так вот, разорвать тетрадки и разбить посуду, но на самом деле, весь внутренний бунт проявляется в виде поджатых губ и глубокого вздоха. Сейчас же ты погружена в работу над новым сценарием, к очередному фильму, который поймет не каждый – даже я не всегда, признаюсь, - но про который обязательно напишут. Напишут так, будто поняли. Глупцы! Ты неожиданно оторвала свой взгляд от экрана, посмотрела на меня, будто прочла мои мысли – что, кстати, волне вероятно, и я думаю, что ты это практикуешь – и вновь погрузилась в свой выдуманный мир. Ты всегда очень сосредоточена, когда работаешь: волосы, наскоро собранные в пучок, мешают тебе то и дело падая на глаза. Легкая оправа очков слегка съехала на кончик носа, что придает тебе еще больше серьезности. Губы. Они слегка приоткрыты, иногда беззвучно проговаривают какие-то слова, которые тут же черными буквами пропечатываются на экране. Когда тебе что-то не нравится – хмуришься, закусывая нижнюю губу, и тут же стираешь то, что тебе не по душе. Потом обязательно смотришь на меня, улыбаешься, отпиваешь из бокала и возвращаешься обратно – в ноутбук. - Он отнимает тебя у меня, - как бы в пустоту говорю я, откусывая яблоко. Ты – конечно же – не сразу реагируешь. Дописав и поставив точку, снимаешь очки и, прищурившись, смотришь на меня: - Не прошло и часа, Зе, - твоя ладонь касается моего колена. - Целых шестьдесят минут, которые могли бы принадлежать мне – забирает эта бездушная машина. Не удивлюсь, если ты с ней спишь, - сейчас главное сделать серьезное лицо, поэтому нахмуриваю брови и допиваю твое вино. - Кто бы говорил! – оценивающий взгляд на пустой бокал. – Кто на прошлых выходных уснул в наушниках? - Видишь, мне уже с наушниками приходится спать! Ты улыбаешься – обожаю, когда ты улыбаешься – поднимаешься со стула и оказываешься сзади меня. Руки пробегаются по шее, останавливаясь в районе ключиц. Чувствую твое обжигающее дыхание около уха: - Заметь, дорогая, просыпаюсь я только с тобой. - А с кем засыпаешь… - С кем я засыпаю – уже другой вопрос, - ты смеешься и целуешь меня в висок, а руки твои оказываются уже где-то в районе талии. Смешно наблюдать, как ты разговариваешь с кем-то по телефону. Вообще, мне иногда кажется, что ты и мобильный телефон – вещи две совершенно не подходящие друг другу. Ты же из другой эпохи: эпохи черно-белого кино, резких духов, сигарет и длинных мундштуков. Хотя, «лайки» в социальных сетях говорят об обратном, да и ты уже не представляешь свой вечер без обновления новостной ленты. Но сейчас моему взору представляется прекрасная миниатюра: ты, во всё той же одной лишь футболке, стоишь у окна строгим голосом отчитывая кого-то там за несделанное что-то там. Одна рука держит телефон, а другой ты привычно жестикулируешь. В последнее время ты редко появляешься на моей кухне вот в таком вот виде и в такое время. Работа, дела, твой переезд. Все это не то, чтобы съедает, скорее безжалостно пожирает наше с тобой время. Поэтому, простите, Рената Муратовна, но такой момент я упустить не могу: подхожу, забираясь холодными пальцами под футболку, отчего твой голос сбивается и – кажется – ты потеряла свою мысль. Разворачиваю тебя к себе, не снимая «маски» серьезности на лице, приближаюсь на не безопасное расстояние, смотрю прямо в глаза. Слышу, как какая-то девушка сбивчиво отчитывается перед тобой. Ты уже непроизвольно запускаешь руку в мои волосы. И что-то отвечаешь – кстати, потом я сообщу тебе, что это было совершенно не относящееся к вашему разговору – но это уже не важно. Теперь на кухне только телефон и ноутбук, экран которого уже давно погас. Укутавшись в простыню и обняв смятую подушку – закуриваешь. Смотришь на меня, улыбаясь и выдыхая дым в потолок. В эти минуты мои датчики зашкаливают: я тебя люблю и ненавижу. - Специально? – взъерошив волосы, я утыкаюсь в простыню. - Нарочно. - Когда ты уезжаешь? - Ночной рейс. Вечером нужно быть в аэропорту. Зе, - ты проводишь пальцами по моей спине. – Полетели со мной. Зачем ты вновь начинаешь этот разговор? Ты знаешь, прекрасно знаешь, что я не могу. Не могу все бросить: студию, квартиру, Москву. - Рената… - Я знаю, знаю, я все знаю. Ты подняла голову, разглядывая люстру и пряча слезы. Я убираю сигарету и обнимаю тебя за острые плечи, целую тебя в шею. Не видя – знаю, что ты улыбнулась: - Зато Новый год мы встретим уже в новой квартире. Как ты и мечтала. - Я мечтала жить с тобой в ней. - Не загадывайте, Рената Муратовна, не загадывайте. - У меня будет острая недостаточность тебя рядом со мной. - Поэтому, чтобы ты не скучала, во Франции тебя ждет сюрприз, - этот прием работает всегда. Я даже иногда не могу понять, что ты любишь больше: меня, сюрпризы или вино. - Новая песня в твоем исполнении? - Нет, - я сажусь перед тобой, вытирая мокрые следы на твоих щеках. – Лучше! Подсказка: это тоже «французское». Как ты любишь. - Вино? Духи? Драгоценности? – слышно, как твоя режиссерская фантазия начинает работать, а я – уже не сдерживая – улыбки качаю головой. - Ну, Зе, скажи, что это! – ты искусала все губы, и смяла всю простыню в надежде узнать ответ на вопрос. - Знаешь, мы с Улей долго думали, что тебе преподнести на этот Новый год. Ты у нас такая…необычная, совершенная, любимая, творческая. - Земфира! - Собака! - Я?! - У тебя! В комнате повисла тишина, а на твоем лице застыло театральное выражение лица – такое, будто Раевская узнала о продаже своего Вишневого сада. Потом уголки губ дернулись и на лице появился – моя любимая – улыбка: - Насто… Подожди, настоящая собака?! - Да. Французский бульдог. Черный. - Боже, боже, - ты вскочила, придерживая спадающую простыню. – Как же теперь…Собака! Нужно же, это самое, имя ей… имя ей придумать.