Зависимость

Тихий, едва слышный смех срывается с бледных искусанных губ. Зыбкая темнота укутывает, смыкается вокруг, словно сам мир стал подобен чернильному пятну. И нет желания включать свет. Спрятаться бы, скрыться в этой поглощающей темноте… Она столь привычна и вместе с тем так ненавистна. Тьма вокруг? Нет… она внутри. И белыми одеждами ее не скроешь, хотя следы бесчисленных синяков пока еще удается как-то прятать. Совсем тихо Пьеро смеется, и сам не знает, что же так его смешит? Но ведь это так забавно и так иронично: потеряться в своей роли и забыть собственное я. Привыкнуть к маске вечной жертвы и влюбиться в своего палача. Скоро он вернется и пытка продолжится. На губах шута привычная усмешка, он всегда весел, только Пьеро знает, что весь его оптимизм насквозь пропитан фальшью с примесью исступленного безумия. Он видел его слезы. Лишь раз. Но с того момента, равнодушие, с которым Арлекин обычно смотрел на него, сменилось ненавистью, а унижения перешли черту сцены. Словно месть — расплата за то, что стал свидетелем его слабости. Даже если в его глазах он видит нечто до боли близкое: собственные чувства запертые глубоко внутри и медленно гниющие, собственное сумасшествие, порожденное хаосом противоречий. Разломать бы себя на части! Уничтожить эту неправильную, пугающую часть себя. Избавиться бы от этой зависимости, сродни необходимости. Возможно, только так удастся спастись, знать бы еще, хочется ли спасаться? Сбежать. Сбежать как можно дальше. Знать бы еще, от кого именно хочется убежать: от Арлекина или от себя самого? С тихим скрипом дверь отворяется, впуская в комнату полоску яркого света. Почти бесшумно Арлекин подходит к сжавшемуся на краю кровати Пьеро и кладет руку на его плечо, заставив парня вздрогнуть от неожиданности. — Все-таки остался… Даже после вчерашнего? — усмехается Арлекин. Он не станет просить прощения и никогда не покажет сожалений, но уже который раз Пьеро замечает предательскую дрожь в его голосе, выдающую его с головой. В такие моменты к нему закрадываются сомнения: кто же из них двоих в действительности жертва? — Прости. — Идиот! Тебе-то за что извиняться? — он притягивает ближе и осторожно обнимает, словно боясь сжать крепче, боясь снова причинить боль. Совсем тихо Пьеро смеется, неловко утыкаясь носом в грудь парня. Моменты нежности столь редки и мимолетны, что страшно упустить даже один, еще страшнее от мысли, что любой такой момент может оказаться последним. Всё резко оборвется, и руки, что сейчас ласково гладят по спине, снова сожмутся в кулаках, щедро усыпая болезненными ударами. Рот искривится в безумной ухмылке, а глаза… нет, в такие моменты поэт больше всего боится даже случайно заглянуть в глаза своего любимого палача. Лучше не смотреть. Так будет проще вытерпеть, проще переждать очередную вспышку его гнева. Как и тогда, год назад, когда это случилось впервые. Настойчивые поцелуи и грубые прикосновения заставившие впервые ощутить безумное сочетание страха с волнительным предвкушением. Вместо наслаждения подарил боль, растоптал окончательно. Этого стоило ожидать. Теперь уже привычно в страхе вздрагивать от его касаний, и зажмурившись, ждать удара. Побои давно вошли в привычку, вот только к другим развлечениям Арлекина привыкнуть никак не получается. У шута богатая фантазия, в чем к своему несчастью, Пьеро успел убедиться. Но не хочется признавать, что именно Арлекин спас его год назад. — После ее смерти ты изменился. Стал как труп: пустой, ко всему безразличный. Пьеро и сам помнит то время. Иногда ему кажется, что тогда он умер вместе с Мальвиной, и то, что осталось от него — лишь тень прежнего грустного поэта. Он помнит пустоту, что целиком поглощала, помнит с ума сводящую апатию и единственное желание: исчезнуть. С тех пор он разучился плакать. — И ты спас меня, чтобы самому добить? — горько усмехается он. — Признай, ты и не любил ее. Тебе нравилось само чувство влюбленности, а вовсе не эта голубоволосая кукла. Ты упивался болью, которую она тебе дарила, ловил кайф от отчаяния, в котором черпал вдохновение. Ты хренов мазохист, черт побери! — шут громко смеется, сильнее прижимая к себе Пьеро. — Тебе нужна эта боль, чтобы чувствовать себя живым. А мне… мне нужен ты. А иначе, без тебя я окончательно свихнусь. И не хочется верить, что его слова — правда. Столь очевидная правда, от которой не сбежишь и не скроешься. Запертые в картонном ящике, в собственном аду из четырех холодных стен. Потерявшие себя за треснувшими масками, сломанные куклы с оборванными нитями. Давно ведь мертвы, да и были ли живы изначально?.. Все, что осталось — фальшь. В этом мире все ненастоящее, словно сшитое из пустых иллюзий. Но лишь в глазах Арлекина поэт находит правду: жестокую, ироничную, но все же правду; лишь в его жестоких ласках находит жизнь.