Ludovico Einaudi — Life
Люси проснулась от крика Сьюзен, и ей от чего-то стало безумно страшно. Первая мысль после пробуждения — как бы ей не потерять семью — резко и безжалостно ворвалась в ее податливое сознание, раскрошив все остальные мысли в прах. Но, открыв глаза, девушка увидела счастливую, возбужденную, такую непривычную Сьюзен, подбегающую к ее кровати и размахивающую огромным платком, который был подарен ей мамой на восемнадцатилетие. — Боже правый, Сьюзен, что случилось? — Певенси потерла глаза, присаживаясь на кровати и откидывая растрепавшиеся кудри за спину. — Ох, представляешь, нас всех приглашают на благотворительный бал в честь прибытия губернатора из США! — в глазах сестры было что-то, никак не понятное Люси, какое-то счастье, струящееся по всему ее естеству. Сьюзен любила балы, вечера и светские беседы, хотя Лу была совершенно от этого далека. А теперь — этот чудесный, хоть и неожиданный подарок Судьбы. — Серьезно? С чего бы это? — поморщилась девушка, в самой глубине души обрадованная этим известием. Ведь пора было что-то менять. — Ведь отца 2 года назад наградили Орденом Розы III степени, теперь наша семья в почете, — Сьюзен укоризненно взглянула на младшую сестру, но вдруг отбросила платок, листки бумаги, на которых она сделала некоторые пометки, и порывисто обняла Люси. Просто сжала в нежных объятьях, крепко закусив губу, чтобы не заплакать. Давно она не была так близка с сестрой. Без слов близка. Вот так — глаза в глаза. Сестры сидели, обнявшись, думая о чем-то своем, но таком едином и важном для всех, когда в комнату заглянул заспанный Питер — после субботней подработки он явно чувствовал себя не лучшим образом. — Я готов проснуться окончательно только в том случае, если воскресили старину Линкольна и мы идем бить конфедератов, — пробубнил Певенси, скрестив руки на груди и уставившись на сестер. И вдруг кольнуло — все меняется. И брошенный на него взгляд Сьюзен — слишком родной, чтобы его проигнорировать. — Питер, мы идем на бал! Понимаешь? — Люси вскочила, на лету поцеловав сестру в щеку, и уверенно схватив руки Питера в свои, закружила его по комнате, воображая вальсовую фигуру. Великодушная Королева упала на перины, хохоча во весь голос, так как вид недовольного и непонимающего абсолютно ничего Питера был просто безумно комичным. Она была счастлива. — Боже! — Люси резко остановилась, повалив брата на постель и возведя руки к потолку. — И в чем я, спрашивается, пойду? У меня же совершенно ничего нет для подобных случаев! Певенси бросилась к шкафам, перебирая вещи, а это был верный знак того, что Питеру пора ретироваться. Сьюзен кивнула ему, а он почему-то наклонился к ее бледной щеке и поцеловал. Люси стояла спиной, но Сью готова поклясться, что она слышала каждый шорох, чувствовала каждое их прикосновение. Но Питер ушел так быстро, что никто не успел ничего сделать. Просто так случилось.***
Люси стояла у большого, резного зеркала, доставшегося им от бабушки, и закалывала челку красивой заколкой в виде лилии. Она была чудесна в нежно-розовом платье в пол, волнами струящемся вниз, так что Эдмунду было трудно для себя решить — грешно ли вот так смотреть на собственную сестру и попадет ли он за это к Дьяволу? Однако прекратить эту сладостную пытку он просто не мог. Певенси стоял чуть поодаль, облокотившись о стену, на которой висела та самая картина с кораблем — к не/счастью, уже переставшая быть волшебной, в черных брюках и белоснежной рубашке. Люси повернулась к нему и чуть улыбнулась — совсем робко, неуверенно, хотя душа ее, и сердце, так и рвались сделать это еще и еще раз. Улыбнуться Эдмунду Певенси, носящему ее фамилию, человеку, которой видел ее превращение из девочки в женщину, который наблюдал за ней всю ее жизнь. И вот теперь они — по разные стороны. — Ты прекрасна, Люси Певенси, — проговорил брюнет, подходя к сестре и вставая у нее за спиной. На них смотрели двое — девушка и юноша, такие непохожие, но безумно друг другу родные. Он медленно провел пальцами по ее плечу, спускаясь ниже, к запястью, а она отвела голову в сторону, опустив глаза. Боже, боже, ведь он мой родной брат! — Где Питер и Сью? — спросил он, убирая руку и подавая девушке ее кашемировое пальто. — Они ждут нас внизу. Уже приехала машина, бал вот-вот начнется, — и она все же не смогла, черт возьми, не смогла себя сдержать! Люси вновь улыбнулась ему, и посмотрела в глаза. Боже, ведь он меня действительно любит! Глаза не обманут. — Ты будешь моей спутницей сегодня. И плевать, что скажут, ведь так? — он сжал ее пальцы, так, что она зажмурилась от боли, но все же кивнула — уверенно, осознанно. Боже, Эд, что мы творим!***
Питер докуривал уже вторую сигарету, а Сьюзен стояла у машины, тонированной со всех сторон, — на улице было темно, от света фонарей блестел мокрый асфальт. Ее брат курил, а она даже не думала его осуждать. А ведь она Сьюзен Певенси! Весь мир сошел с ума. Он бросил окурок на землю, засунул холодные, помертвевшие руки в карманы брюк и подошел к сестре. Сложно было понять, о чем он думает — глаза были грустные-грустные, такие, что страшно взглянуть, но он улыбался, да так искренне, что в груди кололо, не переставая, от этого изгиба тонких губ. — Ты ведь понимаешь, если я позволю, если мы позволим себе это — ничего уже не исправишь. Наступим на точку невозврата, — он смотрел на нее выпытывающе, грозно, так, как он смотрел на своих подданных в стенах Кер-Параваля. Сьюзен непроизвольно сжалась, а в душе обрадовалась — это был ее король. Тот, которого она уже давно потеряла. — Я просто хочу, чтобы сегодня мы были счастливы, Питер. Я так устала от этой вендетты. Хватит нам уже сражаться. Я хочу, чтобы у нас было будущее, Питер, а не гора пепла за спиной. Время все лечит, — она обхватила его руки, и он неотвратимо точно почувствовал ее тепло, которого не было в его жизни. А она им струилась. Верховный Король поцеловал свою сестру, в который раз пытаясь проверить — что же это? Но прикосновение ее холодных и нежных губ решило все. Если это не любовь — другого он не найдет никогда в жизни. Если ему нужна Сьюзен Певенси — он не отпустит ее, потому что после пережитого ему глубоко плевать на правила и предрассудки. Кто может запретить ему любить ту, что его единое целое?***
Питер во всем ищет причину, в каждом действии и поступке его родных людей, подчас забывая о себе и своих собственных причинах. Он всегда считал себя сильным, храбрым, убеждал в этом всех вокруг, самого себя — в последнее время. А на деле? Питер смотрел на свою семью, а перед глазами плыло прошлое, когда Люси была маленькой девочкой, беззаветно смотрящей вперед, когда Эдмунд был закрытым, но очень преданным /это действительно было так/ мальчиком, когда Сьюзен была занудной, но бесконечно любящей старшей сестрой, когда он знал, куда им идти. Что изменилось? Его естество не желало принимать взрослых сестер, взрослого брата, которые тоже переживали свои маленькие трагедии, Питер эгоистично полагал, что его беды куда страшнее. Ведь он нес их на своих руках, только вот куда? В какой момент он четко понял, что чувствовать к своей сестре вовсе не братские чувства — нормально, Питер совершенно точно не знал. В какой-то момент, а может быть, это длилось годами, его Сьюзен превращалась из младшей, чрезмерно умной для своих лет сестренки в мудрую женщину, от которой за километр веяло тоской. Она не жалела, что у них забрали Нарнию — она жалела, что у нее отобрали семью. Что осталось от старых добрых Певенси? Несчастные родители, не понимающие, что происходит с их обезумевшими от горя детьми; бьющийся в исступлении крик Люси, который скалами срывал с корабля бедного Эдмунда последние паруса; и взгляд Сьюзен, молящий его спасти всех. А Питер просто сдался. Опустил руки, потому что любовь к сестре, потеря чего-то бесконечного важного в его жизни не так просто переживалась Верховным Королем. Он жалел, что когда-то принял эту ношу. Великолепный Певенси полз на коленях, хотя должен гордо нести свой крест. А Эдмунд любит Люси, а Люси любит Эдмунда. А Питер видит в Сьюзен только женщину, с которой он знаком с ее рождения. Границы беспощадно и навсегда стерты.***
Певенси гордо вошли в роскошный зал, чопорно и искрометно хранящий в себе следы викторианской эпохи, эпохи великих людей и великих свершений. Дочери Евы и Сыны Адама на какой-то миг почувствовали себя дома. Питер и Сьюзен шли впереди, представляя на суд незнакомым людям свою семью. Разорванную на части, но все же единую. Люси была рада, и ей хотелось улыбаться бесконечное количество раз, лишь бы этот вечер не кончался. Потому что при ярком, ослепляющем свете огромных витиеватых люстр ее прошлая жизнь, ее вчерашний день уже казались такими бесконечно далекими. Словно, переступив порог старинного замка, она перешагнула через прошлые ошибки и страдания. А впереди — танец. Танец жизни. — Питер и Сьюзен Певенси, — громко произнес старый друг их отца /родители идти отказались, дети представляли их на балу/ и, ведя за руку свою молодую жену, подошел к королям Нарнии. — Столько прошло лет, вы так повзрослели. Рад видеть вас на этом чудесном празднике, — учтиво улыбнулся Роджер Треверс, на что Сьюзен кивнула, а Питер пожал его жилистую руку. — Это взаимно, мистер, миссис Треверс. Семейная чета отошла, а Сьюзен подняла блестящие глаза на брата. И ей безумно хотелось видеть кого-то рядом с собой так, как видит своего мужа миссис Треверс. Боже, а с Питером так хорошо, так тепло. Но никакие Треверс никогда их не поймут. Хотя, короли Нарнии в их одобрении и не нуждались. Питер Певенси воспрянул от бесконечного убийственного сна, потому что голос его креп, а глаза — сияли. Сьюзен Певенси танцевала только со старшим братом и никому не дала согласия ни на один танец. Потому что после всего пережитого стараться сохранять секреты их семьи ей казалось абсолютно бесполезным. Эдмунд Певенси следил за младшей сестрой весь вечер, но не держал ее и не пригласил ни на один танец. Потому что понимал — ей нужно время. Люси общалась с гостями, по своей натуре кокетничала, но она была так счастлива. Люси Певенси на вопрос: «Почему же Вы без кавалера, дорогая Люси? Такая чудесная девушка — и одна?» лишь улыбалась загадочно и головой кивала, как бы прекращая этот допрос. Потому что считала недостойным говорить об этом в зале, в помещении, в месте, где был ее Эдмунд. Вернувшись с бала после полуночи, семья Певенси так и не легла спать до самого утра.