С первого слова

Рику ненавидит Такэру уже очень давно. С тех самых пор, как понял, что написанное на запястье — это всего лишь его фамилия. Просто — «Ягами». Без восклицательных или вопросительных знаков и без каких-либо подсказок, которые помогли бы ему не шарахаться от каждого, кто обращался к нему на протяжении пятнадцати лет жизни, что минули прежде, чем по имени его назвал тот самый. Рику ненавидит Такэру даже тогда, когда выяснятся, что у него вариант едва ли лучший — «Фудзивара?», и хотя вопросительный знак, в общем-то, значительно сужает поиск, но едва ли позволяет пройти по улице спокойно, не боясь услышать чей-нибудь случайный отклик. Он ненавидит его ещё сильней, стоит понять, что предначертанная Судьбой встреча проклятого отморозка совершенно не волнует. Совсем. Вовсе. Он тащит его в клуб страйда, перетаскивает через порог и небрежно бросает: — Я принёс. Словно он какая-то вещь, недостающая шестерёнка, пятый бегун, необходимый, но, по правде, не особенно нужный, если бы не критическое состояние клуба и явное отсутствие желающих пополнить ряды бегунов. Он бы вообще не узнал, что Такэру — тот самый, если бы не проклятое соревнование и протянутая рука без напульсника, с ярко-чёрной надписью на тонкой сети вен. Если бы не хлопок ладони о ладонь несколькими секундами ранее, мелькнувшая между пальцами искра и неожиданная уверенность — в этот раз его назвали по имени правильно. Он ненавидит его за частые «если бы», которых не должно быть между родственными душами, ведь об этом в книгах не пишут — пишут о вмиг приобретшей краски жизни, твёрдой почве под ногами и из ниоткуда берущейся уверенности в завтрашнем дне. Не о любви, конечно, нет, хотя, в каком-то роде, это много больше, но о чувстве принадлежности. У Рику же все краски смешиваются, под ногами зыбучие пески и никакой уверенности не то что в следующем дне — секунде. Потому что... — Этот ублюдок бежит слишком быстро, — ворчит Ягами, ещё раз обнуляя таймер и стараясь не слишком концентрироваться на времени на экране. Невозможном времени — чёртов Фудзивара машина, а не человек, и за это он тоже ненавидит, ведь... Ведь об этом же нужно поговорить, верно? О том, что на запястьях? Мало же на мгновение соприкоснувшихся ладоней, он слишком часто слышал «Ягами» из чужих уст, тот, наверняка, не единожды оборачивался на неуверенное «Фудзивара?», нужно что-то ещё для уверенности, нужно спросить, чтобы убедиться, что Такэру тоже это почувствовал. В противном случае Рику не более чем наивный идиот, а ему и так разочарований и пустых надежд хватает. Хватало. В конечном итоге, миру вполне достаточно одного Томоэ, не за чем повторять его в лице монстра Фудзивары. — У вас выходит в двух случаях из десяти, — негромко раздаётся у него над головой, Ягами вздрагивает, оборачивается, едва не поскальзываясь на ступеньках, и облегченно выдыхает, узнав в неожиданном наблюдателе Кугу. — Чудом, — угрюмо отзывается Рику, снова поворачиваясь к нарезающему по стадиону круги Такэру. — Отнюдь, — бледно улыбается Кёскэ. — Доверием. У Ягами вырывается отчаянный и, к его стыду, полный надежды смешок, он смотрит, как Фудзивара легко перемахивает через препятствия, и натягивает рукав спортивной куртки ниже. — Разве что случаю. Кёскэ тоже следит взглядом за самым быстрым юниором, будто бы даже усмехается едва заметно и отчего-то тепло и говорит: — Томоэ тоже бежал так, словно за ним мчался сам дьявол, — Рику спотыкается о имя брата и всем корпусом поворачивается к Куге. — Но что любопытно, дьявол этот его гнал с той скоростью, на какую был способен только я. Занятно, не находишь? — Хочешь сказать, что... — Что всё куда лучше, чем в книгах, — кивает на наконец притормозившего Такэру и разворачивается к выходу со стадиона. — Он побежит так быстро, как сможешь ты. Здесь главное.... — отводит взгляд, глаза перестают улыбаться, и сам он словно становится не старше даже — старее. — Главное — не отстать. Рику ненавидит Такэру. Всё время. До тех пор, пока одна ладонь не хлопает о другую.