С добрым утром

Джерард резко подскочил на кровати. Его осенило. Так точно, осенило, прямо посреди ночи, и слава богу, у него была бессонница, потому что иначе бы эта идея не скоро пришла ему в голову. Он бегал по квартире, в спешке собираясь и ругаясь на себя за то, почему он не додумался до этого раньше. На часах было 02:18. Восемнадцать — любимое число Линдси. Она определенно нравилась ему. Её походка, её голос, её улыбка, блеск в ее глазах, её творческие порывы и, в конце концов, её видение мира. Джерард вышел на перекрёсток, ожидая зеленого света светофора и нервно постукивая кедами по асфальту. Линдси ненавидит ждать. Может, поэтому все шло не так, как ему хотелось бы? Когда Линдси считала уже пятнадцатую сотню овец, в её окно постучали. Она думала, ей слышится, потому что обычно так и происходит. Она слышит, как открывается входная дверь, но её отец — нет. Значит ли это то, что у неё что-то не в порядке с головой? Уж точно не в этот раз, ведь стук повторяется, и слава богу, что у неё хороший слух (или проблемы с головой), иначе бы этой ночью ничего не изменилось. Она подходит к окну и обнаруживает за ним Джерарда. Она останавливается и возмущённо вскидывает руки. На ней, черт возьми, пижамные штаны и футболка на голое тело, и она думает, что не готова принимать гостей сейчас. Но что, если у него что-то стряслось? Эта мысль заставляет её открыть щеколду и впустить его. Джерард с глухим стуком падает на ковёр, и девушка перед ним театрально закатывает глаза. Тогда он быстро встаёт и отряхивается, на ходу ловя её немой вопрос. — У меня бессонница, — выдыхает он. — У меня тоже, но это не повод вваливаться в моё окно в половину третьего ночи, — Линдси стоит, скрестив руки, и явно не настроена положительно. — Утра, — поправляет он, — половину третьего утра. Я тактичен в этом плане. — Я заметила. — Я думал о тебе, — начинает парень, и девушка предпочитает умолчать о том, что думала о пятнадцатой сотне овец, — мне нужно кое-что сказать тебе. — Так говори, — шепчет она, нервно стуча стопами о пол, и этот звук становится единственным в напряженной тишине. Джерард снимает куртку и надевает её на Линдси, сопровождая эти действия репликой: — Меня смущает твоя грудь. И она уже хочет дать ему пощечину, как вдруг он продолжает свой монолог. — Меня смущает то, как ты смотришь на меня, когда хохочешь. Мне сразу кажется, что я сделал что-то не так, но, оказывается, все наоборот. Меня смущает, как ты водишь своей рукой по моей, когда мы делаем совместные проекты. Миллиарды мурашек бегут по моей коже, и я просто не знаю, куда себя деть. Меня смущает, как ты говоришь о любви, как о чувстве, потому что мне ни разу не доводилось испытать такого. И я не умею спорить об этом, разумеется. — И зачем тогда ты пришёл ко мне? — усмехается она. — Мы можем посчитать овец вместе, а ещё я могу поцеловать тебя прямо сейчас, если ты, конечно, хочешь. И Линдси, конечно, соглашается, ведь она ждала этого момента так долго, что просто уже устала намекать, ведь парню ну просто необходимо было испытать все эти разнообразия чувств, чтобы спорить с ней. — Я даю тебе шанс, Уэй, но только не облажайся. — Не смущай меня, — отвечает Джерард, и они, тихо смеясь, сливаются в поцелуе, и Линдси произносит ему в губы «один», потому что не намерена считать овец, когда можно считать поцелуи.