Найти Дом

В Аркенаре было непривычно тихо. Обычно шумное поместье превратилось в сонный, унылый дом с крышей, засыпанной пожелтелыми листьями. Обитатели передвигались бесшумно, а разговаривать старались шепотом. Государь вернулся домой. В западной части дома, где были покои Киа, появлялись только князь Тэрран, Фиорин и Иррейн, целители тихо выскальзывали из комнаты, запирая за собой дубовую дверь. Иногда на двор поместья влетали на взмыленных конях всадники, передавая письма и бумаги из Столицы, но стоило им перешагнуть порог огромного дома, как они испуганно притихали и, едва успев отдохнуть, торопились назад. - Можно, я посижу с ним? – Тэрран кинул на Иррейна взгляд, полный невысказанных слов, и вышел. Иррейн устроился в кресле, наблюдая за спящим. Хотелось коснуться этой тонкой безжизненной руки, но нельзя, что-то претило Иррейну. Как странно раскололась его жизнь. В той, прошлой – он любил нежного ветреного юного принца, а в этой – еще больше щемило сердце от любви к этому истерзанному жизнью молодому мужчине. Зря кто-то сказал, что государь растерял большую часть своей красоты. Неправда. Она стала еще ярче, выделяясь не щедрым подарком судьбы избалованному ребенку, а сохраненным цветком в обожженных руках. Они внезапно появились в холле огромного поместья – запыленные, с ношей на руках и смутно знакомым эльфом в грязной одежде, вызвав последующую суматоху. У князя Тэррана забрали раненого, и в течение нескольких дней лекари и маги не покидали княжеских покоев. Эльфов же разместили в теплой комнате, и моментально истопили баню. Это уже потом, когда утихли первые ахи, стали разбираться. Слишком необычно все, Аркенар не привык к такому: оба эльфа из тех, что числились мертвыми. Никому не нужный, кроме Фиорина и Тэррана, Иррейн, и сын князя Имлара, Эвинваре, которому опасались смотреть в глаза. Но было не до них. Моментально отправили гонца к князю Имлару, с вестью о возращении государя. - Он будет жить, если только захочет сам, – произнес Мейлин, - сейчас не та ситуация, что была раньше. С телом тоже все в порядке, но разум… Я не могу проникнуть, там муть. Он вроде как и открыт, но есть преграды. Я боюсь, что тьма все-таки оставит свой след, и не могу сказать, какой. Но сейчас ему придется справляться самому, мы можем только поддержать его. - Мейлин, что с его памятью? – спросил Тэрран, пока этот вопрос тревожил его больше всего. - Проясняется, он будет помнить все, что было в плену и до этого. Точнее, пока будет вспоминать. Мой лорд, мы не имеем права стирать ничего. Но от ошейника повиновения останутся следы. Что делать с татуировкой? На нее наложены сильные чары, и если ее снять – предплечье будет постоянно ныть, что мечнику совсем ни к чему, впрочем, как Киано сам пожелает. - Пока оставь. Нерги дурак, но маги у него сильные. Ты говорил что-то еще про хромоту? - Да, это самое легкое, чем он мог отделаться: можно, конечно, сломать кости правильно, но мы и так перебрали его наново. - Хорошо, оставь, подождем, пока он придет в себя. Тиннэху постоянно не хватало времени, и только теперь он догадался о том, что отцу не все так легко давалось, как могло бы казаться со стороны. Как же разительно отличалась жизнь княжеского сына от жизни князя... Будучи княжичем, он вел жизнь, не ограничивающую его ни в чем – ни в удовольствиях, ни в работе, а обязанности были необременительны и приятны. Теперь же все было по-иному: нужно было найти время для каждого члена клана, знать все, что происходит, моментально анализируя и принимая решения, пытаться успеть сделать несколько дел сразу. Тиннэх руководил кланом всего несколько месяцев, и только гордость не позволяла ему жаловаться. Теперь же было совсем трудно – отец уехал с этим безумным эльфом, и не у кого было просить совета. Впрочем, при этой мысли Тиннэх покраснел от стыда – Киано мучается в плену, отец рискует жизнью, помогая младшему, а он ноет, что с отдельной деревни собрали меньше дани? И Тиннэх стиснул зубы, выкроив несколько дней для того, чтобы прибыть в Аркенар и увидеть брата. Может, им все-таки понадобится его помощь? Киа… по сравнению с тем, что выпало брату, свои горести казались Тиннэху смешными. Гибель семьи, плен – все это может окончательно сломить младшего, а от собственного бессилия сводило скулы. Тиннэх гладил безвольную тонкую руку, затянутую в повязку, всматривался в исхудавшее бледное лицо. Хорошо бы так, чтобы вместо Аркенара Киано бы оказался в Волчьем лесу и никогда бы уже не покидал его. Хватит, покняжил, а дома ему найдется дело по душе! Он приходил в сознание медленно, не решаясь даже открыть глаза, чувствуя чужое присутствие и пытаясь понять – не враждебно ли оно ему. Кто-то коснулся руки, странно неподвижной и как будто скованной. Киано замер, потом попытался шевельнуть пальцами, уходя от прикосновения, и этим выдал себя. Чужое прикосновение замерло, и кто-то аккуратно сжал пальцы, несильно, но ощутимо: - Киано? – чужой, незнакомый голос. Он не помнит такого. Но зовут его, Киано – это его имя. Рыжий эльф снова отдал его своим целителям? Он все-таки осмелился открыть глаза. Странная иллюзия – он в собственных покоях в давно похороненном в памяти Аркенаре. Напротив ложа зеркало, закрытое легкой вуалью, против потусторонних чар. Он повернул голову, и поворот отозвался болью в шее. Рядом эльф – светловолосый, у Нерги он не помнит таких… раб, такой же пленник? Пронзительный взгляд ярко-синих глаз – подобная внешность была у приморских эльфов, - подсказала память. Эльф смотрит на него странно, во взгляде испуг и беспокойство. - Киано? – снова повторяет эльф. Нет, все-таки этот голос знаком ему, но откуда? Он всматривается в эльфа, взгляд пробегает по мощной фигуре: такие плечи у воинов, не целителей, или за меч его поместили под охрану? Странная одежда: цвета приморцев - аквамарин, серебро, оттенки голубого. Взгляд скользит ниже, падает на руки чужого эльфа: сильные кисти с длинными пальцами. И замирает – на мизинце, на самом кончике, кольцо, такое знакомое кольцо, которое он носил не снимая, помня, какая цена заплачена за него. Синеглазый эльф приморец с кольцом – Иррейн. Иррейн мертв, и, значит, он, Киано тоже умер. Все кончилось. Наконец-то. Но почему серый мир такой странный – разве он заключен в Аркенаре, или это иллюзия персонально для него? Тогда бы он предпочел волчьи покои и ушедших родичей. Ну, раз Иррейн тут, то все равно придется просить прощения. Иррейн замер, сжав маленькую безвольную руку в своей ладони, кажется, Киа просыпается. Или ему мерещится? Нет, не кажется. Едва заметный поворот головы, движение век и раскрывающиеся после долгого сна изумрудные очи. Иррейна напугал этот взляд – он помнил его смеющимся, сыплющим зелеными веселыми искрами, а теперь это два холодных пустых камня. Его оглядывают, и Иррейна мысль прорезает, словно лезвием – для Киано он мертв! И что должен подумать измученный оборотень, очнувшись от долгого сна, который едва не стал ему вечным, видя перед собой того, кто давно ушел? Киа пытается прошептать что-то, но Иррейн видит только слабое подергивание губ. Прикладывает палец к своим губам: - Молчи, тебе нельзя пока разговаривать. Сейчас я позову целителей! Первые дни в сознании были мучительны. Киано никак не мог избавиться от сонного оцепенения, тело его не слушалось, и только потом, увидев отца, понял, что все-таки жив. Почему он видит Иррейна – даже и не думал, не доставало сил. Разум был свободен, но скован ранами и последствием чар. Он едва узнавал окружающих, заново заставляя себя вспоминать, кто есть кто: вот этот высокий суровый оборотень - его брат; долговязый эльф с хищным лицом и пальцами в чернилах - его наставник Фиорин; хлопотливая эльфийка с добрыми карими глазами – Илисиэль. Все они были вокруг него постоянно, вместе или поочередно. Каждый задавал вопросы, ободряюще дотрагивался до плеча или руки, а Киано молчал. Тэрран очень опасался, что после плена Киано снова не позволит никому касаться себя, даже в бессознательном состоянии. Но подозрения не оправдались. Киа было все равно, он не сопротивлялся, позволяя целителям и помощникам делать с собой все, что необходимо. Он безропотно опускал голову, давая расчесать волосы, отросшие за время плена, в бане покорно разрешал мыть тело, перевязывать и исцелять раны. Но даже эта покорность не нравилась Тэррану, настораживая его. Слишком равнодушен ко всему Киано. Через несколько дней он стал разговаривать, коротко отвечая на вопросы хриплым голосом, лишь на самые необходимые. Окружающие избегали задавать ненужные вопросы и приносить бессмысленные соболезнования. Жалость не нужна никому. Он вставал, ходил по комнате, прихрамывая на левую ногу, опираясь на того, кто был в покое, если был один – хватался за мебель, заставляя себя терпеть боль. Самым страшным были приступы жуткой головной боли: отчего они случались, и как вылечить, целители не знали, сошлись на мнении , что это последствия чар и ошейника. Киано поили отварами, окутывали заклинаниями – ничего не помогало. Первый приступ случился, когда он только-только стал ходить и подолгу стоял у окна, вглядываясь вдаль. Первый снег начал покрывать поля и рощи, окружавшие Аркенар, солнце поздней осенью не баловало теплом и светом, и за окном было серо. Но Киано было все равно: он смотрел, как ложатся крупные белые хлопья на пожелтевшую траву, укрывая ее до новой весны, ежился от холода в натопленной комнате… и вдруг ему стало жарко, горло словно сомкнулось, не пропуская воздуха, а виски сомкнул ледяной обруч. Он скинул с себя накидку, пытаясь освободится от жара, распахнул окно, впуская сырую стужу, и осел на пол, собравшись в комок, пытаясь освободиться от боли. Виски ломило так, что хотелось разбить себе голову, попытался встать, дойти до ложа, но так и не смог, распластавшись на ковре. И как назло, никого не оказалось поблизости, а позвать на помощь он не мог, осанве было недоступно. Он уже почти терял сознание, как почувствовал, не в силах даже открыть глаза, что его поднимают на руки, а голоса, словно бы в отдалении, встревоженно переговариваются. Боль прошла через час, медленно отпуская свою жертву. Такие приступы невозможно было предсказать; как бы ни старались целители, иногда неделями Киано жил спокойно, а иногда боль могла настигнуть его и несколько раз в день. Сознание возвращалось очень медленно, и вместе с узнаванием раскрывалась и память, выставляя хозяину самые неприглядные свои уголки. Он брал в руки любой предмет, заставляя вспоминать себя, что же с ним связано. Вот книга, заложенная закладкой из свернутого письма – «Трактат Салема о мужчинах и женщинах». Весьма фривольные картинки… когда же он читал такое? Сел в кресло, развернул письмо, с пожелтевшими буквами, написано по-эльфийски, но писал явно не эльф, скорее кто-то с Севера. Письмо писалось давно, чернила успели выцвести, но текст можно было прочитать. Будь здрав, государь Кианоайре! Возможно, ты отбросишь это письмо с отвращением, если хочешь, сожги его сразу, не читая. Но я не мог не написать его тебе. Теперь, после этого проклятого Совета, я не могу спокойно жить. Я что-то оставил там, не могу понять только - что? Но если тебе не трудно, прочти это бессвязное письмо. Я так и не могу отойти от встречи с тобой. Мой прадед был прав, когда предостерегал меня от нее. Всем своим детям он наказал хранить благодарность спасителю рода и волкам, но стараться не встречаться с эльфом-оборотнем Киано. Теперь я понимаю, что он делал это не со зла и не от ненависти к тебе. Он знал, что может случиться. Он подарил тебе, государь, знак нашего рода – это не только принятие, но и знак особого чувства. Он носил твое кольцо на груди – у тебя слишком тонкие и изящные пальчики, не сравнить с нашими лапами. Тебя невозможно забыть, ты сладкий яд. У меня от тебя остался лишь твой подарок – кинжал. Ты тоже оставил мне память о себе, но этот подарок от воина – воину. Я завидую своему предку. У меня была мысль – не вернуть тебе то кольцо, что ты обронил у меня в покоях, но ты так обрадовался, когда я отдал его тебе. Хотел бы я знать, чем оно тебе так дорого? За твою улыбку я отдал бы тебе не только кольцо. Я понимаю, это смешно. Я пишу о чувствах, которые мой предок испытывал к тебе, бессмертному высшему существу, и о чувствах, что испытываю я к тебе. Я ничего не прошу, Кианоайре, мне просто надо выговориться, но ты слишком далеко, и слишком хорошо тебя охраняют твои воины. Они не подпустят к тебе никого, зная, что за сокровище они стерегут. Мне кажется, все немного влюблены в тебя. Ты даришь свет, сам того не подозревая. Я постоянно думаю о тебе, вспоминая тот вечер, когда я на свою беду пригласил тебя в гости. Хорошо у меня хватило ума позвать и твоего старшего наставника, иначе я бы наверно не смог бы себя удержать. Я не отрываясь смотрел на тебя. Как ты прекрасен! Хотя я не первый, кто говорит тебе об этом, уверен. Наверно, ты устал от комплиментов. Я даже не думаю о том, чтобы быть близким тебе. Я недостоин этого и не заслужу никогда такого счастья – коснуться тебя хотя бы рукой. Ты слишком высоко, как звезда в небе. Недоступна и восхитительна. Хорошо бы увидеть тебя в бою или на совете. Но я не доживу до него, поэтому пишу это письмо. Вы, светлые эльфы, появляетесь на нем раз в сто лет. Я буду прощаться с тобой, государь, я мог бы еще много написать тебе и о тебе, но зачем? Я просто люблю тебя. Я больше никогда не увижу тебя, но свет живет у меня в душе. Последняя просьба, Киано, я прошу тебя, молю: не встречайся с моими потомками! Я оставлю прекрасную легенду о тебе, они будут чтить тебя и твоих родичей всегда, но видеть тебя – потерять себя. Не будь жестоким. Прости. Торгейр Какое странное письмо… ответил ли он на него? Восстанавливающаяся память услужливо нарисовала ему воина-северянина и крепость Гранин. Как же давно это было! Словно он жил другой жизнью и другим существом – полным жизни и радости. А теперь он сидит один, в полутемных покоях, и листает старые бумаги. Еще одна незаживающая рана – его семья. Он просто бродил по дому, разрабатывая ногу и заново вспоминая свой дом. Вот за этим коридором комнаты управляющих, на этом этаже жила его дружина, а ровно напротив его покоев – детская. Он вспомнил, что приказывал запереть эту комнату, так почему же она теперь открыта? Так он и шагнул через порог. Сквозь золотистые занавеси падал неяркий осенний свет, пахло пылью, он споткнулся обо что-то, наклонился и поднял помеху: тренировочный меч из легкой стали, - такие дают подросткам и детям, чтобы ненароком не поранились. Прикосновение к вещи вызвало видение: смеющийся синеглазый мальчик стоит в боевой стойке напротив другого, нахмуренного маленького оборотня с изумрудными отцовскими глазами, оборотня не очень радуют военные игры, но он не может отказать брату. Сколько ушедших лиц, их гораздо больше, чем тех живых, кто дорог ему. Он все разрушил, он погубил семью, он повел на смерть верных ему, а сам выжил – почему? Все в этом доме напоминает ему о тех, кого он любил, и тех, кто любил его – жена, сыновья, наставник, друзья, и даже Хагни. Теперь у него нет даже собаки – он не сберег подарок властителей. Он не плакал, слез не было, просто сидел, глядя в одну точку, куда-то вверх, пока его не нашел Тэрран. Волк протянул сыну руку: - Киа, пойдем, целители тебя ищут! - Не нужно, оставьте меня тут. - Не сопротивляйся, это надо, не вечно тебе тут сидеть. – Тэрран уговаривал его как маленького ребенка, и Киа подчинился. - Киа, давай поговорим! – невозможно терпеть это молчание. - Нет. – Князь Тэрран вздохнул. Все еще хуже, чем могло быть. Киа закрыт от них абсолютно. И если раньше он боялся касаний, то теперь он позволяет вытворять со своим телом все что угодно, но никого не подпускает к душе, ни его, ни брата. И впервые в жизни Тэрран не знал, что делать, - оставалось только ждать и смотреть, как бы не случилось новой беды. Тетрадь Киано. То, что я безумен, мне стало очевидно сразу после моего пробуждения, здесь, в Аркенаре? Я, пожалуй, поостерегусь говорить об этом, но мне кажется, что все и так знают. Отсиживаюсь тут, до очередного приступа. Фиорин и остальные, кажется, уверены, что читаю бумаги, которых накопилась гора. А я сижу как шкодливый студент, который обложился фолиантами по звездам, а сам рассматривает картинку с голой женщиной. Мой дом превратился для меня в клетку похуже Твердыни. Не знаю, как сказать об этом, но мне больше нет места в этих землях. И считаю свое решение верным. Я живу через силу – у меня ни осталось ни желаний, ни слов. Молчу все время, изредка отвечая на вопросы, но мне мало их задают. Безнадежные дни. Я, кажется, уже отмечал, что маюсь от холода, а остальные истекают потом. Они догадались об этом, и из милосердия не позволяют мне проводить ночи одному. То, о чем мечтали раньше мои придворные дамы, удается теперь им без труда. Но мне все равно, я пытаюсь только согреться. Я груб и ненасытен ночью, а утром она уходит, бросая меня. Она делает это из страха – утром мне совсем плохо, я не могу проснуться и начинаю запутываться в паутине своих мутных снов. Мне снятся ушедшие, снится плен. Все как наяву. Женщина не выдерживает моих стонов и уходит. Неужто ей нравится то, что я вытворяю в полночь? Можно подумать, я мщу за то, что со мной сделал Нерги. Но мне всего лишь нужна ее сила и ее тепло. Его не хватает. У меня не хватает смелости попросить ее не уходить с рассветом. Мне не с кем поделиться своим страхом. Хотя стоит мне намекнуть, и в моей комнате окажется весь мой совет. Я перестал любить свет, и это пугает моих эльфов. Окна в комнате плотно занавешены тяжелыми портьерами Меня без охраны не выпускают даже на улицу - не удалось скрыть свои приступы. Несколько раз они настигали меня очень не вовремя. Я уже привык переживать их один, запершись у себя в покоях, а теперь за мной наблюдают отовсюду. Я не могу обращаться, пока не могу, и надеюсь, что все-таки снова обрету силу. Единственное, ради чего стоит жить – волчий мир. Примерно такой же оборот встречается в письме у Торгейра. Но с Граней я постараюсь исчезнуть. Я даже не помню, что было самым страшным, чего я боялся не выдержать? Плен. Тяжелое короткое слово, которое отделяет меня от всей моей прошлой жизни, каменной стеной Твердыни, через которую мне не прорваться. Я не знаю, для чего я записываю, мне некому оставить эту тетрадь. Бросить ее невзначай в библиотеке? Там слишком интимные записи, и кому интересно знать, что пережил пленник в темнице? Все ждут моего возвращения – помня прежние времена. Я говорю об этом так, словно все было не год назад, и не его половину, словно минула сотня лет. Из моих четырехсот с лишним. По нашим меркам я совсем молод, но ощущаю себя стариком. Таким, как бывают смертные старики – с грузом воспоминаний и вереницей мертвых лиц, зовущих к себе. И мне даже нечего будет им сказать, кому нужны мольбы о прощении? Не хочу, чтобы потом кто-то рассказывал обо мне и придумывал нелепые сказки. Я лучше сделаю это сам, как бы больно и противно мне ни было. Почему-то мне хочется думать, что, если я вылью все на бумагу, то мне станет легче. Посмотрим. Пробежал взглядом по уже написанным строчкам - бессвязный бред. Но я не умею писать по-другому, красивые слова не для меня. Я скрываюсь тут, в этом заброшенном кабинете, скольжу тенью по переходам, чтобы меня никто не заметил и не предложил помощи. Боюсь участия и жалости, не могу принять их, оскорбляя всех. Мне очень нужно чье-то тепло, но я не заслужил его. Мне стыдно. Я замерзаю, в доме топят, как будто мы живем в бане, а я закутан в мех, правда, он не спасает меня. Сжимаю перо мерзлыми пальцами, тру их, пытаясь согреть. Впрочем, я, кажется, добился чего хотел, вокруг меня холодная пустота, умудрился оттолкнуть всех, кто протягивал мне руку, стремясь вытащить из безумия. Я превратил свой обычно шумный и теплый дом в склеп и заставляю остальных терпеть это. Его скоро занесет осенними листьями и снегом. Но я не могу иначе. Каждая трапеза – пытка. Сочувственные глаза, все ждут каких-то слов, пытаются утешить и напомнить, что жизнь не остановилась. Для них нет, для меня да. Пока прощают все – резкость, истерики, раздражение. Для них я болен. А я все еще там. Плен не кончился. Они перехитрили меня – отдав мое тело родичам и оставив себе разум. Куда мне тягаться с самой тьмой? Даже ошейник и смерть Нерги не освободили меня. Голова постоянно кружится, я не знаю от чего: от слабости, или это остатки чар. Я так и не доехал до столицы, свалился в обморок еще в Аркенаре, и Фиорин решил, что пока мне лучше побыть в Аркенаре. Фиорин. Вот кому я должен всё. Тот, кто терпит меня любым, кому наплевать на мое безумие и кому я нужен не как князь, лорд, сородич, а как Киано. Я давно простил ему тот поступок. И он прощает мне все. Фио готов вытащить меня из любой беды и взять под свое крыло. Я рад, что он остался в Столице, что он жив, и я не потерял его. Я сохраню благодарность в моем сердце. Я постоянно отвлекаюсь от того, про что хотел рассказать. Про плен. Мне страшно решиться, я вспоминаю это ночами, дрожа под одеялами, не могу не вспоминать. Отец надеялся, что ошейник повиновения частично сотрет мою память, но вышло наоборот, помню все еще ярче. Рану, Тахара и остальных, ухмыляющегося Инъямина, орков, похотливые руки людей, Нерги. Про Нерги я напишу отдельно. Меня могут спросить, какая была самая страшная пытка? Я не знаю, мне было везде плохо. Но наверно все-таки та, что не мучила мое тело, но я едва не запросил о пощаде. В один из тех дней, что я пробыл у Инъямина, меня вывели из камеры и похоронили заживо. Запихали в узкий каменный мешок, где я мог только лежать, а мои плечи были прижаты стенками, нельзя было перевернуться, не содрав кожу... В единственное отверстие вогнали камень, вмуровывая меня. Не знаю, сколько меня продержали в этом гробу, но я выл от боли. Свело сердце, мне хотелось… мне нужно было выгнуться в судороге, выпустить боль наружу, а я не мог. Слишком узко, я сдирал кожу до мяса, вертясь в муке. Темно и больно. Я успел добром вспомнить пыточную, где был хотя бы тусклый, но свет, где были еще живые существа, кроме меня. Мне сдается, что не только ошейник явился причиной моего безумия, что все началось именно с этой пытки. Я готов был целовать ноги оркам и распластаться перед ними, только за то, что я смог расправить затекшее тело, а сердце сразу же перестало болеть, хотя изредка о себе напоминает. Кто угодно может обвинить меня в слабости. Да пожалуйста, мне уже все равно. Я кричал от боли, когда мне вырывали ногти, ломали руки, медленно, чтобы я почувствовал каждое прикосновение палача. Смертные уверены, что мы, эльфы, выносливей, и нам не больно. Да, мы можем выдержать больше, и быстрее исцеляем раны, но мы живые, и нам больно, когда нас уродуют и мучают. Если бы я мог сказать, где меч, я бы сказал, но я не мог, не имел права. Я лишь молил, чтобы меня убили побыстрее, чтобы проклятое сердце не только ныло, но и разорвалось наконец-то. Но легкой смерти мне бы не подарили. Я все чаще думаю, что было бы, если бы Инъямин не отдал меня Нерги? Я бы ублажал его скотов? Смешно, но когда они насиловали меня, я вспоминал Изира чуть ли не с благодарностью, я знал, как сделать так, чтобы телу досталось меньше боли. Наука оказалась крепкой. Хотя, впрочем, меня это не спасло. Я очнулся оттого, что лекари брезгливо пнули мое залитое кровью и семенем тело и поручили рабам вымыть меня, опасаясь прикасаться. Но Инъямин проиграл и эту схватку. Я все равно ничего не рассказал, и он захлебнулся своим бессилием. Я поквитаюсь с ним, кто бы чего ни говорил мне. Как же тут холодно! Мне плохо, я чувствую, очередной приступ близко, я успею добраться до своей комнаты, а там близко и остальные жилые покои. Там Иррейн. Эвинваре пребывал в растерянности. Он уже почти был готов сожалеть, что вернулся домой. Что ему тут делать? Тяжелый разговор с отцом завершился скандалом. Да, он вернул свои права и поместье и должен принести присягу новому государю – этому волчьему мальчику. Вместо него правил пока Фиорин, с нетерпением ждущий, когда же князь оправится от болезни и приедет в свою Столицу. Фиорин совсем, кажется, не удивился возвращению сына Имлара, высказав надежду, что Эвинваре, может, не совсем забыл еще, как управляться с государственными делами. Разговор же был их таким: Фиорин принял его в кабинете, который явно принадлежал Киано – излюбенные волчьи цвета. - Ты не удивлен? - спросил Эвинваре. - За последние три сотни лет я вообще ничему не удивляюсь. А особенно после Иррейна. Мне просто интересно, что ты будешь делать теперь? У тебя есть претензия на престол? - У меня ни шансов, ни желания, – промолвил Эвинваре – как мне сказали, мой младший родич Кианоайре признан государем официально и как я знаю, он заслужил это звание. - Ты верно говоришь, он из бардака сделал государство. Эльфийский Запад теперь считают не только за чопорное собрание остроухих сволочей, но и за сильного противника, несмотря даже на последнее событие. Мы бы могли признать нашу победу, если бы Киа не очутился в плену. Это был позор, а самый позор в том, что никто даже не смог бы помочь ему. Когда пришло письмо, совет велел мне не собирать войско, а ждать. Если бы не этот Иррейн и князь Тэрран, мы бы дождались только останков Киа. - Меня это не удивляет, – усмехнулся Эвинваре, - ожидание - привычное для нас дело. - Да, Киа пытался это разрушить. Ты помнишь Нарнила? - Его забудешь! - Так вот, первым делом, как только Киа взял престол, была экспедиция на рудники. Он освобождал пленных, среди них оказался и Нарнил. Я уже отчаялся увидеть его в живых, и нате вам! Но никто не сделал того же для Киа. И когда он вернется, я не знаю, как совет будет смотреть ему в глаза! - Знаешь, ты сам все знаешь, Фио, стыд не дым, глаза не выест. Я согласен подчиниться моему младшему родичу, как только он придет в себя. Эвинваре не лукавил: ему действительно было уже наплевать на свой титул и на то, что сын князя Тэррана, полуэльф, правит страной. Даже за то немногое время, что пробыл на родине, он успел понять, что государя любят и ждут. Он не мог понять, как он относится к Киа, он не обмолвился с ним и словом, кроме приветствия, но мог сказать одно – что завидует. Отчаянно, до боли в груди. Младшему повезло с родичами, повезло с тем, что его отец волк, и что для волков законы родства незыблемы. Именно отец пошел за ним в твердыню, не боясь ничего, вместе с приморцем. Вот, кстати, приморец-то и смущал Эвинваре. Странный парень, очень странный. Как Эвинваре уже успел понять, Иррейн Киано вообще никто, но почему он с затаенной подозрительностью смотрит на любого, кто подойдет к молодому волку ближе, чем на десять шагов? А сам государь вообще на него никакого внимания не обращает. Странно все это. Но, впрочем, не его дело. Теперь главное - дождаться, пока маленький волк придет в себя и сможет вернуться к делам. Красивый у него родич, даже не смотря на истощенность, но почему-то черт матери совсем незаметно, сильна волчья кровь. В Аркенаре Эвинваре видел портрет красивой женщины, явно из северных эльфов, и двух мальчиков – близнецов, с разными глазами. Дети и жена государя, погибшие в море, как пояснила ему домоправительница Илисиэль, утирая слезы. Да, видать не совсем в жизни посчастливилось волку. - Отец, что ты думаешь? Он же сходит с ума по-тихому! Я хотел с ним поговорить, но бесполезно, он просто не дается. Сны – попробовал заглянуть, сам едва не утонул там. Я боюсь, что он сломается. - Мы ничего не можем сделать, Тиннэх, мне больно наблюдать за всем этим, но тут я бессилен. Слишком много ему довелось пережить. Мне бы хотелось надеяться, что он справится. Он сумел противостоять ошейнику, должен суметь и справиться с собой. - Почему ты привез его не домой, а в Аркенар? Лес смог бы помочь ему! - Я не имею права - он их князь и Аркенар ему тоже дом. Я просто вернул его эльфам. - Он наш лорд, и мы не имеем права оставлять его в таком виде! - Наконец-то я слышу голос князя! - рассмеялся Тэрран, - ты, может, и прав, но не совсем. Мы уедем, как только Киа приступит к делам, а ты уедешь раньше: разве у тебя дел нет? - Я искренне надеюсь, что брат пошлет эльфов далеко и надолго! Они предали его! - Они были бессильны ему помочь. - Однако вы с Иррейном хорошо справились, а он - тоже эльф! - Я пришел к выводу, что без Иррейна даже я бы не смог спасти его. Все дело в ошейнике. Ты знаешь, что это такое? - Не совсем, в общих чертах. - Ну так слушай. Он одевается на любое разумное живое существо, неважно, перворожденный это или смертный, с помощью магии, такой, что перед ней даже я бессилен. Это гораздо древнее нас всех. Ошейник просто парализует волю и разум, и ты превращаешься в покорный скот. Противостоять этому невозможно и с тобой могут сделать все, что захотят, как это произошло с Киа. Любая попытка мысли заканчивается болью. Я не знаю, как он сумел победить это, но он сумел. Я видел это сам: он ничего не соображал, но до убийства Нерги додумался и если бы не был так тренирован, то мог и проиграть. Но мой сын победил. Этого было бы недостаточно. Если бы не Иррейн, он просто бы умер у нас на руках. Самое страшное, что этот ошейник не может снять никто, кроме наложившего заклятье или того, кому так дорог заклятый, что он может простить ему все и отдать ради него жизнь. Иррейн сорвал эту дрянь не моргнув глазом. Тиннэх похолодел. Задавать этот вопрос отцу опасно, но он не мог его не задать: - Скажи, а ты сам не смог бы снять ошейник? Киа - твой любимый сын. Князь горько рассмеялся: - Я знал, что ты спросишь это сразу. Я скажу тебе правду: я сомневался в себе. Не в нем, а в себе, вдруг есть что-то, что я не могу простить Киа и я недостаточно его люблю? А этот эльф даже не сомневался. Теперь я верю ему. Но мне жалко его. Он просто сгорит рядом с Киано. Но почему-то мне кажется, что порознь они тоже не смогут. Киа, первое время, как стал чувствовать себя получше, пытался есть со всеми, в общей трапезной, но вскоре понял, что его мрачный вид не прибавляет никому аппетита, и приказал, чтобы еду приносили к нему в покои. Он практически не покидал своих этажей, скитался между покоями и библиотекой. Брал у Фиорина документы, делая вид, что работает с ними. Но чаще всего возвращал не подписанными или с невнятными резолюциями; Фиорин опасался переспрашивать и беспокоить государя. Роскошные покои: стены завешаны коврами и оружием, гобеленами. А напротив – окно во всю стену, сквозь расписные стекла падает тусклое солнце, квадратиками следя на густом ковре. На огромной кровати двое. Двое эльфов, мужчин. Темно-рыжие и черные волосы перемешались между собой - так тесно сплетены эти двое в объятье. - Сокровище мое! – шепчет рыжеволосый в маленькое заостренное ушко, стараясь не смотреть своему любовнику в глаза. Впрочем, рыжий слегка прикусил мочку уха, и черноволосый закрыл глаза, крепче обхватывая партнера. Он закрывает глаза, чтобы не видеть, как собственное тело предает его. Он не хочет этих объятий, этих поцелуев и медового шепота, этих ласковых рук в своих волосах. Но он бессилен сам перед собой – естество требует своего, его телу нравится то, что с ним вытворяет рыжий. И против воли он крепче обхватывает ногами талию Нерги. - Так, так, мое счастье! – шепчет рыжий, довольный тем, как отзывается пленник на его ласки. Одна ладонь зарывается в волосы, перебирая пряди и лаская затылок, вторая скользит ниже, большим пальцем обрисовывая ребра любовника. Тот глухо стонет от прикосновений. Это единственное, что от него слышит Нерги. Пленник всегда молчит. - Ну, не бойся меня, ты же знаешь, я не сделаю тебе больно. Ты ведь и так натерпелся, правда?- вкрадчивый шепот льется в уши, убаюкивая сознание. А руки сами ищут чужих плеч, пальцы ласкают их покатость, чувствуют литые мышцы воина. – Я не буду тебя больше мучить. Пленник прижимается к нему еще теснее, словно ища тепла, а меж тем рука Нерги скользит по телу, касаясь лопаток, шеи, и ниже, снова по позвоночнику к ложбинке между ягодиц. Останавливается там. Пленник инстинктивно вздрагивает, но Нерги успокаивает его. - Тихо, тихо, успокойся. Ты все еще меня боишься, эльф? Вы светлые, очень нежные, хотя и страстные. Не будь бы этого ошейника… - он проводит пальцем по полоске черной кожи на шее пленника, – ты же хочешь меня, я вижу. Ну так чего же ты дрожишь? Тихо, сердце мое. Рука проскальзывает еще ниже, в промежность, и пленник снова не может сдержать стона, так и не раскрывая глаз. Пожалуйста, хоть бы кто-то прекратил это! Но он беспомощен перед своим мучителем и собой самим. Нежные губы мягко-мягко касаются лица, целуют скулы, приоткрытый рот, осторожно, словно боятся испугать. Пленник сначала робко пытается избежать поцелуя, а потом покоряется, отвечая, впуская чужой ласковый язык. Нерги нравится реакция пленника. Это правильно - нехорошо получать удовольствие одному - только его братец может удовлетворяться чужой кровью. Нерги же возбуждался от удовлетворения партнера. Он оторвался от поцелуя, скользя взглядом по телу, распластанному под ним, прикрыл глаза от восхищения: - Какой же ты красивый. Твой народ – идиоты, я говорил, и еще раз скажу это. Тебя следует беречь, больше, чем эту железку, которую хочет мой брат. Они не знают истинного сокровища. Тебя невозможно изуродовать, я хотел тебя даже там, в камере – грязного и избитого. А когда ты хочешь меня, ты еще прекрасней. Ну, ты замерз? Я согрею тебя. Пленник дергается, не зная, хочет ли он вырваться из объятий и спастись от огня внизу живота, но сильные руки придерживают его. - Тихо, ты же привык, это уже не больно. Вчера ты был доволен. Ты странный, сопротивляешься и врешь сам себе, тебе же нравится это. Ты можешь обмануть кого угодно, но не меня. Я готов поспорить на что угодно - у тебя почти нет опыта, а если есть, то тебе он был не в радость. Я покажу тебе другое. Лежи спокойно, расслабься. Пленнику показалось, что из него из него вынимают сердце, но так нежно, что хочется, чтобы это длилось подольше, чтобы сладкая мука не прекращалась. И она не прекращалась до рассвета. А потом Нерги поцеловал его, слизнув пот с висков, прижал к себе уже почти сонного пленника, уткнувшись во влажные вороные пряди, и уснул. Время шло, прошло уже почти два месяца, как государь вернулся домой, а он так ни разу и не приехал в свою столицу. Раны его зажили, остались лишь шрамы и легкая хромота. И Фиорин все чаще и чаще заводил речь о том, что неплохо бы все-таки государю созвать совет и принять свою корону обратно. Киано молчал или хмуро отговаривался недомоганием; впрочем, выглядел он неважно, и Фиорин особо не докучал ему. Киано боялся и сам не знал, что ему делать: решение было им принято окончательно и бесповоротно, но огласить его не было сил. Он боролся сам с собой, каждый раз оттягивая сроки, которые ставил сам себе, но не думать об этом было нельзя. Сначала он хотел рассказать все отцу и брату, но потом решил, что это будет лишним, пусть поедут с ним в Столицу и услышат все сами. Наконец он все-таки собрался с духом и, вызвав вечером к себе Фиорина, велел: - Собирай документы, завтра мы едем! С нами поедут князья Волков, я приглашаю их на этот совет. - Киа, что ты задумал? – встревожился Фиорин, но государь резко оборвал его: - Я дал команду, выполняй! Отряд государя покинул Аркенар рано утром, едва занялся рассвет. Ночью Киано тайно покинул пределы поместья, вернувшись только к утру, со свертком, притороченным к седлу. Ехали молча, изредка перестраиваясь. Государь, Волчьи князья, Фиорин и Эвинваре, Иррейн, отряд охраны. Киано летел впереди, на вороном жеребце, не оборачиваясь, словно бы опаздывал на самое важное событие в своей жизни. Хотя, может, так и было. Они стремились успеть до полудня, до собрания Совета в Голубом зале. Именно этот холодный зал он и назначил для собрания, уютный песочный не подходил никоим образом под то, что он собирался сказать. Их уже встречали, город был предупрежден о прибытии государя, и на улицы высыпали все, кто мог: женщины, дети, ремесленники и гости Столицы. Киано предпочел бы тихо проскользнуть во дворец, избегая любопытных взглядов, но деваться было некуда, и кортеж был вынужден медленно ехать по улицам, ведущим на главную площадь, где и находился официальный дворец государя. Киано знал, как он сейчас выглядит в глазах своего народа – жалкий больной эльф в роскошной одежде и княжеском венце. Фиорин нарочно подобрал ему все, что нужно было для официального наряда и даже больше. Он уже отвык носить на себе столько одежды: нижние льняные штаны, верхние кожаные, шелковая рубашка на тело, из тонкой шерсти сверху, бархатная серебристая котта с официальными символами Дома, накидка из вязаных полос меха для тепла и плащ, на голове венец; в волосы, лежащие локонами на плечах, вплетены нити с маленькими драгоценными камнями, пальцы унизаны перстнями, запястья браслетами с охранными знаками, - на этом настояли маги - талия перехвачена поясом из кованых серебряных пластин, парадный кинжал и меч Запада касаются бедра. Однако одежда висела на исхудавшем донельзя Киано мешком, а когда вспомнили о том, что ее надо бы перешить, было уже некогда. Все это великолепие откровенно раздражало самого Киано, радовало одно – это ненадолго. Киано ошибался - смотрели на него с разными чувствами: кто с сочувствием и жалостью, кто-то вообще видел его впервые и поражался, что этот невысокий хрупкий эльф с измученным лицом и есть государь Запада, но были и те, кто смотрел с нескрываемой ненавистью на «мохнатого выскочку». Киано так давно не видел своего дворца, что теперь чуть ли не с изумлением оглядывал резные башенки, уходившие шпилями в низкие облака. Он отдал поводья от Сердца Ветра подошедшему эльфу и спешился - точнее, его подхватил брат, видевший, что от слабости у Киа кружится голова. Он чувствовал себя чужим в этом роскошном дворце, как в ранней юности, когда только-только приехал из Волчьего леса. Сейчас он ступал хозяином по мраморным плитам пола, перед ним растворяли двери и кивали придворные в знак уважения. Но все эти почести были не ему, а его титулу. Киано проводили в его покои, заново обставленные. Лишь несколько вещей напоминали о том, что когда-то тут жила счастливая семья. Вот на стене гобелен, который выткала ему Арриера, со знаменитой сценой клятвы, решившей судьбу всех эльфов, а на низком столике флейта Нэльве. Ему принесли горячего питья и жареного мяса, и дали время на отдых перед советом. Но сделать передышки после пути так и не удалось - в дверь робко постучали. - Государь, можно войти? - Эвинваре. Что ему-то понадобилось? Киано держался с новым родичем ровно, стараясь не выходить за рамки этикета и обычной вежливости. - Входи, располагайся. Пока тишина. Возьми там чашу. - Я хотел поговорить с тобой до Совета. Это очень важно. Я опасаюсь прослыть дураком, но можно спросить тебя кое о чем? – улыбнулся Эвинваре. - Даже так? – деланно удивился Киано. – Спрашивай. - Мне кажется, но я могу ошибаться, что ты на этом Совете хочешь отречься от венца. Скажи, это так? - Я отвечу как южанин: вопросом на вопрос. С чего ты так решил? - У тебя лицо такое, тебе тяжело скрывать свои эмоции, как бы ты не старался. А когда мы мчались сюда, у тебя было такое выражение, что ты задумал что-то важное и боишься передумать. Если бы ты просто готовил речь о том, как нам жить дальше, оно было бы другое. - Вот как? И что, даже если я отрекусь, или тебе не терпится примерить вот это? – Киано указал на венец, который снял с волос. – В принципе, ты имеешь на него право больше, чем я, если судить по происхождению. - Судить надо по делам, - я думаю, мало кто захочет видеть на троне бывшего каторжника и бандита. Об этом-то я и хотел поговорить. Не знаю, какое решение примешь ты, и что решит Совет, но прошу тебя – не указывай на меня, как на наследника. Я не хочу этого. - Ну, судя по настроению моего деда, он был бы тоже не в восторге. - Мне плевать на его настроения. Я вообще не хочу иметь больше с ним ничего общего. После совета я уеду в свое поместье и буду жить там. Фиорин хотел привлечь меня к государственным делам, но у меня нет желания на это. Я просто хочу тихо жить. - Я тоже хочу, но у меня не получается. Не волнуйся, я думаю, меня даже не спросят, кого я вижу за собой. Хорошо, если Совет вообще захочет меня слушать - после всего, что случилось. Эвинваре усмехнулся: - Племянник, я тут прошел по дворцу, все просто сгорают от любопытства, что же скажет государь – расскажет про плен, про то, как сходил в поход. Для них это просто то, что можно потом обсуждать за бокалом вина и говорить: «ах, как побледнел князь, воздух рудников не пошел ему на пользу», словно мы воюем первый год. - Я думаю, их удивит то, что я расскажу. А потом мне будет не до пересудов. Ладно, пошли, время уже не ждет. Их уже ждали; огромный Голубой зал был полон народу, распорядитель пригласил даже глав городских цехов. Эльфы, люди, гномы едва помещались, кому-то не хватило скамей, и они сидели на полу. Киано пошатнулся, раненая нога напомнила о себе, но Эвинваре придержал его за плечо, и прикосновение жесткой руки успокоило его. С этим вечно смурным эльфом было спокойно, родич чем-то напоминал ему Нарнила, по которому Киано тосковал. Он прошел сквозь расступающуюся толпу, ловя поклоны и слушая утихающий гул, когда князь дошел до трона – крайне неудобного, высеченного из голубого мрамора и изукрашенного золотом кресла, в зале стало абсолютно тихо, и ему показалось, что он слышит биение собственного сердца. Однако он не стал садиться, стал возле трона, Фиорин стал по другую сторону. Киано выдохнул и крепко зажмурился: так было всегда, когда он волновался. Потом раскрыл ресницы и начал свою речь: - Я счастлив видеть всех вас снова, и рад тому, что жив. Благодарен тем, кто подарил мне эту возможность - моему отцу, князю Тэррану и моему другу Иррейну, которому я обязан большим, чем жизнью. Я не знаю, рады ли вы видеть меня. Вам, моему народу, не за что меня благодарить. Я не принес вам обещанного счастья и мира. И даже надежды на него. Я взял на себя слишком много и не справился. Потерял своих воинов, попал в плен. Киано сделал небольшую паузу, и тут его перебили. Обычно совет проходил в форме дискуссии, и один из советников воспользовался этим: - Государь, мы не понимаем, чего ты хочешь. Ты желаешь превратить Совет в суд над тобой? - Нет, я просто хочу, чтобы вы поняли меня. Я не прощу прощения: это не вернет мертвых и не успокоит сердца вдов, матерей и отцов тех, кто пошел со мной. Я полностью готов ответить за все свои поступки. Эвинваре вмешался; Киано видел его, сидящего на полу, на расстеленном плаще. Холодные глаза эльфа горели: - Постой, государь. Я что-то не понимаю, в чем ты тут оправдываешься? В том, что потерпел военную неудачу? Это не редкость для нашего народа. Я смотрел документы – из твоего войска мало кто не вернулся, из рядовых. На поле остались лишь командиры, как и положено в хорошем войске. - Тебе перечислить по именам? Я помню всех, – глухо уронил Киано. - В этом нет нужды, никто не сомневается в твоей совести или памяти. Я не понимаю тебя: ты вернулся из плена, я видел шрамы на твоем теле, от подобных ран восстанавливаются годами, даже эльфы, а ты, едва дыша, приполз на этот Совет, давать объяснения, которых от тебя не просят. - Неправда, – вперед выступил один из советников, отец Каэля. Киано узнал его. – Неправда, я, например, хотел бы услышать, что случилось с моим сыном, и почему Лорд вернулся из плена, а мой сын нет, и где его советники – лорды Нарнил и Борг? И не только одного меня интересуют эти вопросы. - Скажи, дорогой, а среди интересующихся есть хоть кто-то, кто был там, в той битве? – Эльф с обезображенным шрамом лицом перебил приморца. Киано наблюдал за всем происходящим, у него кружилась голова, от волнения он прикусил губу и быстро слизнул кровь. Фиорин внимательно следил за ним, и стоило Киа пошатнуться, как его тут же усадили в кресло. Приморец замолк, а эльф продолжал: - Тогда я еще раз расскажу, как все было. Князь делал все что мог. Я там был, и моя сотня вернулась вся. Я видел, как его отрезали от нас, и за ним прорвались только его охрана, Нарнил и Борг. Мы были справа, орки висли на нас гроздями, и мы не могли прорваться к нему. Там были драконы, перед которыми мы бессильны, и черные маги. Там, где был князь – была магия. Он может защитить себя мечом, но он не бог, чтобы одновременно делать две вещи: плести заклинания и отбиваться от тварей. Борг и Нарнил делали то, что предписывалось им присягой – они защищали своего Лорда. Но, как я понял, Инъямин хотел получить государя живым, поэтому и послал Нерги. Киано ранили, а Нерги не стал его убивать, они похитили его с поля, и больше мы не видели его. В плен попало около десятка, волки и эльфы. Мы погнались за ними, но Нерги ушел на драконе, а летать мы еще не выучились, если, конечно, за дело такие умники, как ты, не возьмутся. Я вообще не понимаю твоих претензий, приморец. Мы все кого-то теряли в войнах, и ты отправлял сына в гвардию, наверно, не для того, чтобы он точил гусиные перья в канцелярии. Да, государь вернулся из плена, но если ты внимательно посмотришь на него, то он не выглядит довольным и счастливым, и у меня есть все основания предполагать, что его в плену не пряниками кормили. И когда у тебя следующий раз появится желание пнуть побежденного – сначала научись пользоваться мечом. - Ты все хорошо сказал, – подытожил Эвинваре, – все верно. Но, почему, позволь спросить, вы, верные государю, даже не пытались помочь ему? Потом, когда стало известно, что он жив и за него требуют выкуп. Не надо говорить, что это было невозможно – князь Тэрран и Иррейн смогли сделать и, мало того, они приволокли обратно и меня. Про свои претензии я помолчу - слишком много лет прошло. Но я завидую своему младшему родичу, что нашлись те, кто не побоялся пойти за ним в сердце темных земель. Вы, кстати, забыли и о том, что он вернулся все-таки победителем – брата Инъямина, Нерги, больше нет. Киано забрал у него жизнь. Зал ахнул, а Киано вздрогнул, вспомнив все, что происходило у Нерги в покоях. Если сейчас они будут говорить дальше, то докопаются до того, что же произошло на самом деле и как Иррейну удалось снять ошейник. Иррейн и отец молчат. Князь Тэрран метал на сына такие взгляды, что Киано понял, после Совета будет тяжелый разговор. Он поднялся с кресла: - Я благодарю тех, кто защищает меня, за их слова и дела. Я рад, что они не держат на меня зла, но я хотел бы сказать и сам за себя. Эвинваре, мне нельзя было помочь армией, это было бы бесполезно. Еще много ненужных смертей. Ты должен об этом знать – тебе рассказали почти всю мою историю. Киано понял, что оговорился, сам создал для себя ловушку, и Эвинваре воспользовался этим мгновенно. - Почти? Чего же я не знаю? Но я все равно хочу задать этот вопрос – почему получилось освободить тебя у волка и обычного эльфа, и почему за это не взялся никто другой. И как ты сам убил Нерги? Я видел твое тело там, в пещере: ты дышать-то мог с трудом, не то что убить кого-то, и раны эти были давние, - столько рубцов можно получить за месяц. - А тебе не кажется, Эвинваре, что ты хочешь уличить князя во лжи? Мы были с князем Тэрраном свидетелями этой схватки. – Иррейну нужно было увести разговор в сторону, спасая Киано – Он был цел, мы видели его невредимым, но это были чары, которых хватило бы ровно на столько, сколько нужно, чтобы сохранить ему жизнь до истечения срока. И он убил Нерги его же собственным мечом. Нерги увез его к себе в поместье, в сердце земель, отдал своим магам. И если бы князь Тэрран не снял чары с Киано, то мы не смогли бы его увезти в Аркенар. В доказательство мы забрали оба клинка, которыми они дрались – вот они! Иррейн встал, развернул сверток, который держал на коленях и поднял оба клинка, передавая их советникам. Шепоток пошел по зале, каждый разглядывал мечи-близнецы, длинные лезвия, полуторные рукояти, украшенные головами драконов и рубинами. - Это личные клинки Нерги, я видел их у него, – подтвердил кто-то из воинов. - Да уж, так просто бы он их не отдал, – согласился другой. - Мне непонятно, чего вы добиваетесь от Киано? – Фиорин не выдержал. – Вы хотите обвинить его в потере армии? Ну так ты же сам, Эвинваре, водил армии, и я не могу сказать, что все твои походы закончились хорошо. С твоим отцом такая же история, и даже с дедом. Дело не только в государях, дело и в нас. Я был на границах и знаю, что там делается. Мы забыли, зачем мы пришли на эти земли. Наши князья пытаются нам напомнить это, но большинству все равно. Они боятся просто в этом признаться. А в итоге выходит так, что эльфийского государя спасают не те, кто приносил ему клятву верности и посмел вернуться без него, мотивируя это, что стены высоки, а отец-волк и эльф, почему-то вернувшийся из небытия. Вам не кажется, дорогое собрание, что мы настолько утратили доверие богов, что они посылают на помощь живым мертвых? И я не понимаю, чего ты хочешь, Киа? Давай закончим с взаимными оскорблениями и будем жить дальше. У нас еще много дел на повестке. Завтра будет, а вчерашнее уже не повторится. - Чего я хочу, Фио? Я долго думал, прежде чем все это сказать, и услышал тут много разных мнений. Но это не изменит моего решения. Я ухожу. Я готов отдать свой венец. Помните, в Песочном зале, я клялся, что сниму с себя венец, если не вернусь с победой? Я держу свое слово. В зале повисла мертвая тишина. В голову Киа било осанве от отца: «Остановись! Что ты творишь?!», но было уже поздно. - Киа, ты уверен, что чувствуешь себя хорошо? – спросил Фиорин, не ожидавший такого, - может, у тебя снова приступ? - Я отлично себя чувствую! – процедил Киано, хотя и лгал. – Фио, ты слышал меня? Я снимаю с себя венец. Теперь вам решать, кто станет князем. Хотя у меня и есть свое предложение. - Позволь, но на каком основании ты делаешь это? Только потому, что считаешь себя виновным в гибели армии? Не ты первый, не ты последний. Если бы каждый лорд уходил после поражения, у нас бы правили портовые шлюхи. Твоя роль заключается не только в управлении армией, и если ты не забыл, то я могу принести тебе уложение. Ты вполне можешь назначить командующего армией. - Фио. Я устал. Мне было плохо в плену, и я вынужден принять такое решение. Я никогда больше не смогу править никем. Мне страшно нести ответственность за чужую жизнь. У меня на глазах медленно убивали Тахара, Вигельена и Аксимара, я кричал с ними, пытаясь разделить боль. Они умерли из-за моего молчания, я так и не сказал, где же меч Запада. Это все не говорит о том, что я никогда не возьму больше в руки оружия, но я буду сражаться один. - Ты несешь ерунду. С тобой погибли воины, а не невинные женщины, которые не знали, зачем шли в бой. Ты не виновен в их смерти. Если ты болен, к твоим услугам лучшие целители и время, чтобы выздороветь. Я подменю тебя. - Я бы хотел, чтобы ты заменил меня, совсем. Ты прирожденный правитель, Фио. Такого опыта больше нет ни у кого. Ты знаешь все стороны жизни. - Ну, спасибо тебе, воспитанник! Не такого подарка я ждал от тебя. – Впервые Киано видел Фиорина в таком бешенстве, и ему стало страшно. - Ты отлично знаешь, что мне осточертело все, эти интриги, бумаги и чернила! Я бы с удовольствием свалил бы в леса и охотился бы там, сдавая шкурки в городе. - Фио, не лги сам себе и не кричи на меня. Пока еще я твой лорд, – подчеркнул Киано. Ему было совсем дурно, и он молился, чтобы приступ не настиг его сейчас. Когда угодно, но не на Совете. – Ты не можешь без власти. Если ты уйдешь в лес, то я уверен, там начнется такая подковерная борьба, что шкурки будут тебе прыгать в руки сами. Ты слишком долго нянчился с князьями, забыв о себе. И справедливо будет отдать венец тому, кто умеет с ним управиться. Я не верю, что ты хочешь покоя: если бы ты хотел его, ты бы давно сидел в тихом городке с кучей детишек и заботливой супругой. Но такая жизнь не для тебя. - Скажи, Киа, - это спросил Имлар, - а почему ты не отдаешь венец моему сыну, своему родичу Эвинваре? Он прямой княжеской крови. Или ты считаешь его недостойным? - Можно я сам отвечу за себя? - излишне порывисто ответил Эвинваре. – Киа не предлагает мне венец, потому что сам был в плену, и по-иному смотрит теперь на мир. Ему пришлось куда тяжелее, чем мне. Ну так вот: можешь засунуть венец себе в задницу. И пусть меня хоть потом каждый вызовет на дуэль, но я скажу все, что думаю. Мне на … не сдался народ, который так легко способен предать своего лорда. Тебе, отец, легче объявить нас с братом мертвыми, чем выручить нас из беды. Нам с ним было гораздо проще – нас всего лишь отправили в рудники. Насколько мне известно, Киа сам не брезговал освобождать рабов из рудников, и только благодаря ему мы подняли бунт, но Нилирэн был уже мертв. Я же остался жив и задаю этот вопрос – почему и чем я провинился перед тобой, что меня оставили подыхать на темных землях? А теперь ты хочешь откупиться от меня чужим венцом? Спасибо, не надо. Я бы отправился лучше куда-нибудь вместе с моим родичем Киано. Имлар молчал, а Совет потрясенно смотрел на него. Что же творилось в правящем доме, что отец предпочел видеть своих сыновей мертвыми? Слово снова перехватил Киано: - Итак, ясно, Эвинваре не хочет венца, я тоже. Простите, но я прошу освободить меня от слова и оставить мне Аркенар. У меня слишком много связано с этим домом. Фиорин уже понимал, что Киано не отступится, но неужели Совет захочет, чтобы венец был у него? Возможно, Киа и прав, он действительно нуждается во власти, не может без этого. Что он сделал с собственной жизнью? Разменял ее на приказы, посольства, разъезды и бумаги? Наконец один из советников предложил: - Мы просим время на раздумье, можно ли попросить вас, государь, тебя, лорд Фиорин и тебя, лорд Эвинваре, а также вас, волки, покинуть зал? Вас проводят в покои, - государю требуется отдых и помощь целителя. Мы бы хотели совещания, без пустых споров. Тэрран схватил сына за руку и буквально впихнул в покой, затворив за собой дверь. Киано не сопротивлялся, чувствуя, что приступ настигает его. Тошнота подкатывала к горлу, голова кружилась. Он сорвал злосчастный венец и швырнул его в угол. Тэрран же в ярости не замечал ничего. - Ты чего же творишь такое? Ты вообще соображаешь, что несешь? Или ты недостаточно уже поломал свою жизнь?! - Тебя расстраивает то, что твой младший сын больше не князь? – сквозь пелену боли усмехнулся Киано, - я нужен только с титулом? - Тебе действительно повредили разум! Ты нужен мне любым, но я не позволю тебе калечить свою жизнь! Тебя никто не просит больше идти в бой, но венец дарован тебе Гранями, и ты не вправе отказаться от него, ты хочешь прослыть отступником? - Мне, - Киано говорил с трудом, - мне наплевать. Я уеду на Орочьи Границы. Все, больше не выдержать… он согнулся в приступе тошноты, желчь с кровью залила затканный цветами ковер, и Тэрран забыл обо всем, срывая с сына все эти роскошные тряпки, зовя целителей с водой. Киано бился у него в руках, сжимая голову ладонями, стремясь сорвать невидимый обруч. Наконец он затих, обессиленный. Его вытерли, напоили терпким питьем, уложили в кровать. Тэрран остался с сыном. Что же Киано делает, какие Орочьи Границы? Государи не бывают бывшими. Ему было жалко сына до слез, и дело было не в титуле. Глупый мальчик, ему внушили, что он должен всем, что хороший князь вынет свою душу ради тех целей, что якобы святы. Кто это сказал? Почему его сын рвет себя из-за чужой клятвы? Теперь надо думать, что делать дальше, как спасти сына от самого себя? Совет уже закончил раздумывать, и теперь ждали только государя, пока еще государя. Киано уже пришел в себя, но слабость чувствовалась, и он шел, придерживаемый за локоть отцом, переодетый, с венцом на уже заплетенных волосах. Целители напоили его чем-то, от чего бешено билось сердце, но голова была ясной. Все уже были в сборе. Его снова усадили на трон. И ему снова едва не стало плохо – в зале были Хранители Граней. Две призрачные тени. Неужто его судьбу снова будут вершить они? Висела тишина. И вперед выступил старейший из его советников, тот, кто мог помнить еще Исход. Старейшина низко поклонился, так, что золотые косы подмели пол, и начал: - Мы приняли твои слова государь. Нам жаль, что так получается. Ты хороший князь, и никто не винит тебя в поражении. Фиорин сказал правильно: не ты первый, не ты последний. Но мы видим, что тебе плохо, что ты нездоров и измучен. Твоя душа больна, и ты ищешь исцеления. Никто не силах тебе его дать, кроме тебя самого. И мы принимаем твою просьбу. Ты останешься одним из знатных лордов со всеми правами и имуществом, почетом и уважением, твой голос будет ценим в совете. Нам жаль, Киа, ты был отличным государем. У тебя есть душа, и ты не прячешь ее от нас. Спасибо тебе за это, и прости нас. Если сможешь. Киано встал с трона, так же низко поклонился, снял с себя венец, и впервые после плена улыбнувшись легкой робкой улыбкой, протянул венец старейшине. Старейшина принял венец и передал его Хранителям. Обруч словно висел в воздухе, между едва видимыми силуэтами. Хранители заговорили: - Слишком много вершилось сегодня в этом зале, чтобы Грани остались равнодушны. И только второй раз эльфийский князь по доброй воле снимает с себя венец. Хоть мы не согласны с таким решением, волчий щенок, мы уважаем его. Но есть вещи, которые мы хотели бы оговорить, дабы не было раздоров в вашем доме, и не лилась напрасная кровь. Итак, Грани решили, слушайте: Отныне род князя Имлара, Дом Серебряной Нити, теряет право на княжеский престол, начиная с тебя, лорд Киано, и заканчивая всеми потомками ветвей. Это наказание тебе, князь Имлар, за лицемерие и предательство, за то, что ты сделал со своими сыновьями и внуком. Согласно решению совета старейшин светлого народа и Хранителей Граней право на княжий венец передается Фиоринэлю Кирменэру из Дома Черного Камня и его потомкам, если они будут этого достойны. Четвертый светлый меч, который вы называете мечом Запада, будет находиться в праве Кианоайре Тэрраниона из Волков и Дома Серебряной Нити, ибо он по закону означен хранителем меча. Если он пожелает передать меч другому хранителю – это его воля. Да будут эти слова законом! И лично для тебя, Кианоайре Тэрранион: ты молод, так что позволь дать тебе несколько советов: Орочьи Границы - совсем не то место, которого ты достоин. Твоя судьба догонит тебя, как бы ни бежал от нее. И третий совет: не пренебрегай теми, кому ты дорог. Прощай, мальчик, но мы еще встретимся. Зал встал, поклонился Хранителям, и они растворились в воздухе. Повисла пауза, а в каштановых волосах Фиорина засверкал княжеский венец. Киано поклонился ему первым, спросил с лукавой усмешкой: - Лорд, ты позволишь мне принести присягу, пока я не покинул пределы страны? Фиорин покраснел до кончиков ушей - от смущения, что случалось с ним лишь несколько раз в жизни: - Я с тобой попозже поговорю, благодетель! Зал опустел, остались лишь волчьи князья, Иррейн, Фиорин и сам Киано. - Ну, ты доволен? – спросил его Тэрран. - Как оно тебе? Слабее кошки, а шума поднял на три мира. - Не то слово! Я сделал то, что хотел! - Ну спасибо тебе, воспитанничек, удружил так удружил! - Фиорин был грозен, но глаза его смеялись, – не ожидал я такого! - Ты правил за меня почти год, тебя это удивляет? – будничным тоном поинтересовался Киано. - Нет, но такого я не ждал от тебя! Ближе никого пальцем показать не нашлось? Вообще, жаль что Нарнил не дожил, прости, вот ему бы в самую пору пришлось. Ты останешься пока в Аркенаре, или поживешь тут? - Нет, я уеду. У Тиннэха взлетели брови: брат вернется домой! Наконец-то, про эльфов можно будет забыть, как про кошмарный сон. Но услышанное его поразило: - Нет, я поеду на Орочьи Границы. - Ты так шутишь? – не выдержал Тиннэх, – или как это понимать? - Как хочешь. Я еду туда. Если мне позволят, я заберу свои вещи из Аркенара и уеду. Послезавтра. - Ты болен, Киа, ты едва дышишь, куда ты собрался? Чтобы замерзнуть насмерть, где-нибудь в поле? - Фиорин был удивлен не меньше. Этого нельзя допустить, нельзя позволить ему так обращаться с собой! Тиннэх метался в поисках решения, последняя мысль была как озарение. «Я князь, или где?», и он, собрав в кулак всю свою волю, спросил: - Киа, а ты, случаем, не забыл, что кроме эльфов, в тебе есть еще и наша половина? Или ты решил отречься еще и от нас? «Осторожней!» - умоляющий крик Тэррана. - Я думаю, не забыл. Мне нужна твоя помощь дома. Ты один из младших лордов, так что изволь исполнять свои обязанности. Скоро зима, нужно объезжать поселения, править книги, так что работа тебе найдется, если тебе нечего делать, то я займу тебя! Изволь явиться через неделю в Логово. А тебя, Иррейн, мы ждем в качестве дорогого гостя. Лес всегда распахнут для тебя. Это было ударом. Ударом ниже пояса, который сработал точно. - Но… - Киа потерял с трудом обретенное спокойствие, - я… - Меня пока не волнует, что «ты». Я жду тебя дома, это приказ. Лицо Киано окаменело, превратившись в холодную ледяную маску, он поклонился, и проронил: - Я в вашей власти, мой Лорд! Но его уже не слышали - волки ушли Гранями; едва он разогнулся от поклона, куда-то исчез Фиорин, и в зале остались лишь Иррейн и Киано. - … …! … … в… … на … мать! - Киано в сердцах ударил рукой по каменному портику, разбивая в кровь кулак. Вскрикнул от неожиданной боли. Иррейн быстро метнулся к нему. На свою беду. Нельзя трогать разъяренного волка, а этого эльф еще не знал. Понял, лишь отлетев от удара на добрый шаг. - А ты тут? Ну что, тоже будешь меня учить, как жить? Все так боятся за меня, будто я хрустальный! Но никого не было там, где убивали Тахара, где меня драли орки! Я выжил там, выживу и здесь! Хватит опеки! Что ты так смотришь? Помнишь, я тогда говорил тебе, что я не красивая игрушка, а ты не поверил! Знаешь, что я пережил из-за твоей смерти? Какое ты имел право? - Никакого. Прости меня. - Как вам всем легко просить прощения! Но никто не прощает меня. Ни отец Каэля, ни Фиорин, ни собственные родичи! Ну так хоть отпустите меня, может, так я перестану раздражать вас! Иррейн тщетно пытался успокоить Киано. - Киа, пожалуйста, успокойся. Ты сегодня много пережил, пойдем, я отведу тебя, ты отдохнешь. - В сером мире отдохну! - он уже кричал, перестав контролировать себя. – Чего ты так трясешься надо мной? Хочешь трахнуть? Ты спас мне жизнь, я должен тебе свою, могу пока расплатиться задницей. Извини, я не столь хорош, как прежде! Но если это устроит … – он яростно принялся сдирать с себя одежду. Но Иррейн воспользовался этой паузой и молниеносно скрутил руки Киано. Прижал к себе спиной, не давая вырваться. - Тихо, успокойся. Пожалуйста. Я прошу тебя. Ну? Тихо, тихо. Киа, ты действительно устал, сядь. Послушай меня, пожалуйста, хоть две минуты, хорошо? Просто послушай. Я прошу тебя. Ну, - Иррейн усадил успокоившегося Киано в кресло, накинул плащ, прикрывая костлявые плечи в прорехе разорванной рубахи. – Просто немного послушай. - Говори уже! – потребовал Киано. - Для тебя не секрет, ни тогда, ни сейчас, то, какие чувства я испытываю к тебе. И я не могу сказать, чтобы я был счастлив от этого. Я не просил хозяев вернуть меня сюда. Меня фактически выгнали из серого мира, так я тосковал. Я не знаю, что ты сделал, и почему так распорядилась жизнь, но я не могу без тебя, просто не могу. И я чувствую тебя, твои настроения и желания, помнишь, я всегда успеваю на твои приступы. Я настроен на тебя. Понимаешь, мне плохо, но я не имею никакого права навязываться тебе. Ты сам волен в своих чувствах и делах. Это проклятие оно полностью висит на мне. И когда я там спасал жизнь тебе, я спасал и себя, так что не за что отдавать долг. Я предпочел бы быть мертвым, но не чувствовать такой боли. Это страшно, Киа. Но мне нечем было дышать по пути в темные земли. Я хочу попросить у тебя и мало, и много. Я прошу не думать, что мне нужно лишь твое тело. Кстати, ты прекрасен, чтобы ты ни говорил. Никто не сравнится с тобой. Я никогда даже не коснусь тебя против твоей воли. Просто я прошу – позволь быть с тобой рядом. Всегда. Я буду думать, как разорвать эту нить, чтобы не висеть на тебе камнем. Я буду охранять. - От кого?- Киано словно проснулся, резко вскинул голову. - Ну, мало ли. Я очень боюсь за тебя. Я живу только тобой, у меня нет собственной феа. Я не знаю, за что так боги наказали меня. Может, я искупаю вину предыдущего рождения, хоть и не помню его? У Киано было растерянное лицо. Он ожидал услышать разное – страстное признание, обвинения, но не такое. Вот значит как – они с Иррейном оба пешки в чьей-то игре? Хорошо, пусть будет так. Но на большее эльф пусть даже не рассчитывает. - Хорошо, - тихо проговорил он, – давай попробуем. Но со мной тяжело, ты же видишь, - он слабо улыбнулся, - я выматываю всех. Мне лучше быть одному, но давай попробуем вместе. Иррейн никогда не думал, что может плакать, но когда ладонь Киано коснулась его руки, почувствовал, как что-то горячее и соленое ползет по щеке. Он тихонько сжал маленькую ладонь и прошептал, справляясь с неожиданными спазмами в горле: - Поехали. Нас ждут.