J:Mors – Просто так
- Дамы и господа! Наша авиакомпания поздравляет вас с успешной посадкой. За бортом минус двадцать пять, переменная облачность... Первый вдох за пределами теплого салона, кажется, разом заморозил все внутренности, с непривычки Карю закашлялся, но, спустившись с трапа, похлопал коллегу по плечу, уверяя: все в норме. Ли в ответ посмеялся, перенимая из чужих рук увесистую поклажу; его маленькие глаза превратились в узкие щелочки. По пути к припаркованному авто под громкий скрип снега этот словоохотливый карапуз, макушкой едва достигавший Карю груди, тремя фразами умело пересказал все последние новости, поминутно интересуясь: хорошо ли долетел гость? Тот, слабо улыбаясь, сообщил: отлично, если бы еще здесь не было так холодно... - Подумаешь: у нас в это время года морозы и похлеще бывают! – то ли похвастал, то ли попугал Ли, великодушно приглашая Карю в машину, после сел сам, хлопая дверцей и спокойно газуя. «Как она вообще завелась?» – искренне удивился парень, с не меньшим восхищением разглядывая зимние заоконные пейзажи – красивые в своей простоте. Асфальтовая трасса, прямая, точно стрелка спидометра, разрезала пустоватый ландшафт, покрытый чистейшим снегом; лишь кое-где средь бескрайних лесов и полей мелькали следы человеческой культуры: невысокие дома, яркие указатели да чудовищно дымящие трубы. Сперва Карю наивно решил, будто весь здешний мир тонет в мягком покрове, но скоро заметил: одеяло обросло настовой коркой, по которой можно смело ходить, не боясь провалиться. «Обманчивая хрупкость», – подумал он. Шипованные шины на обледеневшем шоссе держали крепко; пристроившись в редком потоке, их «Тойота-Тундра» лихо свернула вниз с эстакады, нацелившись прямиком на сереющий на фоне неприступных скал городок. Там, среди толстостенных жилых коробок и многочисленных теплоэлектростанций, усердно коптящих низкое небо, Карю ждала служебная квартира, где ему предстояло жить ближайшие пять лет. Или дольше, если все образуется. Дерзкая идея умчать на север, подальше от родины, ему не принадлежала – предложение свалилось на их исследовательское бюро как итог бессчетных директорских встреч. Связи между институтами были наконец-то налажены, перед учеными замаячили завидные перспективы, ведь край этот, скованный суровыми льдами, испокон веков хранил тысячи тайн, неведомых человечеству. Следующие пять лет Карю посвятит им. В паспортных документах, в которые с недоумением вчитывался дотошный Ли, правда, фигурировало другое имя, «Йошитака Суемура», но так его лет сто уж никто не называл, потому Карю убедил представителя местной геологической кафедры не заморачиваться. Коллега несказанно обрадовался: коверкая даже английский (хотя он всю сознательную жизнь прожил в Штатах), тот не любил сложные сочетания. Впрочем, несмотря на некоторые трудности перевода, Ли был общительным, любознательным и веселым, Карю быстро нашел с ним общий язык. «Ты привыкнешь. Все привыкают», – нередко повторял урожденный китаец, смачно прихлебывая из своей спасительной термокружки. Он оказался прав: и месяца не минуло, как навалившаяся работа отодвинула сомнения прочь, поддержка единомышленников научила японца верить, а морозы – дышать. *** ...Однажды Ли засиделся у Карю допоздна, и тот предложил ему заночевать на диване. Приятель согласился, тем более что за окнами вовсю разыгралась нешуточная метель. Где-то посреди незатейливой беседы, рассказывая очередной анекдот, Ли заприметил в углу нечто темное. - Ух ты, у тебя и гитара есть! – осведомился он, признав инструмент. – Играешь? - Бывает, – Карю скромно пожал плечами: если честно, он не брал в руки любимицу бог весть сколько времени да и сюда взял исключительно из привычки таскать везде за собой... Но энтузиаст ответа не ждал, пружинисто прошелся к гитаре и мгновением позже безапелляционно сунул ее товарищу. - Давай, – подмигнул, – сбацай мне что-нибудь. Я обожаю слушать. Противиться настойчивой просьбе было просто невежливо, потому Карю, вздохнув, миролюбиво кивнул и, пристроившись в кресле, секунду-другую поразмыслил. - Ладно, слушай, – из-под щипка выкатился первый кроткий аккорд. Словно бисеринки, ноты гроздьями посыпались в тишину, пальцы принялись искать на ощупь нужные струны, озвучивая песню, когда-то очень, очень давно написанную им на мятой салфетке. Синей мажущей ручкой Карю наспех расчерчивал рыхлую бумагу, лихорадочно рисовал хвостатые кружочки и паузы, резко отрезал такты, подписывал иероглифами текст. Боялся не успеть, потерять... Раньше его часто посещало подобное вдохновение. Теперь одна из мелодий ожила за тысячи миль от места своего внепланового рождения. Карю не смотрел на пальцы – тихо напевал старые слова, наблюдая, как на улице кружит снег, как танцует под музыку, удивительно попадая в такт, совершая плавные повороты четко в три четверти... Это был вальс, сочиненный для одного человека пять лет назад. Карю улыбнулся: ну да, неполных пять лет. Как странно: все в его жизни укладывалось в какие-то пятилетия, точно каждый раз он вынужден был начинать с начала, возвращаться в точку отсчета – пять лет университетской учебы, пять лет практики в Миэ, пять лет с Мичией, пять лет тут... Знакомое имя безжалостно резануло по сердцу, под теплыми слезами гитары замороженные воспоминания, надежно спрятанные во льдах полярной земли, принялись таять, снежинки поплыли, свернулись в капельки, забарабанили по тенту над деревянным крыльцом... Проливной дождь угрожал затопить ненавистные острова или по крайней мере (в случае неудачи) промочить постройки их жителей насквозь. Сырость втекала в каждую щель, пропитывала одежду, одеяла, подушки, обогреватели не спасали, постоянно хотелось спать: цую по мерзости самого себя превзошел. Карю ненавидел сезон дождей хотя бы за то, что квартира становилась за день непригодной для проживания, на отопление приходилось тратить драгоценные киловатты, уже заранее зная, что завтра все повторится вновь. Как же удачно Мичия предложил ему на время перебраться к себе на окраину: поближе к камину. Завернувшись в теплый шерстяной плед, друзья подолгу гоняли чаи пополам с алкоголем, обсуждая все подряд – работу и идеи, музыку и науку... Рядом с Мичией Карю хотелось горы свернуть, мысли сами складывались в стихи, вывязывали нотный узор на чужом горячем запястье – стоило лишь потянуться, обхватить, задуматься. Рядом с Мичией все было по-другому, с первой встречи на лестнице, залитой летним солнцем, до последней скептической усмешки мрачной зимой. - ...Зеро, – представился парень, протягивая руку своему новому сослуживцу. Суемура отчетливо запомнил: 31 июля, он возвращался из лаборатории, когда на непрозрачном витраже, за которым горел обжигающий знойный полдень, вырисовался подсвеченный невысокий силуэт. Кожа незнакомца казалась смуглой, в выразительных глазах теплился шоколадно-кофейный блеск, а расслабленная поза – сутулые плечи, наклоненная голова, левая ладонь в кармане – отлично рифмовалась с небрежной одеждой: простыми светлыми брюками и рубашкой в крупную зеленую клетку. Длинные каштановые волосы, давно требующие стрижки, падали буйными волнами, закрывая бейдж, приколотый на лацкане форменного халата: там должна быть фамилия, и Йошитака, растерявшись, несколько секунд смущенно хлопал ресницами. – У меня сегодня День рождения, – тем временем сообщил новенький и вдруг осведомился: – А у вас когда? - Зимой... – пробормотал Карю. – В декабре. «Некто по имени Ноль», как его мысленно окрестил Суемура, поежился. - Ужасно, – ляпнул, проходя мимо и случайно задевая Карю плечом, тем самым вырывая из оцепенения. В два прыжка Йоши, не привыкший скрывать эмоций, догнал коллегу. - Почему «ужасно»? – сердито дернул его за рукав. – Декабрь – это же круто, это почти что Рождество, Новый год и Сочельник! Это лампочки на вывесках, коричный кофе, вязаные шарфы!.. - И холод, – срезал Зеро. – Ненавижу холод, – закрыл дверь кабинета перед носом Карю. «Странный какой-то», – рассудил Суемура, еще не зная, что Мичию Шимизу (так на самом деле звали этого циника) назначат ему в напарники, что чуть позже они подружатся, еще позже – поймут, что ближе нет никого на свете. Потом накатит промозглый цую, Мичия пригласит друга домой, они будут пить, петь, любить... - Ложись рядом и слушай, – шепотом проговорил Зеро, кивнув на футон, расстеленный возле камина на, кажется, единственном сухом островке посреди моря сырости. Опрокинувшись на спину, сам парень одним движением притянул Карю к себе, устремив пустой взгляд в потолок. – Дождь хочет, пробив крышу, затопить нас: представляешь, что будет, если получится? - Мы утонем, – простой ответ Йоши, такой безмятежный, легкий, заставил Мичию улыбнуться. Он, конечно, высказал бы вслух еще массу апокалиптических мыслей, но святая беспечность друга опять разбила все мрачные теории. «Солнечный человек», – подумал Зеро, не отдавая себе отчета, когда дружеские объятья переросли в нечто иное. А Карю слушал, но не шорох дождя – стук сердца, чувствовал горячее дыхание у себя на шее и не хотел ничему мешать. Все случилось само, так, как должно было, наверно, случиться. Может быть, именно эта естественность их союза свела к минимуму вероятные неудобства – будь то физическая боль, затекание мышц, волнение или моральные догмы? Кто знает. Йошитака не искал никаких ответов – он просто шел за Мичией, шел за Зеро, неотступно, след в след. Взаимное желание через смущенье разгоралось сильней, заливало тела истомой, заставляло отдаваться один другому, постоянно меняя роли. Совсем скоро стало неясно, кто ведущий, кто инициатор, кто сверху, в конце концов! Новая волна накрывала их, стоило прошлой схлынуть, на отдых оставалось всего ничего – пара сладких мгновений, опечатанных клятвами и слезами. А потом разрешалось вновь выгибаться, подставляясь под дразнящие ласки, считывать бешеный пульс, впиваясь губами в шею, как заправский вампир, упершись затылком в подушку, сжимать зубы, подавлять крик и стонать, стонать, без совести и без меры, стонать под избранником, наплевав на все, стонать ради едва уловимого пика наивысшего наслаждения, прошибающего, пока теряешь последнюю надежду испытать что-то кроме усталости. Делясь таким нужным в отсыревшем мире теплом, они делили ложе под нескончаемый шорох ливня. Они любили друг друга по-настоящему. Когда в их маленький личный мир прокралась зима, Карю не заметил. Вроде бы, все было как всегда: каждое утро начиналось с ароматного кофе, точно в венской кофейне, сваренного руками Шимизу, которому часто не спалось уже около половины седьмого, после завтрака ребята вместе отправлялись в институт, где увлеченно проводили время среди опытов да научных споров, вечером заходили куда-нибудь поужинать, послушать музыку, посмотреть кино или купить книгу, возвращались в тесную квартирку Карю: добираться до службы отсюда было удобнее, чем с окраин. Зато выходные проводили у Зеро, в зелени и спальной глуши. Когда же столицу окутывала ночная мгла, Йоши брал гитару и играл для Мичии, а тот внимательно слушал, и глаза его почему-то в такие минуты становились очень серьезными. Карю хотел расспросить да не решался. Ночью друзья занимались любовью, спали в обнимку... Ничто не предвещало беды целых четыре года, и целых четыре года Карю казалось, будто все у них правильно, будто никогда ничего не изменится и никто не устанет. Прошлым летом Карю стал замечать, что Зеро все чаще отказывается от прогулок под предлогом загруженности, осенью – что нарочито отгораживается, жалуясь, якобы общительность Йоши его утомляет. Без резких конфликтов, без обид и трещин их отношения стали ослабевать, как слабеет растянутая пружина, на которую подвесили слишком тяжелый груз. Они отдалялись друг от друга, расходились во мнениях, почему-то больше не спорили. Не хотелось спорить. Не хотелось и близости. Суемура прекрасно понимал, что любить одинаково всю жизнь невозможно, однако свято надеялся вот-вот перейти на какую-то новую ступень... увы, ее не было. Лестница упиралась в потолок, как беспомощный взгляд Карю упирался в бесстрастные глаза Зеро. В декабре Шимизу забыл о его Дне рождения, Йошитака не то чтобы обиделся (с кем не бывает), но равнодушное «а, да, поздравляю», брошенное через плечо, намело сугроб между ними. При том что дальше Мичия как ни в чем не бывало продолжил болтать с прикатившими из Тохоку сотрудниками: в последнее время он общался с другими людьми куда чаще, чем со старым приятелем. На Рождество Зеро смотался к родителям, затем, без предупреждения, отбыл в Осаку встречать Новый год в компании брата, хотя они с Йоши планировали слетать в Европу. Карю ничего не сказал ему, пусть даже сперва, услышав новость об отпуске Шимизу (не от самого Шимизу, а от бухгалтера, звонившей по поводу зарплат), в порыве ярости схватил телефон, планируя изложить наглецу все, что он о нем думает... но, различив в динамике лениво-усталое «да», отмолчался. Прежде чем принять предложение руководства махнуть на север Карю спросил у Зеро, не хочет ли тот составить ему компанию, на что получил ожидаемый ответ: - Нет. Ты же знаешь, я не люблю холода. В аэропорт Суемура ехал один и весь перелет сжимал в ладони фото задумчивого коллеги, сделанное однажды, когда тот не подозревал, что его снимают: по легенде, такие снимки самые классные. В памяти Карю отбились условные слова о прощании, пустое пожеланье удачи, оброненное из вежливости, столь же вежливо-прохладный поклон. Невеселые и немногочисленные попутчики до самой посадки обсуждали причуды местного климата, ахали, охали, но Йоши не слушал их: он не боялся холода улиц. Холод в сердце родного человека был гораздо страшней. Музыка, поднимаясь к потолку, исчезала во тьме, импровизированным письмом несясь через океан к единственному грустному адресату. Бисеринки нот собирались в тревожное троекратное Mayday... Как мечталось Карю сейчас хотя бы на пять минут одолжить у прошлого своего дорогого Зеро! Обнять его, негодника, крепко-крепко, чтобы он, эгоист несчастный, наконец-то понял, что Йошитака все равно никогда никого не бросит. Пусть обманчиво хрупкая душа Шимизу воспрянет, пусть он, рожденный в знойном июле, согреет Карю, разморозит его замерзшее сердце, в котором уже поселились, шипами вонзаясь в стенки сосудов, вызывая тупую боль, распирающие кристаллики. Пусть весь этот дурацкий лед стечет по пальцам, по щекам, по груди, станет холодной влагой, а они высушат ее горячими поцелуями. И снова полюбят друг друга. И снова придет весна... «Я так скучаю по тебе, Мичия...» *** Гитара умолкла. Оторвавшись от струн, Карю покосился в сторону китайца: тот, уютно устроившись на диване, мирно посапывал, уткнувшись лицом в собственный локоть. А говорил, слушать любит. Эх, Ли... Посмеявшись, Карю бережно и тихо, чтобы не разбудить товарища, прислонил гитару к стене и опять посмотрел за окно, где теперь уже без музыки танцевал и кружился колкий северный снег. Засыпав землю, он обозначил уровень «зеро» – очередной старт, повод начать набело, с чистого листа. Ничего, не грусти, однажды все образуется, когда-нибудь здесь, благодаря погодным условиям, воспоминания замерзнут настолько, что, растаивая, будут сразу же испаряться, больше не превращаясь в слезы и не нанося ран. Карю вздохнул: да, он преодолеет этот рубеж. Мичия уже далеко, у него все в порядке. В Японии вот-вот начнется весна и зацветет сакура.The end
Написано и отредактировано: 04–06.01.2016 г. Минск, Беларусь