Немного огня

От самокрутки вьётся дым. Чужестранец затягивается, ощущая привкус толком не известных ему трав, и широко улыбается. Он возвращается в город. Впервые в жизни — возвращается, а не продолжает бродить в поисках новых мест. Ох, не прогадать бы! Но настроение поразительно хорошее, и это убеждает: всё будет так, как надо. Не волнуйся, Чужестранец, ты нигде не ошибся. Ты слушаешь своё сердце, и это замечательно. Чужестранец выдыхает горьковатый дым и кивает: надеюсь, что так. Происходящее, строго говоря, не слишком правильно: эта самокрутка, эта бутылка вина в портфеле, — но его всё устраивает. Мир прекрасен, жизнь прекрасна, природа ликует, и Чужестранец вместе с ней. А как тут не ликовать? Весна почти истекла — то есть конец головным болям и нытью когда-то сломанной ключицы. Лето захватывает пространство, коварно потирает руки: подождите-подождите, ещё пара дней, и я такое солнце вам устрою, такое тепло!.. Чужестранец неторопливо, наслаждаясь предвкушением, подходит к границе города. Самокрутка как раз заканчивается; он выбрасывает остаток в траву и делает последний шаг. Здравствуй, город. Я вернулся. Следует добавить: «Навсегда», — но Чужестранец молчит. Он действительно собирался покончить со странствиями, но за этот месяц блужданий понял: если бросит дороги, никогда себя не простит. Лишиться такого — самый безрассудный и ужасный поступок. Куда ужаснее и самокрутки, и бутылки вина. А расставаться с Мотыльком, между прочим, вовсе не обязательно. Неужели не придумать способ «отвязать» его от города? Мысль о Мотыльке вызывает беспокойство. Письмо-то письмом, а вот сумел ли он простить? У всякого великодушия есть границы. Что будешь делать, если он до сих пор злится, а, Чужестранец? «Сейчас приду и разберусь. Зачем заранее себя накручивать?» Но возникшее волнение не смывают ни радость от встречи с городом, ни рассветное перешёптывание улиц, ни перезвон стёкол. — Здравствуйте, здравствуйте, — шепчет он, а сам ускоряет шаг, едва удерживаясь, чтобы не пуститься бегом. Знакомые повороты, площадь... Ну вот, осталось совсем немного. Чужестранец нащупывает во внутреннем кармане ключ — вопреки правилам, не сдал его хозяину, когда уходил. Но прежде чем войти в подъезд, останавливается и глубоко дышит. Всё хорошо. Всё будет хорошо. Подъезд встречает знакомой тишиной, солнечным светом, падающим через узкие оконца, и трещинами на окрашенных стенах. Чужестранец медленно, уже никуда не спеша, поднимается на третий — последний — этаж и вставляет ключ в замочную скважину. Тусклой медью поблёскивают цифры: двадцать один. Дверь на этот раз даже не вредничает, открывается без шума и лишней возни. Чужестранец шагает в прихожую, так же тихо запирает квартиру и выдыхает. Ужасно не хватало этого уютного помещения, ставшего... Да, пожалуй, ставшего домом. Чужестранец вешает на крючок пальто, набрасывает сверху красный шарф и цилиндр. На цыпочках проходит в кухню и оборачивается в сторону комнаты. Мотылёк спит прямо за столом, опустив голову на сложенные руки. Кажется, будто он ещё больше похудел. Ну да, признавался же, что готовить не умеет; небось перебивался бутербродами да фруктами-овощами. Ничего, если всё пройдёт хорошо, то будут и каши, и рис, и мясо — любая еда, которую удастся отыскать. Чужестранец тепло улыбается, но не спешит его будить. Прежде всего — чайник, как обещал в письме. И бутылка вина — надо бы достать её из портфеля. Можно будет варить глинтвейн или пить просто так, под настроение. Это же только вино, что в нём плохого? Мотылёк вздыхает во сне и едва не падает со стула, но каким-то чудом удерживается. Да уж, его способность спать где угодно поразительна. И, несомненно, удобна. Единственное «где угодно», случившееся у Чужестранца, — дерево. Тогда за ним гнались — пойди разберись, по какой-такой причине, — стреляли из револьверов. Он успел вскарабкаться по ветвистому стволу и затих в густой листве. По счастью, то ли действительно было не видно, то ли преследователям лень стало, но его не нашли. А потом хлынул дождь, и искать другое укрытие под таким ливнем не захотелось. Чайник осторожно, будто понимая, что требуется тишина, посвистывает. Чужестранец выключает его, заливает кипятком смесь трав в стакане и помешивает её, оттягивая радостную — радостную ли? — встречу. Но всё, больше медлить невыносимо. Чужестранец проходит в комнату и ласково ерошит волосы спящему Мотыльку. Тот что-то мычит в ответ, садится и трёт сонные глаза, ничего не замечая. Чужестранец ждёт несколько секунд и выдыхает с лёгкой хрипотцой: — Здравствуй, дорогой Мотылёк. Мотылёк подскакивает — его зелёные глаза сияют — и обнимает так крепко, будто боится, что Чужестранец растворится в воздухе. — Ты вернулся! Я так скучал! От этих простых слов становится невероятно тепло. Чужестранец улыбается и легонько целует его в макушку. — Я тоже скучал. Но только... — Он озабоченно хмурится. — Ты простишь меня за этот неожиданный уход? Мотылёк отстраняется и с удивлением заглядывает в глаза. — Я уже давно простил. Ведь главное... что ты вернулся, как обещал. — Он широко улыбается, и не поверить в искренность слов невозможно. Не сердится? Совсем? Неужели спустя столько лет судьба решила подарить такого чудесного друга? Чем заслужил подобную милость? А может, просто так, а, Чужестранец? Не за что-то, не за благодетель или хорошее поведение, а ни с того ни с сего? Бывают же такие подарки в жизни. Чужестранец прижимает к себе Мотылька, чтобы он не заметил глупой улыбки, и шепчет: — Спасибо. Мотылёк трётся носом о его плечо, и от этого жеста предательски скребёт в горле. Какой-то ты чересчур чувствительный стал. Изголодался по ласке и нежности? Жениться пора, детей заводить. «Поздно уже, всё — поздно. Половина жизни минула, какая тут свадьба, какие дети? Даже вырастить толком не успею». — Я знаю, ты наверняка вскипятил чайник, — с хитрой ноткой тянет Мотылёк. Чужестранец смеётся и разводит руками: конечно, вскипятил, как же без этого? — Тогда ты можешь меня покормить? А то тут из более-менее нормальной еды только каша... которую я варить ну натурально не умею! — Он вздыхает и потирает щёку. — Она то убегает, то переваривается, то недоваривается. Жуть, в общем. — Могу, могу. — Чужестранец растрёпывает ему заметно отросшие волосы. — Пойдём, непутёвое создание. Они проходят в кухню, и Мотылёк тут же настораживается, заметив бутылку вина. — Это зачем? — Опою тебя ужасным зельем, чтобы ты позабыл своё имя, — зловеще усмехается Чужестранец и прячет бутылку в шкаф. — Просто вино, досталось во время странствий. Мотылёк глядит на него, поджимает губы и недовольно замечает: — Мало того что пьёшь, ещё и куришь: от тебя табаком пахнет. — Во-первых, я почти не пью, только по особым случаям. А во-вторых, курить больше не буду, честное слово, — обещает Чужестранец и вытаскивает пакет с кашей. — Просто была дурная привычка, с которой покончено. Пока он возится с завтраком, Мотылёк, забравшись на стол и покачивая ногой, рассказывает о событиях, произошедших за месяц. Поскольку город небольшой, делиться тут особо нечем. Но некоторые интересные новости есть. — Помнишь, мы ребёнка домой отводили, сына Тирренов? — Дождавшись согласного «угу», он продолжает: — Его сестру пару недель назад замуж отдали. Угадай, за кого? — Он выдерживает паузу и торжествующе отвечает: — За Къяррэ, который жён меняет, будто перчатки. Я бы такому типу не доверял. «Её звали Марта, — напоминает себе Чужестранец и тут же суеверно возражает: — То есть зовут». Потому что эти женитьбы едва ли не каждый месяц и впрямь подозрительны. Да вот кому придёт в голову что-то расследовать, пока явной угрозы нет? — Я был на свадьбе, — делится Мотылёк, — приходил, так сказать, поддержать Марту. Мы просто начали общаться, я ж не знал, куда себя девать, — каким-то извиняющимся тоном произносит он, точно боясь, что Чужестранец начнёт ревновать. — И что там, на свадьбе? — успокаивающе интересуется Чужестранец. Мотылёк спрыгивает со стола, подходит к нему и сообщает, понизив голос: — Он меня видел. Къяррэ, в смысле; его, кстати, Рассом зовут, насколько я запомнил. Так вот. Он глядел ну прямо в упор и при этом так ухмылялся, мне аж не по себе стало. И глаза, глаза у него чёрные совсем, а кожа серая. Жутко. Чужестранцу за жалкий месяц жизни в городе так и не удалось пересечься с Рассом, эдакой местной почти-легендой. А впрочем, кто знает, быть может, они пересекались да просто не обращали на это внимания? Много же народу ходит по улицам. Но серая кожа... Такого, пожалуй, сложно не запомнить. А всё-таки что происходит с его жёнами? Надо бы наведаться в библиотеку и проглядеть газетные архивы, если они здесь есть. Вдруг там отыщется какая-то разгадка? Эй, Чужестранец, что тебе на месте не сидится? Хочешь влипнуть в ужасную историю? Ты же чуешь: дело нечисто. «Что способно меня напугать? После стольких лет странствий я уже ничего не боюсь. Главное прихватить с собой револьвер, а там — по обстоятельствам». Мотылёк внимательно глядит на него и решительно заявляет: — Что бы ты ни задумал, я с тобой. И даже не пытайся удержать.