На что Вы готовы...

— Даш, я реально не специально… — на грани слышимости бормотал помрачневший младший брат, которому, обыденно, не сидится на месте. Валера — именно так звали тяжких папиных трудов творенье — постоянно совершал что-нибудь необыкновенно поражающее, всегда самыми разными способами пытался выделиться из своего класса, подшучивая над бедными учителями, каждый раз придумывая что-нибудь исключительно изощрённое. Сегодня он неудачно подшутил над новым преподавателем физики, который, в отличие от других педагогов, не потерпел подобного варварства. Как бы я не добивалась от младшего брата правды, за какие такие неземные грехи физик вызвал родителей в школу, он молчал, как партизан. Заканчивая семь лет назад гимназию, я каждой клеточкой своего тела надеялась, что больше никогда не вернусь, не увижу эти длинные коридоры, эти кабинеты, эти стены, ибо жутко ненавидела школу. Меня раздражало в этом помещении абсолютно всё: учителя, одноклассники, пришкольный люд, стены и даже запах. Но моему желанию не суждено сбыться — предков постоянно вызывают, дабы рассказать во всех красках о неутешительных проделках их чада. И, чтобы не получить отборных папиных подзатыльников, брат, найдя единственное, по его мнению, правильное решение, приводит на глубоко задушевные встречи меня. Сначала я терпеливо выслушиваю радостные восклицания сердобольных старушек, распылявшихся о том, как я выросла и похорошела, а потом гневные и поучительные тирады о некультурном и аморальном поведении брата. А вся аморальность заключается в том, что он на уроках разговаривает громче педагога, дерётся с одноклассниками и временами хамит. Казнить, нельзя помиловать. — Как зовут-то? — поправляя непослушные каштановые волосы, без интереса спросила я, ибо уже завтра вновь забуду, как величают этого преподавателя, перед тем, как постучаться. — Алексей Александрович… — на усталом выдохе ответил Валера, морщась от омерзения, видимо, ненавидя этого учителя больше остальных. Я уже, определённо, разделяла с ним это всепоглощающее чувство. — Фамилия, часом, не Каренин? — с усмешкой спросила я, вспоминая замечательное произведение не менее замечательного автора. Тихо, но уверенно постучавшись, я вошла в кабинет, подходя к учительскому столу, с удивлением обнаруживая, что этот сорванец не только не вошёл вслед за мной, но и дверь закрыл. Видимо, вновь видеться с мужчиной ему не хотелось, да и меня это не особо прельщало. Но что делать? Учитель физики проверял тетрадки, размашистым подчерком на поля вынося скорее помарки незначительные, чем ошибки, и приписывая разнообразные формулы, не обращая на меня ни малейшего внимания. Конечно, моя вездесущая животная гордость была несколько задета таким бесчестным игнорированием, но это дало мне время изучить его наружность: чёрные как смоль, густые волосы были взъерошены, придавая своему обладателю образ бунтаря, длинные пальцы с выделяющимися костяшками сжимали красную ручку, белоснежная, идеально выглаженная рубашка выгодно подчёркивала атлетическое телосложение парня. Может, сухой старикашка, который, в своё время, преподавал мне физику, взял больничный и попросил физрука подменить его? Не верю я, что этот спортсмен преподаёт что-либо в школе. В дурную голову настойчиво лезли грязные мысли, от которых мигом спёрло дыхание, а щёки густо налились краской. До боли в кончиках пальцев знакомое чувство сковало грудь примерно в тот момент, когда волосы за затылке встали дыбом. — Вы ко мне? — его низкий голос в мгновение вывел из плена раздумий, окутавших меня плотным непроницаемым туманом. — Да, я по поводу Валеры Дёмина, — озаряясь по сторонам, понимая, что в кабинет, расположенный в самом конце коридора, охраняемый моим братом, никто не войдёт, тут же ответила я, присаживаясь на угол парты, растирая щёки. Преподаватель презрительно усмехнулся, устремляя на меня проницательный взгляд тёмно-карих глаз. Н-да, попа в очередной раз не ошиблась — это чувство, щемящее сердце, возникло на пустом месте не просто так. Я несколько смутилась оттого, что бывший предмет моего тайного воздыхания теперь сидит напротив меня. В те незапамятные времена, когда была лишь наивной девятиклассницей, однажды я обратила внимание на высокого и забавного одиннадцатиклассника, с классом которого у нас была объединённая физкультура. Чтоб меня. Так и не признавшись ему в своих высоких чувствах, даже не познакомившись с ним тогда, я, стоя в школьном туалете, заплаканная, ибо этот самый парень на моих глазах целовал другую девушку, решила, что теперь всегда и всем буду открыто заявлять о своих желаниях или чувствах. И как бы мне сейчас максимально гуманно и этично сказать этому субъекту, что хочу ручку в глаз ему воткнуть? — Вы кем ему приходитесь? — сложив руки на груди, спросил педагог, продолжая изучать меня взглядом. Это омерзительное и до жути напыщенное «вы» резануло нещадно по ушам, заставляя поморщить нос. Неужели по моему внешнему виду незаметно, что мне двадцать пять? — Старшая сестра, — в отместку прожигая мужчину испытывающим взглядом, ответила покорно я, чувствуя, как внутри бушует буря силы немыслимой. — Извините, но я намерен разговаривать только с родителями, — разворачиваясь обратно к тетрадкам, фыркнул преподаватель, зарождая во мне такое необузданное желание огреть его стулом по голове. — Это Вы меня, конечно, извините, — с вызовом сказала я, вставая с парты и направляясь прямо к его учительскому столу, стараясь выглядеть более устрашающе, чем было на самом деле, — но я лично хочу пообщаться с таким асом, как Вы. Знаете, — встав напротив бывшего предмета безудержных мечтаний, я облокотилась ладонями о дубовую крышку стола, дерзко глядя на физика, — Валера должен был на уроке проводить обряд экзорцизма, брызгать в Вас холодной водой, набранной из туалета, и выкрикивать что-нибудь невразумительное или бранное до жути, иначе я не понимаю, почему Вам так рьяно хочется видеть наших родителей. Испепеляя педагога ненавистным взглядом, стараясь превратить его в пепел, я понимала, что всё это отголоски трепетной подростковой любви. Вся эта ярость, неистово бушевавшая во мне, была лишь банальным откликом на неукротимую боль, принесённую когда-то. Но, прекрасно осознавая, насколько себя низко и эгоистично веду, всё равно не могла сдержать безумную злобу. Готова была в любой момент вцепиться ногтями в его смазливое лицо. — Знаете, — как будто принимая вызов, брюнет поднялся со стула, рассредоточивая руки по обе стороны стола, практически вплотную приблизившись к моему лицу, — Ваш брат на моих уроках ведёт себя, как Буденный, шашкой непрерывно во все стороны машет, огрызается и не реагирует на мои замечания. Я терпеть не намерен такое развязное поведение. — Какой же Вы тогда учитель, раз не можете усмирить обыкновенного шестнадцатилетнего ребёнка? — коварно прищурившись, спросила я, щедро обдавая каждое слово ядом. Действительно, кто дал ему право преподавать, если он не может сполна воспользоваться теми мерами, которыми обычно пользуются педагоги? Взять дневник и просто написать замечание, провести какую-нибудь заумную беседу? Зачем сразу родителей тревожить? — Почему я должен усмирять шестнадцатилетнего «ребёнка», когда у него в таком возрасте должно быть чувство такта, понимание того, где он находиться, и малейшее уважение к преподавателю? — шипел озлобленно физик, смотря на меня как голодный, а оттого и разъярённый, волк на зайца. Одурманивающий запах его одеколона особенно чувствовался теперь, на таком опасно близком расстоянии от меня. Сейчас контролировать себя и свои действия стало исключительно тяжко, сознание устойчиво уходило за затворки разума, усыпляя бдительность. Нас разделял лишь дубовый учительский стол, полностью заваленный тетрадками и учебниками, разнообразными листочками и прочей макулатурой. Я облизала пересохшие губы, жадно глотая воздух ртом, остро ощущая, как всплеск эндорфинов блокирует мозг. — Я не поставлю за такое поведение Вашему брату в четверти такой желанной четвёрки, — хрипловатым голосом заявил брюнет на грани слышимости, прочистив горло, отвернувшись. Он надавил умело на больные места, вызывая вместо остервенелой ярости робкое волнение. Я прекрасно знала, что у Валеры некоторые проблемы с оценками по физике, французскому языку и алгебре, и я честно всячески старалась помочь ему с этими предметами, вспоминая, как убила все свои школьные годы на учёбу. И я была осведомлена, что за тройку в четверти, непоколебимая мать лишит брата всех прелестей современной жизни, точнее: компьютера, приставки и телевизора. Зная трепетную любовь брата ко всяким разнообразным играм про войну и экшн, я пыталась вытянуть его из троечников всяческими способами. Временами мне самой приходилось насильно тащить его за уши к рабочему столу, чтобы он начал делать уроки. Видимо, обладая недюжинной проницательностью, учитель дьявольски улыбнулся, демонстрируя мне замечательные ямочки на щеках, а в его глазах, цвета топлёного шоколада, заиграли недобрые огоньки: — На что Вы готовы пойти ради четвёрки в четверти? — ухмыляясь с каждым произнесённым словом всё шире, недобро спросил брюнет. Я бы не назвала себя решительной авантюристкой, готовой пойти на всё ради достижения поставленной цели, но ради счастья младшего брата я могла горы свернуть, правда, мнимые и те, которые на рабочем столе компьютера. — На многое, но в пределах разумного, — растерянно и как-то нервно сглотнув, нерешительно ответила я. — На многое, но в пределах разумного, — чуть покачивая головой, проговорил преподаватель, как будто смакуя мою реплику. — Если я скажу, чтобы Вы спустились в китайское метро в час пик в костюме мокрого цыплёнка, Вы бы сделали это? Первое, что захотелось сделать — это истерично расхохотаться на весь кабинет, но по некоторым соображениям я, наоборот, состроила невинное, напряжённое лицо. Решил бесстрашно поиграть с огнём, по-видимому, даже не подозревая, что маленькая искра может разгореться в огромный костер. А вообще, это действительно забавно; интересно, к чему мы такими темпами придём. — Вероятно, да… — выдохнула я, чувствуя, как заражаюсь лёгкой улыбкой мужчины. — А если я скажу, чтобы Вы приходили ко мне домой и убирались у меня там? — вопросительно подняв тёмную бровь, ехидно спросил учитель, всё также находясь от меня в считанных сантиметрах. Если бы это было приглашением на свидание, я бы влепила ему звонкую, крепкую пощёчину просто оттого, что это он. Довольно странный вопрос. По некоторым соображениям, я ответила неправду. — Вероятно, да, — из последних сил уже сдерживала смех, огибая стол и подходя к учителю ближе. — А если бы я сказал, что поставлю Вашему брату четвёрку в четверти, только если Вы… — я внимательно всмотрелась в его затуманенные тёмные глаза, замечая, как он провёл языком по нижней губе, учащённо дыша, — докажите мне, что он её достоин. «Докажите…» одно это слово уже вызвало по всей спине дрожь. Такое поистине странное предложение, немного даже страшно стало. Я слишком расплывчато, туманно представляю, что он имеет в виду, ведь каждый думает в меру своей испорченности, вдруг Алексей Александрович ничего дурного не затевает. А я уже чувствовала, как от одной только мысли, соски нещадно напряглись, а тугой, слишком тугой узел завязался внизу живота. — Вы хоть понимаете, что это домогательство? — усмехнулась я, всё же принимая вызов. Шёлковый чёрный галстук уже давно привлёк моё пристальное внимание, поэтому, намертво вцепившись в него, я притянула мужчину к себе, жадно впиваясь в его сухие губы требовательным поцелуем. Внутри будто бы взрыв чудовищной силы прогремел, настолько будоражащий и невероятный, что я сильнее зажмурилась. В груди так умопомрачительно неспешно разливалось какое-то странное, но в тоже время, до одурения сладостное тепло. И эта раскалённая лава обволакивала, наполняла изнутри всю мою душу, заставляя неуправляемый огонь вмиг разгореться. Давно забытое и похороненное где-то очень глубоко чувство вновь возродилось, заставляя пережить те ощущения, те эмоции снова, только с намного увеличенной скоростью. Животная, необузданная страсть одолела меня в то самое мгновение, когда требовательные руки преподавателя по невразумительной физике заскользили по моим предплечьям и плечам, взбираясь выше. Под его прикосновениями, казалось, каждая клеточка тела возбуждалась ото сна, заставляя трепетать от этого чувства, разливающегося по телу сладостно медленно. Когда же его ладони накрыли мои скулы, я простонала тихо и неуверенно, каким-то чудом вспомнив, что за дверью находиться мой младший брат. Надеюсь, у него хватит ума не зайти в кабинет, а терпеливо, с замиранием сердца ждать моего выхода. Я запустила руки в волосы мужчины, запутываясь в них пальчиками, сжимая их в кулаки. С каким-то нездоровым удовольствием заядлого наркомана вновь вздыхаю и чувствую, как лёгкие заполнились запахом его одеколона. Да в Страхове всё идеально. Я готова была рассыпаться на тысячи невероятно маленьких осколков, когда он испустил низкий стон, растворившийся на моих губах. Но я лишь сильнее зажмурила глаза, чувствуя, как внизу живота становится ещё жарче, невыносимо знойно, практически больно. Дышать становилось труднее, а движения всё более неуклюжими и неуправляемыми. Я блаженно вполголоса ахнула, когда ладони брюнета оказались на моей попе, чуть её сжимая. Он тут же подхватил меня на руки, позволяя ногам обвить его бёдра. Все его движения, все мои чувства, бушующие во мне без устали, все ощущения до одури хотелось впитать в себя, запомнить навсегда. Усадив на дубовую крышку своего учительского стола, кареглазый принялся одаривать поцелуями уголки губ, скулы и открытые участки шеи, буквально срывая с меня джинсовку. Справиться с чёрным шёлковым галстуком на его шее было сложно, петля не хотела поддаваться натиску моих рук. Он усмехнулся сквозь поцелуй, помогая стянуть с себя эту теперь уже ненавистную мною удавку. С пуговицами на белоснежной рубашке справиться оказалось гораздо проще, поэтому уже через несколько секунд предмет одежды полетел куда-то в сторону, бесформенной кучей приземляясь на пол. Я скользила ладонями по его стану, с наслаждением ощущая, как под моими почти воздушными прикосновениями напрягаются мышцы его торса. Я до сверхъестественного умопомрачения хотела ощутить Алексея Александровича ещё ближе настолько, насколько это вообще возможно, поэтому надавив икрами на его бёдра, прижала его к себе. От его трепетных влажных поцелуев становилось настолько горячо, что я практически плавилась от удовольствия, как оставленная на знойно палящем солнце шоколадка. В кабинете было нестерпимо жарко, как в самом жерле вулкана. Вдыхать через нос было невозможно, поэтому, прижимая преподавателя ближе к себе, я глотала жадно воздух ртом, попутно постанывая от небывалого удовольствия. Притязательные руки кареглазого спустились неспешно по талии, огибая каждый её плавный изгиб, добираясь до краёв футболки. Он потянул их вверх, снимая предмет одежды с меня, до обеления костяшек сжимая хлопковую ткань в кулаке. Сидеть перед Страховым в таком виде когда-то было высшем приделом моих самых сокровенных фантазий, я даже мечтать о таком не могла. И как, однако, приятно сейчас ощущать тепло его крепкого тела, остро чувствовать, как мои прикосновения заставляют протяжные стоны слететь с его губ. Новые поцелуи осыпали слегка выпирающие ключицы, плечи и шею, покрытую мурашками, заставляя стонать ещё громче, несдержанней. Минуты растягивались, а удовольствие, получаемое от ласк и от каждого прикосновения его, неуловимо росло. Мужчина уже несколько секунд пытался справиться с неподдающейся застёжкой лифчика, еле слышно браня её, поэтому, тихо хихикнув, я помогла ему. Я чувствовала волнительную дрожь во всём теле. Лёша нежно поцеловал меня в шею, проводя языком ниже — по ямке между ключицами, по ложбинке между грудями. Влажные губы кареглазого, казалось, были везде, где только мне хотелось, обхватывали набухшие соски, играли с ними, заставляя змеёй извиваться в его объятьях. В помутневшем разуме неожиданно мелькнула мысль, которая окончательно свела меня с ума. Я достаточно поздно начала половую жизнь, проводя всё время за книжками и сопливыми сериалами, лишь изредка выбираясь погулять с подружками, и моих партнёров можно пересчитать по пальцам одной руки, которые так никогда не делали. Новые неизвестные мне ранее ощущения пронзили тело приятной волнующей истомой, принуждая выгнуться навстречу его языку и губам. Хотелось уже большего. Тем временем, брюнет, не спеша, стаскивал вместе с трусиками с моих ног узкие джинсы, не отрывая взгляда от своего действа, обольстительно лениво облизывая нижнюю губу в привычной для себя манере. Лицо вмиг побагровело до самых корней волос от осознания того, что он внимательно изучает пристальным взглядом моё тело, что я нахожусь в кабинете физики, в котором семь лет назад, смущаясь и волнуясь, рассказывала о механических колебаниях, о силах и импульсах, совсем обнажённой, что сюда в каждую секунду может ворваться кто угодно, начиная от моего собственного младшего брата и заканчивая непоколебимым директором. Но, казалось, Алексея Александровича сейчас совершенно ничего не волновало ни то, кто мы являемся друг другу, ни то, где мы находимся, — все его мысли были насквозь пропитаны мною. И это, чёрт возьми, было очень приятно. Он мгновенно обрушил свои властные губы на мои, сдерживаясь, видимо, из последних сил. Руки брюнета я ощущала на всём своём теле, он исследовал каждый его сантиметр. Я превратилась в голый нерв, каждое его прикосновение отзывалось необузданной сокрушительной волной желания и наслаждения, захлёстывающей всё моё существо. Его властный язык проник ко мне в рот. Мои в отместку руки начали мучительно неторопливо изучать каждый дюйм тела преподавателя. Поразительно быстро расправившись с ремнём, я стянула чёрные штаны вместе с боксерами, оставляя нас обоих голыми посреди кабинета физики. Он неторопливо вошёл в меня, не отводя радетельного взгляда от моих глаз, наблюдая за каждой эмоцией, проскользнувшей на моём лице. Я выгнулась ему навстречу, прижавшись к его торсу своей грудью, за что была вознаграждена тихим приглушённым стоном сквозь плотно стиснутые зубы. В этом и была вся всепоглощающая интимность — смотреть друг другу в глаза и чувствовать, как всё тело то умиротворённо расслаблялось, то напрягалось, но ни разу не осталось равнодушным к движениям и ласкам. Мои влажные губы дрожали, я часто их облизывала и прикусывала, стараясь стонать как можно тише. Я проводила по его спине пальцами, иногда касаясь чувствительной кожи ноготками, оставляя едва ли заметные полоски. Наше дыхание уже давно сбилось, а чувства были натянуты до предела. С каждым новым толчком он, казалось, входил всё глубже и глубже; все сильнее и сильнее вдалбливался в меня. Необузданные поцелуи то в шею, то в плечо, властные укусы в губы, запутавшиеся в его угольных волосах пальцы — всё это уносило меня далеко из этой реальности, заставляло витать в облаках, доводило до самого пика блаженства. Я не знала, сколько времени прошло, я не помнила в этот момент ничего, весь свет вселенной сейчас сошёлся на этом человеке, который своими движениями и ласками приносил мне небывалое удовольствие. Я была до безумия, до неприличия счастлива в это мгновение. Каждой клеточкой тела желала, чтобы эта неистовая страсть никогда больше нас не покидала, чтобы это длилось вечно. Спустя несколько проникновенных фрикций я кончила, чувствуя, как сладостное тепло разливается по всему телу по капиллярам, возбуждает каждую клеточку тела, заставляет губы расплыться в такой глупой, но счастливой улыбке. Ещё пару толчков и учитель, незамедлительно выйдя, кончает куда-то на внутреннюю сторону моего бедра. — Знаете, такими темпами Вашего брата можно и на пять в четверти вытянуть, — усмехнулся брюнет. Вот засранец.