Ты один и я один.

Он стоит на кухне в одних боксерах. Он напевает дурацкую попсовую песенку. Словно сквозь молочную дымку приходит воспоминание, от которого все тело начинает жечь, будто я ещё живым попал в ад, а губы будто выжгли кислотой. Под эту чертову песню он впервые поцеловал меня. Его бедра двигаются под такт напеваемой мелодии. Я слышу запах чая, я чувствую его вкус на языке, и почему-то знаю, что он теперь бежит у меня по венам вместо крови. Меня захлестывает волна коричневого напитка. Он обрушивается на меня огромной чайной стихией и я напоминаю себе титана, потому что эта волна тут же проходит, а я даже не шелохнулся. Впрочем, ничего особенного. Он всегда по воскресеньям заваривает мне чай. И всегда морщится, когда я пью его без сахара Сахар. Он легко проводит рукой по волосам, всё так же не видя меня. Я за его спиной. Три шага. И сахар. Сахар будто вырывается из него, пожирая меня, иссушая и без того сухое тело. Я чувствую в сахаре его улыбку, его огромные глаза и сосредоточенное выражение лица, когда он отсчитывает четыре ложки в чашку. Сахар превращается в зыбучие пески, моя чайная кровь вся где-то в районе желудка, максимально съёжилась, чтобы избежать этого сахара, который поглотит её слишком сильно. Я проваливаюсь в пески полностью и без остатка, чтобы через миллисекунду оказаться на этом же самом месте в полной целости и сохранности. Мне кажется, что за время провала в сахар, я успел соскучиться. Последние две недели он на диете, поэтому давится чаем без сахара. Я целую его после каждого глотка, так ему слаще. Я не знаю что выдаёт меня. Я чувствую себя мышью, тараканом, бабочкой, слизнем. Всем сразу. Амёбой перед Юпитером. Невероятно маленький, невероятно странный и немой. Никогда не видел, чтобы слизень издавал звуки. Насчёт остальных я не так категорично уверен, поэтому теперь я — слизень. Моя любовь оборачивается к слизню. На его лице улыбка. Белые зубы и растянутые губы. В слизняковом мозгу миллиарды фейерверков. Будь у слизняка руки, он бы схватился за фотоаппарат. Или будь у него губы, он поцеловал эти, растянутые в счастливой улыбке. Или щёки. Всего его. Но раз слизень этого не может, я более не слизень. — Доброе утро, котёнок. Тебе хорошо спалось? Из слизней в коты. Эволюция идёт полным ходом. Я молчу, потому что это напоминает кино. Я - Чарли Чаплин, которого засунули в "Секс в большом городе". Не смешной, не к месту, могу лишь растягивать рот в притворном удивлении, потому что всё цветное, блестит и ебётся, а я с усами, чёрно-белый и немой. Слишком глупый. — Идем завтракать. Он смеётся, подходит ко мне. Обнимает, касается носом шеи. Милисекунда. Зыбучие пески в моей памяти оживают слишком ярко и я чувствую, как икры засасывает чёртов сахар. Его губы напротив моих. Улыбка. И его истошный крик. Я бегу. Теперь мы в поле. Это логично, потому что если ты от кого-то убегаешь, бежать по стадиону глупо, а по лесу неудобно. А поле подходит. Я в одном километре и двадцати шести метрах от него. Расстояние между нами я знаю лучше, чем своё имя, а он продолжает кричать, будто его вопящий рот у меня под ухом. Так, надо вспомнить, я хочу чтобы он успокоился или просто заткнулся? Выбираю второе и крик смолкает так резко, что тишина становится оглушающей, как космическая. Полная пустота, давящая на уши, лёгкие, печень. Ты весь в этой тишине, она заползает под кожу, под ногти, становится цветом твоих глаз. Последнее, что я чувствую — то, как она почти становится ритмом моего сердца. По всей Вселенной разносится ещё один истошный вопль. Сердце начинает биться, лёгкие словно созданы, чтобы ловить звуки, глаза приобретают оттенок звука. Это я. И когда в унисон мне раздаётся ещё один крик, я чувствую себя самым счастливым человеком во Вселенной, потому что его источник находится в одном километре и двадцати шести метрах от меня, но мы вместе. Наши голоса — единое целое, как и мы теперь... Часы на столе показывают "3:21" и я ненавижу этот мир настолько сильно, что мои шрамы даже не чешутся, словно завидуя тем, которые я сделаю в этом суперсильном приступе ненависти, потому что их приступ был в сто раз слабее. Я же накрываюсь одеялом, заламываю пальцы и пытаюсь восстановить дыхание. Когда (пусть и во сне) ты кричишь на всю Вселенную, дыхание заканчивается очень неожиданно. Слёзы застилают мне глаза и я ненавижу это. Пустота. Внутри и вокруг меня пустоты, внутренняя затягивает, как мини-черная-дыра, окружающая пытается высосать то, что внутри, но там уже все поглощено. Я — это моё тело. Раковина от улитки. Улитку съели, я остался. Иллюзия существования. Даже чертовы слёзы решили выйти наружу. Внутри нет даже слёз. Когда лезвие проходит по коже, ты не чувствуешь ничего. Пустота. Лёгкое покалывание - предел моей ЦНС. Когда из раны сначала лёгкими каплями, а после, когда я давлю пальцем, мини-ручейком начинает идти кровь, и всё, что я могу — завороженно смотреть на это. В моем мозгу вспышка и я наконец начинаю чувствовать боль. Я делаю ещё один надрез на уже испачканной коже, потому что хочу перебить боль от первой ранки. Эта боль не такая приятная. Неожиданно вспоминаю дурацкий фильм про военного, который рассказывал про вертолётик* и ломал пальцы, перебивая боль. Давлю смешок, от которого слёзы из глаз начинают литься ещё сильнее. Я — солдат на поле боя, не чувствую одно бедро, жертвуя другим. Смешно. Второй, третий и четвёртый почти разом. Теперь я не солдат, минимум генерал. Ещё один глупый смешок над совершенно глупой шуткой перерастает в тихую истерику. Ещё не поддавшаяся хохоту часть меня отшвыривает лезвие куда-то далеко и это хорошо. Я сползаю с кровати, осторожно двигая израненными бёдрами и начинаю хохотать в голос, как злодеи из дешёвых ужастиков. Уха-ха-ха. Хлопая руками по полу, сгибаюсь, задыхаюсь от смеха, закидывая и опуская голову, при этом не прекращая смеяться. Воздух заканчивается и теперь я могу только сипеть. Сиплю, закатывая глаза и открывая свой рот на полную. Ком в горле, словно выталкиваемый моей истерикой, не дает вдохнуть и я оказываюсь на полу. Под моими коленями огромная гора тарелок, которую я неудачно снёс. Это полностью отрезвляет меня. Я смотрю на белоснежный блестящий потолок и из моих глаз опять начинают литься слёзы.