Trap

У Чимина были большие, красивые глаза, как у рыбки. Золотой, с переливной рыжей чешуйкой. Как его волосы — апельсиновые, ржавые, словно вода, пробивающаяся по старым трубам в ванну с побитой эмалью. Как вся жизнь Юнги — со сколами, трещинами, затертыми до дыр червоточинами. Юнги нравится смотреть на Чимина, на его губы, когда он пускает пузыри под водой, когда бьет ладонями о края, брызжет в лицо — будто смеется. Хотя на самом деле он скалится. Воздух заканчивается, легкие вот-вот сожмутся болезненно, пропуская воду, ржавую, грязную, потому что Пак в одежде, в обуви — тяжелых ботинках со шнуровкой под щиколотку; в кармане вибрирует синим экраном телефон — чудом еще не сдох. Чудес тут и правда чересчур много, как и самого Юнги, который держит Чимина, навалившись всем телом, зачитывая вслух какую-то херь, именуемую молитвой против дьявола. Он нашел ее не в интернете, и нет, он не спятил, играя в Константина в чужой ванной — он изгоняет демона, как учили те, кто сделал таким его самого. Порой он хотел бы с ними поменяться: изгнал, не изгнал — свободен, хоть на тот свет пешком, хоть в преисподнюю. Один билетик, но он всегда есть. Изредка кто-нибудь выживает и делает вид, что ничего не помнит, но это — вранье. Все они помнят: и то, как убивали, и как жгли живьем, и как резали, рвали на куски. Просто выбора не было, а память потом себе подправят. Если, конечно не рехнутся с концами. Такие тоже есть, шатаются улицами, пристают к прохожим, а завидев издали, убегают. Будто Юнги во всем виноват. Может, и так. Одним демоном больше, одним меньше — кому какое дело? Но, нет, те, кто натаскал его как боевую собаку, хотят видеть результат, иначе… Там что-то говорилось про страшнейшее наказание, про пытки и боль. Интересно, так ли оно выглядит, если оказаться сейчас на дне ванной, вместо рыжего, думает Мин Юнги, прежде чем выпустить затихшее тело. Пальцы белые-белые — вода ледяная, он как-то не подумал, что можно открутить оба крана, когда начали бороться, не до того было. Чимин держался достойно, даже, когда в лицо ему плеснуло святой водой, и пыльцой сонной — чтобы рухнул коленями в гулкую посудину, а дальше дело техники: проводник — вода, отбивающиеся слова, словно он биты читает, ей богу, аж смешно было в начале. Потом уже как-то не очень, а теперь вовсе и не смешно, хоть рыдай порой. Что за секта его тогда скрутила, много лет назад, когда Мин Юнги был ребенком, он уже не вспомнит, но те, кто вытащил его, дал кров, еду и отмыл от грязи, взяли с него и слово, навесили кучу долгов на его душу, и теперь хочешь — не хочешь, а гони чертей к жерлу, иначе пытки и прочие прелести, и каждый должок аукается хлыстом по спине. — Живой? — Юнги спускает воду, бросает в Чимина полотенцем, что было под рукой, и ищет в тумбочке еще одно, когда слышит, как тот кашляет, отплевывается. — Ты что со мной сделал? — глаза все такие же — рыбьи, только с полопавшимися, красными капиллярами и россыпью синяков по челюсти. По всему телу наверняка тоже. Если все кончилось удачно, сейчас они разбегутся, рыжий сделает вид, что ничего не было, и оба будут глушить этот бред чем-то высокоградусным, закинутся таблетками… Обычный сценарий. Лишь бы не зациклился. — Спас твою душу и освободил тело, — так же ровно, как минуту назад читал слова изгнания, отвечает Юнги и наконец находит в шкафчике нужное — баночку с аспирином. Смотрит на мокрого трясущегося парня, свинчивает крышку, закидывает в рот сразу две таблетки и, открутив кран над раковиной, пьет, склонив голову набок, так и не отводя взгляда. Мало ли что сейчас у объекта в голове? Еще вспомнит что-нибудь не к месту. — Ты сатанист? — Чимина трясет теперь уже нехило, зубы ходят ходуном, а полотенце падает к ногам, в еще не до конца ушедшую воду. Он наступает на эту грязную тряпку и чуть не падает, хватаясь за кафель и за… Юнги. Отличная реакция — первое спасение в любой ситуации, а в таком деле — подавно. — Нет, по ходу, я твой личный ангел спасения. — Юнги подхватывает тяжелое тело под руки, тянет вверх и на себя, выволакивая из ванной, бросает на мокрый пол — тут убиться сложно. Вообще-то его миссия закончилась минут пять назад, если не больше. Ладно, принял аспирин — башка всегда болит после таких дел, а свой где-то посеял, — но надо и честь знать, а то спросят с него вышедолбящие по черепу, и что он ответит: сказку рассказывал на ночь, помогал не упасть из ванной и не добить себя сотрясением? Там вообще есть чему сотрясаться? Попереться в клуб, откуда, как каждый пятый… ладно, пусть не пятый, но каждый смекалистый в этом городе знает — живым мало кто возвращается. И дело не в том, что про клуб легенды слагают и время от времени находят в канавах неопознанные куски мяса, а в том, что элементарный инстинкт выживания должен же быть в человеке? Даже в таком ярком, как лакмусовая бумажка. Больше ничего в этой рыбке нет. Но что-то Юнги держит. — А что было в клубе? — Чимин очухался быстро, даже смог встать на ноги, вытряхнуть себя из вытянувшегося от воды свитера и бросить его в ванну. Туда же летит и футболка. Юнги оборачивается и тут же дает себе подзатыльник, хороший такой, с ботинок Чимина, который тот расшнуровывает на ходу, прыгая и опираясь о стену бедром. Джинсы влипли намертво, пытается скатать, но выходит только вместе с бельем. Юнги отводит взгляд в сторону, к зеркалу — удобно, ничего не скажешь, но не смотреть не получается. Нет, он не монах, постриг не принимал, и все знают, что Юнги не гнушается пуститься во все тяжкие, несмотря на то, что как собака таскается за костьми демонов, их душком, выедающим чужие тела. Однажды он с таким чуть не переспал. Только в процессе понял, что его наебали, причем чуть не в прямом смысле слова. Благо, никто не узнал, да и парень не выжил… Но приятного мало. Когда Юнги в отражении встречается взглядом с Чимином, он делает себе еще одну пометку: или в последнее время было мало секса, или эта рыбка ходит по краю не первый день. — Ты за каким хером поперся в клуб? Жить надоело? — Уже и так все увидев, Юнги оборачивается, чтобы упереться взглядом в рыжего, ожидая ответа. Упереться почти нос в нос, потому что страх Пак Чимин потерял давно, а у Юнги его и вовсе не было, с пеленок; шумно вдохнуть, когда Чимин, голый и босой, смотрит на Юнги так, будто не его отчитывают, а наоборот. — Ты кто такой, чтобы задавать вопросы? Чуть не утопил меня, а теперь еще и заботу изображаешь? — хрипло, надсадно кричит он в лицо, так неприятно, что хочется врезать наконец, надеть куртку и уйти. Где-то в паре кварталов отсюда есть бар, и если отсидеться там до утра, то будет шанс попетлять без подобной работки еще пару суток. Уж больно часто стали его за долги души «братья» звать на помощь. Сменить личность, что ли, отражением мелькает на радужке глаз напротив, от которых Юнги взгляд так и не отводит. Зачем? Он смотрел в лицо таким тварям, что и не снилось в самых жутких кошмарах, а этот парень — просто цепляет, просто в миллиметре от губ. Юнги облизывается, чувствуя привкус аспирина и горклой воды, а потом делает шаг назад. — Никто. Он оставляет рыжего в коридоре, подхватывает его пачку сигарет со столика, надевает куртку и выходит за дверь, даже не хлопнув ею, просто отрезая себя от наваждения. А потом понимает, что даже не проверил Чимина. Вдруг ничего не кончилось, вдруг это уловка, и то, как Чимин смотрел — новая игра, чтоб довести до греха. Хотя у него их уже столько, что билетика в рай ждать не приходится. Обещают лишь что-то среднее, если не к тем, кого он пачками сплавлял. Ох, они и обрадуются этакой тощей заднице, которая их одного за другим домой отправила… — Слышишь. — Юнги дергает дверь. Чимин так и стоит, будто знал, что тот вернется, даже не дернулся. А вдруг кто-то другой зашел бы?.. — Ты как к себе домой, — ухмыляется он и только тогда идет в другую комнату, роется в вещах, натягивая на окоченевшее тело штаны, майку, свитер, смешные носки в полоску. Юнги наблюдает, так и не делая того, зачем вернулся. Снова. — Хотел узнать — тебе плевать на себя? — Такое бывает. Намного легче подловить тех, у кого душа слабая, у кого нет цели, кто впал в отчаянье. Лучшая добыча для демона, легкая и глупая, как пробка. Как золотая рыбка с губешками Чимина. — Да пошел ты. — Чимин бросается на Юнги. Тот уходит в сторону, давая шанс либо остановиться, либо раззадориться. Как знать, что у человека в голове, когда он замахивается на тебя. Обычно действуют слепо, на инстинктах, но у Чимина их, похоже, нет. — Сейчас проверю тебя и пойду. — Юнги вынимает маленький флакон со святой водой и без объяснений плещет в лицо рыжему. Тот плюется, орет матом, но просто вытирается ладонью — ни шипит, не скалится, как в прошлый раз. Значит, работа сделана как надо. Можно ставить точку и убираться подобру-поздорову, пока не начался замес. — Ты ебанутый? — зло орет Чимин. Свитер мокнет, по синей вязке стекают капли. — Кто ты, мать твою, такой? — И надо же, на этот раз не промахивается. Или же Юнги слишком сосредоточенно пялится на мокрые, припухлые, искусанные губы. Ему прилетает в челюсть, и только потом он бьет в ответ под дых. — Парень, забудь, что с тобой случилось, мой тебе совет. И держись от клуба как можно дальше. Чимин плюется словами в адрес Юнги, но того уже и след простыл. *** Через неделю, когда Мин Юнги почти согласился на уговоры одного профи по стряпанью новых личностей заплатить за пару паспортов и отмыть с карточек немного наличности, ему позвонили с неизвестного номера. Такие звонки он всегда пропускает, но тут то ли скучно было жить почти семь дней, то ли хорошо спалось в прошлую ночь без сновидений, но палец скользнул по экрану. — Мне кажется, я попал в беду, — голос, который ничего для Мин Юнги не значил еще семь дней назад. Как он раздобыл номер — задача номер два. Первая — узнать подробней, чьим крючком рыбку зацепили и как долго к нему добираться. Адрес клуба другой, но тут не менее опасно. Чимин что, проверяет на прочность не мир, а собственные кости и внутренние органы? Эти ублюдки держат на входе упырей. Те скалятся, но пропускают внутрь. Они всех пропускают, все равно никто не выходит прежним. Музыка бьет по ушам до звона. Люди сразу должны бы понять — так нормальные не отдыхают, не пьют из горла, сидя на стойке — из горла посетителя, которому уже плевать, в его крови токсин, и каждая часть его сознания умоляет пить дальше, высасывая по капле, досуха. — Стадо, — бросает Юнги в сторону кровососов, которые вовсю глумятся над мужчиной лет сорока — он сам тянется к ним, просит, умоляет, валяется в ногах, а те только кусают его, жалят в плечо, в шею, кто-то присосался к запястью. В таких местах нельзя убивать, нельзя заниматься тем, что тебе дозволено определенным кругом лиц, если можно так назвать тех, кого он никогда не видел в лицо — приказы только через посредников, трусов, которые даже в глаза не смотрят, передавая поручение свыше — кого-то добить или изгнать. У самих руки чистые. Твари. С этими мыслями Юнги оказывается перед дверью небольшого частного кабинета, обычно за такими трахаются или режутся в покер. Но кто сюда играть пойдет? Разве что на чью-то жизнь. На него смотрят две пары глаз — яркие, как угольки. В углу, на диване, Чимин, забился, залез с ногами и только смотрит изо всех сил, будто сказать ничего не может. Как знать — может, и не хочет, а может, запретили ему. Мин достает пачку сигарет, вытягивает последнюю. Затягивается, долго молчит. Никто никуда не спешит. Время течет медленно, по капле, замедляясь в полете. — Чего звал? — говорит Юнги Чимину, но смотрит на двух близнецов. Обман зрения, конечно, те такие же родственники, как они с Юнги, но моргнешь слишком медленно — и вряд ли заметишь, кто из них тебя прикончит. Частный кабинет — другие правила. Здесь можно опустить любезности, поторговаться, выпить, потрахаться, а можно и убить — за этими стенами правила искажаются. — Он… Они дали твой номер. Сказали, не придешь — сожрут, — последнее Чимин говорит тихо, будто извиняясь. Ведь, по логике, нормальные люди не едят других людей. Но степень нормальности в мире Юнги давно потеряла актуальность, примерно тогда, когда его чуть в жертву на алтаре не принесли, обильно обливая кровью младенца. Может, потому он дал клятву, дал втянуть себя в долг жизни, а не плюнул и не сбежал из монастыря, который не был ничем лучше этого борделя, только розгами били без удовольствия, но — от души. Юнги не один раз встречался с такими «близнецами». На счет «сожрут» эти не врали. Мало того, они — владельцы клуба, а значит, ничьих трупов никогда не обнаружат, даже останков. — Чем обязан? — Юнги знает, что назад не отступить, да и не привык он сигать в окно или ломиться в панике в дверь. Тем более, здесь ни окон, ни дверей, которые бы открылись по первому требованию такого долгожданного гостя. — Помнишь, — они переглядываются, человеческие зрачки вытягиваются в вертикальные щелочки, языки цокают, словно гремучие змеи, — у нас был третий? Помнишь, Юнги? — Горло сразу немеет, будто сжатое тисками. Они подходят опасно близко, и в голове роем жалящих ос миллиард мыслей, одна другой краше: выхватить нож, пристегнутый к подкладке, начать молиться, просто за себя, — вдруг кто услышит. Но это было бы даже не чудом, а идиотизмом. — Помню. Решили взять плату? — Юнги слишком хорошо помнит, как долго боролся с той тварью, с их третьим; на память остался шрам на бедре и зубы где-то в шкатулке. Против правил, да, но правила работают с теми, кто их соблюдает. — Взять. Почти угадал. — Один отступает к Чимину, обходит со спины, оглаживает ладонью бледную щеку, зарывается пальцами в яркую огненную гриву, тянет за волосы вверх, заставляя того подняться на ноги и почти упасть спиной на грудь. Другой рукой хозяин клуба лезет ему в штаны. Глаза у Чимина, как у рыбки, только блестят от страха и слез. Он знает, что ничем хорошим это для него не закончится. Ведь предупреждал, просил Юнги включить голову, подумать о жизни, которая ничему хорошему Пака Чимина не научила. — Зачем мальчишка? Вы же любите развлекаться втроем? — Юнги ловит взгляд второго, у которого в руках оказывается нож, что был под подкладкой. Как? Неважно, моргнул, наверное, слишком медленно, тут и время в их власти. Зря он вошел, ох зря! — Мы тут поспорили с братом. — У того, что хозяйничает в штанах Чимина, самый невинный взгляд и голос, который можно даже спутать с адекватным. Как же. Чимина трясет, выгибает дугой, он не сможет продержаться долго. Нужно думать, как его вытащить, уже не из ванны, не из лап демона, который жрал его душу по кускам и, похоже, оставил там ростки, раз его постоянно в крайности кидает и к Юнги. — Ты бы затрахал человека до смерти в обмен на собственную жизнь? — Отпусти парня. Разберемся наедине. — Юнги делает шаг, но его уже окружают, в две руки раздевают, в две же держат за горло, отрывая от пола, а затем швыряют на диван, к доведенному до крайнего шока Чимину. — Мы сами решим — кто и с кем и как долго. Такого зрелища ни за какие деньги не купишь: Юнги, который боится смотреть на парня. — Они переглядываются, смеются. — Думаешь, ты тут случайно? — Один больно берет Чимина за подбородок, заставляет смотреть в вертикальные зрачки. — Или что демон, который так удачно влез в тебя — совпадение? — Они смеются, заливисто, дико, голодно, будто хрипящие птицы рвут глотки. — Нет в этом мире случайностей, малыш. И тебя поимеем не мы, просто запомни до следующего раза. — Он отпускает подбородок и указывает — начинайте. — А если понравится — в клубе тебя больше никто не тронет. — Подарок с барского плеча кажется насмешкой, ведь если они не послушаются, обоих убьют. Даже если Юнги выйдет отсюда живым, то Чимин — нет. — Я же просил тебя. Просил, — сквозь зубы говорит Юнги, стягивая с него футболку, тянется к джинсам, дергает за ремень. Но Чимин перехватывает руки, зло щурится, расстегивая джинсы, сам сбрасывает кроссовки. Оба замирают, когда забывают, что они вообще-то по принуждению в такой ситуации, что на них пялятся во все глаз, а и кто его знает, кто еще смотрит из тайных щелей. Но Чимин упрямо сжимает губы. Они не такие белые, когда в прошлый раз, но такие же пухлые, и просто не возможно не смотреть, не желать. К черту. Если так нужно, чтобы двух извращенцев удовлетворить, да еще и малой кровью… Не станет Юнги его убивать, потом что-нибудь придумают, а пока есть шанс, глупо его упускать, как в тот раз, когда он себя еле выпнул за дверь. Целовать Чимина до одури приятно. Это неподходящее сравнение в ситуации, где боковым зрением цепляешь братьев, которые смотрят во все глаза, довольно зубоскаля, и совсем неподходящее место, чтобы признаться себе: Чимин ему нравится, даже больше — Юнги хочет его, да так, что если бы хозяева клуба не предложили эту сделку, он бы все равно вернулся в ту квартиру, нашел бы и повод, и время, даже перед отъездом. Он бы все равно попробовал эти губы, что отвечают сейчас не менее жадно, и совсем не ошарашенно, как минуту назад. Чимин смотрит на Юнги, ловит взгляд, не дыша, ведет ладонями по плечам, спине, раздвигает для Юнги колени. Они не замечают, как комната вязнет — во времени или в тумане, как их обволакивает что-то осязаемое, прилипая к коже, будто паутина в лесу. Их только сильнее толкает друг к другу, словно в воздух впрыснули наркотик. Или виной всему их собственное влечение, обоюдное, честное, просто хорошо припрятанное?.. Юнги не держит самому себе данное слово — он берет Чимина грубо, не дав толком привыкнуть, не дав забыться настолько, чтобы тот тоже потерял голову. Они все еще в опасности, и если действовать медленно, бережно, их заподозрят, — а скорее, Юнги потеряется в глазах напротив и упустит момент, когда ему попытаются свернуть шею или ткнут в спину его же ножом. Чимин кричит, когда не может дышать ровно, бьет коленями бока, запрокидывает голову, хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, закатывает глаза и кончает первым, давая Юнги минуту дойти до финиша и замереть в нем непозволительно долго, прижавшись щекой к груди. Потом он ведет по бедру, ныряет между диванными подушками. Ладонь натыкается на что-то острое. Пригодится. Если успеет воткнуть в кого-то из братьев, то хотя бы не так обидно будет, если не выберутся. Юнги оглядывается. Никого нет. Дверь приоткрыта, в кабинет просачивается шумная музыка, смех, стоны, привычная какофония местного хаоса. — Поднимайся. Уходим. — Юнги хватает вещи, найденное оружие — это ножницы с огромными лезвиями, и смотрит на рыжего. — И это все, что мне скажешь? — Чимин смотрит так, будто они занимались любовью, а теперь его грубо послали. Нет, в чем-то он прав — его взяли не без согласия, Юнги понимал, что они оба хотели, но все это похоже на расплату для него, а Чимин получается удачной игрушкой в руках двух психованых кукловодов-вуайеристов. — Прости, но разберем наш первый секс за пределами этого гребаного притона. — Юнги поднимает с пола джинсы и футболку, бросает Чимину в живот. — Быстрее, пока они не передумали. А они могут, поверь. — Он трет ладонью шрам, оставшийся после третьего, и не дожидаясь, пока Чимин обуется, выталкивает того за дверь кабинета, уводит прочь сквозь толпу и кровавую баню на бильярдном столе. Чимин стоит на асфальте босой, пока Юнги ловит такси. — Вот какого хуя ты меня не послушал? — говорит Юнги, одетый не лучше — в футболке в середине декабря, замечая, как рыжий переступает с ноги на ногу, зябко сжимая пальцы. — Я искал тебя, — говорит Чимин, опуская взгляд, за что звонко получает по шее. Отшатывается, разворачивается, готовый убежать — слишком много для него за неделю, слишком много было бы даже для целой жизни. Но Юнги обхватывает его за спины, прижимает к груди, целует в шею, дышит жаром на кожу. Ничего не сказано вслух, но губами Юнги прокладывает дорожку в оттянутой горловине к плечу, пока позади не тормозит такси. — Вот и нашел. — Смеется Юнги в макушку, тянет Чимина за собой, заталкивает его на заднее сиденье. Они едут долго, молча, плотно прижимаясь бедрами друг к другу. Юнги еще не решил — благодарить братьев или вернуться и добить их при случае. Редкостные извращенцы, которые не только удовольствия ради это затеяли. У Юнги в кармане был один редкостный артефакт, подарок «братьев», вот только зачем он им? Ни святить воду, не тем более прикладывать его ко лбу одержимого они явно не станут… Выяснит позже, когда отгуляет заслуженный отпуск, — с такими мыслями Юнги касается виска задремавшего, замершего Чимина. Он нарушил столько предписаний, что тому сейчас и не снится — хотя Чимину снится именно то, чего меньше всего ожидал бы Юнги. «...Чимин тонет в ванной, смотрит на своего спасителя или убийцу — еще не ясно, а в голове звучит явственно: «Впусти меня. Ты же хочешь его узнать? Хочешь? Скажи «да», и я дам тебе много больше, мальчик». И Чимин впускает, словно раскрывая все створки души, и каждый шлюз заполняется гнилью, выжигая все доброе, славное, забирая страх и разочарование, сомнения и неуверенность в себе. Он становится другим, но голос внутри велит притворяться, если Чимин хочет оставить Юнги себе. Голос слишком хитер, чтобы оставаться в нем в то короткое мгновение, когда Юнги выходит за дверь, — он отпускает Чимина, чтобы ни святая вода, ни чутье не помешали плану. Однажды тот, что внутри, уже был с Юнги, только демону мало. Из разных душ он рвется к одному и тому же охотнику, но только одна жертва, сквозь пелену воды, сквозь картинки из прошлого, которыми демон одаривает Чимина, хочет узнать настоящего Юнги, ценой собственной жизни и проклятого небытия...» Чимин улыбается во сне, лежа головой на коленях Юнги, поглаживая шрам на бедре. Над их квартирой кружат черные тени, сбрасывая на асфальт пепел с кожистых крыльев. Если нужно, демон запрет мальчишку в этих стенах, пока тот не истощится, пока не потускнеют глаза и волосы не станут серебрится. Лучшего тела пока не сыскать. Демон скалится, но выходит вполне человечно, когда в его волосах — пальцы Юнги. Братьев он поблагодарит сам, когда Юнги перестанет за ним так следить. Находчивостью в семье отличались все трое, а вот живучестью — только один.