Проклятие, а не порок

— Ну же, Карвер, — говорит она, целуя его в шею. Карвер стонет и откидывает голову, стукаясь затылком о холодную каменную стену. Сопротивляется. Её рука шарит по металлической пластине на его груди, опускается вниз. Ну же, Карвер, ну же. Её рука поглаживает его член через храмовничьи юбки, и тот, против воли Карвера, твердеет, жаждая оказаться внутри неё. Она смеётся: низким, горловым смехом демона желания, которым по сути и является. Ведь это она внушила ему это нездоровое влечение, и Карвер ненавидит его, ненавидит её, ненавидит то, что она с ним сотворила. Её власть над ним такая полная, что Карвер позволяет ей всё на свете. Его руки оставляют ей синяки, но Карвер никогда не был уверен, что её кожа не оставляет синяков на нём самом. Рот у неё — влажный. Зубы у неё — острые. Пальцы у неё — проворные. Способные отыскать все его слабые места. Ловкие. Неуступчивая — по крайней мере, желаниям, которые он проявляет. Непокорная — по крайней мере, правилам, которые он раз за разом пытается установить. Порой вместо её лица он видит перед собой Мерриль. Порой это не её зубы или ногти безжалостно, до крови расцарапывают ему кожу — а Бетани. В такие моменты он трахает её жёстче: это наказание за то, что она — не Мерриль. Наказание за то, что разожгла любопытство, которое всегда тлело в нём по отношению к Бетани, за то, что дала ему выход, за то, что ещё больше испортила и извратила его мысли. Наказание за то, что разглядела в нём всё это. Наказание для него самого, когда он вбивается в неё, наваливаясь на неё всем телом. Наказание за то, что он омерзителен. Она никогда не останавливается, пока он не обнажается до конца и не начинает умолять. Жалкий червь, которого она ещё не раздавила только потому, что не желает пачкать обувь. Сама она раздевается лишь изредка: очередная демонстрация её власти, их неравенства. Больше всего ей нравится, когда они занимаются этим в стенах его нового храмовничьего Ордена. Она знает: даже если его пошлют схватить её — самую знаменитую отступницу в городе — она с лёгкостью сможет поставить его на колени, и он будет умолять позволить ему войти в неё, пока они поджидают его начальство. Он почти надеется, что однажды их застанут врасплох, и это наконец-то закончится. И в то же время боится, что убьёт любого, кто узнает, и это никогда не закончится. Ведь именно такая порочность ведёт к одержимости, припадкам собственничества и убийству, верно? Они слишком неравны, чтобы он мог продолжать так целую вечность, оставаясь соучастником её преступления. Она никогда ничего не боится, даже когда он отыскивает в себе эту тьму, обхватывает пальцами её горло и сжимает… Она смеётся ему в лицо, а он огрызается и вновь принимается вбивать в неё свою ненависть, снова и снова с каждым толчком. Хоук. Его сестра. Осуждающий шёпот. Хоук станет его погибелью.