Валюта Киркволла

Гаррет хочет работать на Атенриль, так как, по непонятной причине, находит её привлекательной. «Чарующая», — так он её называет. «Грубая», — отвечает Карвер, поскольку это правда. Но Карвер выбирает Миирана, потому что тот — не эльфийка, стреляющая в его брата своими миндалевидными глазками, и впервые в жизни брат его слушается. — Будь по-твоему, — вздыхает Гаррет. А вот Авелин не разделяет их выбор. Но она и не обязана. Она ведь не Хоук. * * * После такого Карвер просто обязан полюбить эту работу. Возможно, поэтому Гаррет так быстро сдался. И если Мииран заставляет их вкалывать до седьмого пота, гоняет из Нижнего Города в Верхний и обратно, словно тренирует личных рабов; если он вынуждает их до заката ждать в порту загадочного груза, который так и не прибывает, или преследовать каких-то надуманных врагов до самой Расколотой Горы, и всё это без прибавки к жалованью — то только потому, что Карвер сам выбрал работать на Миирана и должен принять эту ношу и делать вид, что его всё устраивает. «Молодчина, Карвер», — думает он, подозревая, что Гаррет с самого начала знал, что так получится, потому и не возражал. В этом весь его брат. Никогда не хочет брать вину на себя. По утрам он всегда встаёт прежде, чем Карвер успевает продрать глаза. Проснувшись, тот видит, как Гаррет надевает сапоги в темноте. В их лачуге нет окон, и серый рассветный сумрак не стелется по половицам, предостерегая об опасных ржавых гвоздях. Когда Гаррет зажигает в ладони слабый огонёк и поднимает над головой, чтобы причесаться, Карвер валит его на постель, шипя: «Не делай так!» и «Кого ты вообще пытаешься впечатлить?» * * * У всех «Кровавых Клинков» есть татуировки. Однажды вечером в пивной — такой убогой, что не дотягивает даже до отвратительного «Висельника», — Мииран расшнуровывает жакет и демонстрирует свою. — У Карвера тоже есть татуировка, — говорит Гаррет. — Так ведь, Карвер? Он может заставить её лаять и всё такое. Карвер не впервые видит брата таким пьяным, таким до смерти уставшим и валящимся с ног. И не впервые ненавидит его за это. Но такое в первый раз случается в Киркволле, когда Хартия и Общество только начинают интересоваться им — духом возмездия, что сжигает ремешки их кошельков глухой ночью прямо через ткань и исчезает с добычей бесследно. Пока что бесследно. Может и найдутся люди, думает Карвер, которые готовы есть, пить и искренне веселиться в заведении подобного рода, в таком зловещем городе, однако сам он нацепляет улыбку, только чтобы доказать, что Мииран и «Кровавые Клинки» были правильным выбором. * * * Никто из долбанных отступников в семье Хоуков не понимает, когда пора отойти назад и позволить человеку с мечом сделать всю грязную работу. Место мага — позади строя. Они хрупкие создания: даже те, которые отличаются широкими плечами, мозолистыми ладонями и невыносимой бородой на лице. Члены Хартии довольно быстры для гномов. Общество обычно быстрее, но производит меньшее впечатление. Больше всего Карвер ненавидит удары в спину; клубы дыма и остающееся после них скользкое масло; ловушки, расцветающие горячим пламенем в воздухе, когда чья-нибудь неуклюжая нога задевает натянутую перемычку. После Гаррет всегда имеет наглость в первую очередь исцелять Карвера, будто думает, что брат всё ещё верит в его неуязвимость. Но эти дни давно в прошлом. Теперь, когда Гаррет выпрямляется в полный рост, то едва достаёт макушкой Карверу до подбородка. — Я не дурак, — бурчит Карвер, отпихивая его локтем в живот. Гаррет улыбается до ушей — устало, но так самоуверенно — и вытирает гномью кровь с лица. — Правда? А я-то думал! В отместку Карвер хватает его за руку и выворачивает с такой силой, чтобы заставить брата вскрикнуть, заставить увидеть — или, по крайней мере, почувствовать, — разорванную плоть и мышцы на его собственной лопатке, в которую по рукоять воткнули кинжал. Может, Карвер когда-то и был юн, но он никогда не был слеп. * * * Бегать по поручениям наёмников, убеждает себя Карвер, это то же самое, что бегать по поручениям лейтенанта в армии. Или убегать от порождений тьмы — до самого дома, поджав хвост, как побитый мабари. Он тогда ожидал, что Гаррет первым скажет что-нибудь, озвучит сходство, нацепит самодовольный вид, положив руку на голову своего благородного пса. Но, пока мать рыдала от облегчения, брат просто стоял позади неё, сложив руки на груди и убрав подальше посох — будто от магии можно было с лёгкостью отказаться! Карвер должен разбираться в наёмничестве лучше Гаррета, ведь ему уже знакомы люди Миирана, их грубые руки и ещё более грубая речь, их жестокие шутки и скрип их промасленных кожаных доспехов. Они должны были оказаться хуже, чем мужчины, которых он знал и с которыми воевал бок о бок, но, так или иначе, все они — наёмники, призванные на дело, в которое не верят, и некоторые нечище других на руку: всегда готовы припрятать самоцвет или лириумную жилу, умыкая добычу кусок за куском. Но Гаррет замечает все их грязные махинации, подцепляет их кошельки остриём своего посоха и требует вернуть недостачу, которую первым делом подметит острый глаз Миирана. — Друзей ты таким образом не заведёшь, это точно, — бормочет Карвер, потому что знает таких людей и знает, куда ведёт эта дорога. — И лишних денег тоже не заработаю, — соглашается Гаррет. — Зато обрету кучу врагов, а это, говорят, здешняя валюта. Киркволлская. * * * Время от времени они вступают в гонку с людьми Атенриль за каким-нибудь заманчивым сундуком или шкатулкой, полной писем с несломанными орлесианскими печатями. Гаррет никогда не проигрывает. Других подгоняет азарт, они становятся жадными до поживы — но только не брат Карвера. Он не такой, как все. — Это мой особый талант, — говорит он Миирану, передавая секретные документы, и тот хлопает его по спине, встряхивает за плечи, называет молодчиной — и всё это с одобрительной плотоядной ухмылкой на лице, которое давно просит тщательного бритья. * * * Проходит шесть месяцев, и они уже на полпути к цели; «Наполовину закончили», — говорит Гаррет, и в походке его появляется лёгкость под стать весенней поре. Но Карвер видит лишь то, что они наполовину совершили за всё это время: каждый вскрытый замок и разбитое окно, каждый зарубцованный шрам на месте прежней гладкой кожи. Гаррету лучше удаётся притворяться. Карвер полагает, что это ради матери, но однажды ночью, основательно напившись после задания, Гаррет наклоняется к брату и признаётся, обдавая вонючим от пива дыханием: это всё ради Гамлена. — У него зад полыхает, — говорит Гаррет, — при мысли о том, что мы ни капельки не страдаем. * * * Гаррет учится взламывать замки — единственный маг, который этим заморачивается, потому что не любит работать в команде с остальными. Иногда они берут с собой Авелин, но с ней трудно: она вечно нависает над ними, как огр, и хмурится прямо как мать. Нежелание вовлекать её в подобное — это единственное, в чём Карвер и Гаррет соглашаются. — Когда дело касается следованию правилам, — замечает Гаррет, — она ещё ужаснее тебя. Карвер никогда не считал правильным тот факт, что люди, подчиняющиеся закону, а не своим эгоистичным прихотям, извлекают пользу из такого подхода, однако Гаррет — лучший пример того, почему так происходит. Для него каждый день — праздник, и, к добру ли к худу ли, но все жители Нижнего Города, встречающиеся ему на пути, знают его по имени. — Шлюхи в этом районе тоже знамениты, — язвит Гамлен, покачиваясь на месте и опираясь на столик для писем, чтобы не упасть. Карвер сдерживается только потому, что замечает, как мабари тоже ощетинил полосатую шерсть. Брату хватит и одного сторожевого пса. * * * Они берутся за работу, которую обходят стороной все остальные. Так происходит день ото дня. Как только Гаррет узнаёт о задании, за которое никто не желает браться, глаза его загораются: тёмно-карие, цвета тёплого виски. И вскоре Карвер обнаруживает себя с братом на карачках в стоках, в засаде на опасных контрабандистов, которые оказались достаточно умны — и глупы, — чтобы обманывать Миирана, урезая его часть выручки. Большинство людей избегают неприятностей, но только не Хоуки. Они просто таятся в тенях, поджидая, пока неприятность подойдёт ближе. А потом обрушивают на неё огненный дождь. Карвер привык уклоняться от каждой обжигающей вспышки. Он недостаточно быстр, чтобы предупредить вражеский удар в спину, но достаточно быстр, чтобы танцевать посреди вызванного братом огненного шторма. Пламя пляшет оранжевыми отблесками вдоль лезвия меча, до самой зазубренной рукояти, и опаляет носы его сапог, воротник его куртки, короткие волоски на затылке. Лицо и голова Карвера легко поддаются огню, и Гаррет это знает. Однажды Карверу под ногу подвернётся камень, и он пропустит чей-нибудь выпад, взмах, удар эфесом. А Гаррет обязательно высмеет его за это. Как будто не видит, что Карвер немного занят битвой. * * * Проходит ещё два месяца, и значит, они отработали уже восемь: осталось чуть меньше четырёх месяцев их первого года в Киркволле. Карвер не припоминает, чтобы они прежде задерживались в каком-либо городе настолько, что люди успевали выучить их имена, а при встрече подмигивали, кивали или просто награждали приветственным «Хоук». У него никогда не было рутины, которую он мог назвать своей; самое ранее его воспоминание — как он ютится в тесноте фургона вместе с Бетани и мечтает, чтобы та прекратила плакать и дала ему поспать. Но приближается его девятнадцатилетие, мысль о котором Карвер хочет похоронить глубоко внутри, утыкаясь по ночам в изгиб локтя, — и на этот раз он не будет справлять его в тесном трюме корабля, или спрятавшись в караване торговцев, или в чьём-нибудь хлеву, не создавая шума, чтобы не вызвать проблем. Он становится слишком взрослым для дней рождений. Они пройдут через это, если не будут лишний раз высовываться. Именно так было в ферелденской армии, а Карвер знает, что был хорошим солдатом, что бы там ни говорила Авелин. Эта стратегия работала до самого Остагара. У армии порождений тьмы есть дурная привычка хоронить даже самые продуманные планы под шестифутовым слоем земли. Именно там в конце оказался король, да и большинство Серых Стражей тоже. Всегда находится что-то — огр, двигающийся чересчур быстро для своих размеров, сигнальный огонь, оставшийся без ответа — что проходит мимо Карвера, чего он не в силах предотвратить. Ему остаётся только ожидать удара — так же, как он, задыхаясь на ветру и дожде, ожидал подмоги, которая не пришла. Никто не объявлял войну в Киркволле, но ставки ещё никогда не казались Карверу такими высокими. *** «Кровавые Клинки» недолюбливают Гаррета. Карвер знал, что так будет: видел это с той же ясностью, что и атаку мабари на горизонте в Остагаре. Его брат портит всем прибыль, отказываясь красть у Миирана, а его оголённые плечи лишают остальных шанса привлечь внимание дам из пивной. Те предпочитают Гаррета, несмотря на — или благодаря — кровавому мазку поперёк переносицы. Эта шутка будет вечной; особенно после того как Гэв пожаловался, что маги вечно остаются чистенькими. Они не похожи на Карвера, который за столько лет научился жить в тени Гаррета. А Гаррет не понимает, что солдаты и наёмники любят тех, кто обламывает им кайф, так же «сильно», как и показушников. — Думает, что он лучше нас, — бормочет один из наёмников, темноволосый мужчина с жирным обрубком плоти вместо левого уха. — Ну ничего, мы ему скоро покажем. У людей слишком много причин любить Гаррета, вот почему остальные его так ненавидят. Карвер сжимает меч с такой силой, что хрустят разбитые костяшки. Жить с отступниками — значит вечно ждать чего-то: что проходящий храмовник постучит в их дверь, или что дядя Гамлен однажды осознает, что за сдачу магов в Казематы полагается неплохое вознаграждение. Этот болтун — просто ещё один идиот в длинной череде наёмников, у которых Гаррет Хоук сидит в печёнках. Но Карвер понимает, что сам выбрал для них такую жизнь, и ему отвечать, если с братом что-то случится до конца года. * * * Рано или поздно этому суждено случиться. Таков закон средних чисел — или закон невезения. В то утро они ссорятся за завтраком. Не важно из-за чего: сладкого чая Гаррета или Карверовой манеры пить молоко. Может, всему виной последний кусок чёрствого хлеба или просто брошенный через стол взгляд. Кто-то говорит «что?», кто-то пинает другого в голень или в колено. Карвер помнит лишь тон Гарретова голоса, его сведённые брови, как будто брат думает, что имеет на это право. «Веди себя прилично за столом, Карвер, в самом деле, у собаки манеры лучше, чем у тебя!» — и Карвер отправляется на долгую прогулку короткими переулками, где даже леди Элеганта не утруждается помахать ему, раз рядом с Карвером нет брата. Этой ночью им предстоит работа, но Карвер обнаруживает себя по горло в паучьих сетях и паучьей слизи, прорубающимся сквозь одно из киркволлских гнёзд. А когда добирается до места встречи, Гаррет там, но товара нет. Работа окончилась, не начавшись, и все деньги исчезли. Гаррет стоит, привалившись к скользкой коричневой стене, и перебрасывает файерболл из руки в руку. Огонь не настолько близко, чтобы подпалить ему бороду, но лицо его выглядит точь-в-точь как отцовское в свете костра, когда тот отказывался рассказывать детям о времени, проведённом в Городе Цепей. «Наконец-то ты объявился», — мысленно имитирует Карвер голос Гаррета, однако голос звучит наполовину отцовским, словно Карвер опоздал к ужину и заставил маму волноваться, а единственное наказание для него — это родительское молчание, длящееся весь вечер. Но в этот раз Мииран поджидает их на выходе из Клоаки, в вонючем смоге Нижнего Города, вместе со своими мальчиками — мальчики Миирана, так они себя называют, будто не желая становиться мужчинами, чтобы не брать на себя лишнюю ответственность, — и Гаррет тушит файерболл с улыбкой, способной развеять любые тени, и говорит совсем не то, что ожидал услышать Карвер: — Пожалуй, я сам сообщу Миирану плохие новости. Мне всегда было интересно, зачем такому человеку, как он, куча орлейских писем. Он ведь их даже прочитать не сможет. * * * Гаррет основательно опаивает Миирана, прежде чем во всём признаться; вскоре они уже вместе смеются о старых добрых днях, которые Гаррет даже не застал, пока Карвер, склонившись над вонючей пивной кружкой, пытается сдержать тошноту. На вкус выпивка хуже пепла, кружившегося в воздухе Лотеринга, или капель крови, брызнувшей тебе на губы из смертельной раны другого солдата. — Мне нужно отлить, — говорит Гаррет, пошатываясь, и врезается в Миирана на пути к выходу. Тот хлопает Карвера по плечу тёплой шершавой ладонью, заляпанной копотью и жиром, и выходит вслед за Гарретом через заднюю дверь трактира. Карвер ждёт их возвращения посреди потной толпы, где каждая вонючая отрыжка раздражает его не меньше взрывов хохота — ведь здесь слишком много людей, которые считают, что если притвориться, будто всё нормально, то всё так и будет. Ривейнские налётчики отмечают успешное убийство, подавальщица ожидает компенсации за свои услуги, а наверху в одной из комнат кто-то заглушает криками все разговоры и крушит мебель. Пламя в камине нещадно шпарит, и рубашка у Карвера подмышками промокает от пота. Что-то они задерживаются. Карвер остался единственным трезвым в этой части города в этот час, а его брат пропал на задворках трактира, сполна расплачиваясь Миирану за все Карверовы маленькие ошибки. * * * Карвер застаёт лишь окончание. Холодный портовый воздух бьет в лицо, когда он выходит через чёрный ход. Они, должно быть, почти закончили — но тут Карвер слышит тихие стоны Миирана и шорох его кожаной куртки о стену; он видит очертания плеч Гаррета, когда тот опускает голову; его локоть согнут под таким углом, что становится понятно: его рука в штанах другого мужчины. Мииран слишком пьян, чтобы заметить прячущегося в тенях Карвера, но когда он уходит, а Гаррет проводит рукой — другой рукой — по своим волосам, Карвер понимает, что его брат вовсе не пьян. Он вообще не был пьян. — Я не в первый раз это делаю, — равнодушно пожимает плечами Гаррет, и Карвер думает: «А будет ли когда-нибудь последний?» END