Placebo — Pure morning
«Друг познается в беде» — совершенно не про нас. Ты не можешь мне помочь, а я могу; ты можешь сделать мне приятно, а я не могу. Это равновесие в наших отношениях, которое заставляет меня приходить к тебе домой. Ты всегда готова ко всему, что я скажу. Но ты никогда не будешь готова мне помочь, даже в самую трудную минуту. Ты убираешь волосы в хвост, хоть он и получается с «петухами» — ничего не можешь поделать с дрожью в пальцах. И они путаются и путаются; иногда ты тихо шипишь от боли, когда слишком сильно затягиваешь волосы, но чаще улыбаешься. Тебе приятно, что я слежу за твоими хитрыми махинациями. Лучше бы объяснила, зачем ты вечно стягиваешь волосы резинкой. Ты аккуратно цепляешь за волосы свой незаменимый синий бантик, который так и хочется сорвать. Проходишь мимо меня и смотришь в зеркало: ты довольна своей прической. Ты любишь дразнить и потому сначала берешь с тумбы миниатюрную расческу, несколько раз проводишь ею по хвосту. Он у тебя короткий и еле-еле достает до плеч, однако мне и это нравится. Вздернув нос кверху, поворачиваешься ко мне и дерзко смотришь прямо в глаза — игра затягивается, и ты понимаешь, что я в меру терпеливый и выносливый. Но что-то идет точно не так. Я вижу озорной огонек, присутствующий всегда; сейчас же он придает твоим глазам шоколадного цвета лихорадочный оттенок, чего-то, как и я, ожидающий. Ты решила что-то поменять в наших правилах. Еще с минуту играешь со мной в гляделки, а затем я не выдерживаю и рычу, чтобы ты наконец начала делать хоть что-то. Но нет. Ты идешь к зеленому креслу и садишься с невозмутимым видом, беря с его спинки какой-то журнал, на котором я разглядываю название: «Приятное для твоего друга». Ты решила сделать мне подарок? — Что это, — киваю на твои руки. Ты, проигнорировав мой голос, переворачиваешь страницу и хищно улыбаешься написанному в нем. Только сейчас замечаю, что рядом с твоим бедром лежит перо, которое ты взяла в руки и что-то им обводишь. Подхожу ближе, но ты назло захлопываешь журнал и хочешь его уже убрать, как я хватаю тебя за тонкое запястье. — Я спрашиваю, что это? — стараюсь сделать свой голос как можно тише. Ты не любишь, когда на тебя кричат, а я учтив. Ничего не отвечаешь и даже не пытаешься высвободить свою руку из моей. Тебе будто всё равно. Но я же знаю, что под маской безразличия таится твое настоящее лицо, которое ты никогда и ни за что не покажешь мне, только другим. Ты прекрасно знаешь, как меня бесит, когда ты улыбаешься им, легко касаясь их плеч, или когда накручиваешь на свой тоненький длинный пальчик выбившуюся прядку волос, мило беседуешь. Тебе нравится. И ты хочешь, чтобы я показывал свою ревность, но мы же друзья, да? А друг может делать такое? Встаешь с кресла, всё же вырывая свое запястье из моих пальцев, и подходишь к кровати, на которой лежит завернутая в яркий красный бант и белую бумагу коробка, берешь ее. На твоем лице всего на секунду можно заметить то, как ты жаждешь, чтобы я открыл ее. Неужели моя догадка верна, и ты приготовила мне подарок. — Я мало зарабатываю с заданий, ты знаешь, — легкой походкой направляешься обратно к креслу, где уже сижу я, — но иногда надо своего друга баловать подарками, ты так не думаешь? Особенно тем, что понравится нам обоим, — последние слова ты шепчешь мне на ухо, по коже вниз пробегает табун мурашек от твоего тона. — Открой его, я старалась. Выхватываю картонку, рву бант, который ты, видимо, сама сделала, и торопливо приоткрываю крышку. Внутри темно, и я ни черта не вижу. Не сдерживаюсь и просто кидаю в угол комнаты верхушку коробки, заглядывая туда. Там пусто. Ничего нет. Это был розыгрыш? Ты, заметив мое выражение лица, смеешься. Так по-детски невинно и в какой-то степени глупо. И зачем ты устроила весь этот спектакль? — Знаешь, почему там пусто? — ты обходишь кресло и садишься ко мне на колени. — Потому что нам ничего обоим не нравится. Потому что мы оба пусты: я внутри, ты снаружи. Эта картонка — баланс на фоне тусклого и одновременно яркого контраста, если хочешь. Последние слова почти не слышны. Они тонут, когда я тянусь к твоим губам и целую их, прикусывая нижнюю губу. Я оттягиваю ее немного на себя, и ты тяжело вздыхаешь, жмешься, прикрываешь глаза. Да, в такой ситуации лучше рассчитывать на собственные ощущения и рефлексы, нежели на обманчивый орган зрения. Выпустив твою губу, провожу кончиком языка по ней, чувствуя все укусы, которые я оставлял на них. Их привкус манящий и сладкий — кровь вперемешку с черникой. Они создают невероятный вкус, дурманящий мой разум. Твои руки не лежат на месте никогда, когда я терзаю твои губы: они то царапают кожу на плечах и шее, то снимают одежду с меня и с себя, впрочем, ты это и сейчас делаешь. Нарочито медленно расстегиваешь пуговку за пуговкой, специально путаясь в них. Дрожь никогда не мешает тебе снимать так сексуально одежду. Смотреть на это уже приносит огромное удовольствие, а внизу живота разливается приятная нега. Ты вытаскиваешь руки из рукавов рубашки, случайно задевая свой бюстгальтер. Хочу сказать, что ты прекрасна, но при этом не хочу тебя осыпать комплиментами, которые ни тебе, ни мне не нужны. Они нормальны только для пары, а мы всего лишь друзья, которые любят друг друга дразнить и приносить ни с чем не сравнимое удовольствие. Откидываешь ненужную вещь подальше от себя; я уже прикусываю до крови твою губу, слизывая капли с металлическим привкусом. Это заводит еще сильнее, чем твои раздевания. Ты нащупываешь одной рукой мою и сжимаешь ладонь, а второй ерошишь волосы на моей голове, чуть оттягивая назад. Перехожу от губ к шее, впиваясь в нее поцелуями и укусами. Ты не любишь, когда я оставляю на ней засосы, но не могу себя сдерживать и оставляю буро-малинового цвета отметину. Мне нравится то, как она выглядит, ты же смотришь на меня с упреком, и игривость с твоего лица пропадает, правда, как только разрываю на две части твой бюстгальтер, на щеках появляется румянец. Тебя так легко смутить. Твоя грудь тяжело вздымается. Ты пытаешься хоть как-то укрыть ее от моего взгляда, но все попытки тщетны — одним легким движением завожу твои руки за спину. Пищишь, дергаешься, кусаешь щеки изнутри, но я же знаю, что вырвать запястья ты сможешь без всякого труда. Я не настолько жесток, чтобы сжимать их до хруста или вовсе ломать, и пока я этого не делаю, ты точно можешь не прикидываться жертвой ужасного насильника. Только не с тобой. Я провожу ладонью другой руки по упругой груди, ощущая, насколько там мягкая и приятная кожа. Указательным пальцам провожу по твердым соскам, еле надавливая ногтем, от чего ты шумно вдыхаешь через рот. Тереблю их двумя пальцами, наклоняюсь и начинаю обводить языком твой сосок. Иногда забываюсь и надкусываю его, но тебе, как всегда, это нравится. Что бы я не делал — ты всё равно будешь стонать. Долго не задерживаю внимания на твоей груди, ведь прелюдии совершенно не для нас. Ты, будто выйдя из транса, наконец-то проявляешь хоть какую-то инициативу и снимаешь с меня жилетку. Шарф не трогаешь. Может, тебе он просто нравится или возбуждает, но я никогда тебя об этом не спрашиваю. Это твое дело. Как только ты кладешь жилет на спинку кресла, я подхватываю тебя и несу на кровать. Она удобней кресла во много раз. Одежда кажется такой ненужной сейчас. Да, по сути, зачем она, если является преградой. Она мешает видеть тебя обнаженной, а ведь твое тело всегда было и будет красивым, хоть и считаешь его обычным и непривлекательным. Для меня оно всегда будет противоположно твоему мнению. Провожу языком вдоль живота, слизывая небольшие капли солоноватого вкуса. Твоя спина выгибается навстречу таким неторопливым, липким, горячим ласкам, грудь тяжело вздымается, будто на нее кто-то наступил и мешает дышать нормально. Вижу, как твои губы, до этого такие влажные, яркие, становятся несколько бледными. Я заметил, что чем больше ты возбуждаешься, тем тусклее становятся они. Но заметила ли ты? Хотя тебе и вовсе плевать — главное мои поцелуи и прикосновения, а все остальное пустяки, не стоящие твоего внимания. — Нацу, — у тебя появляется одышка, словно ты сейчас не лежишь на кровати, а бегаешь километровый кросс, — прошу, быстрее. Если бы кто знал, насколько сильно меня могут возбудить твои просьбы, рассекающие напряженный воздух, то он бы не поверил. Прошу... Казалось бы, обычное слово, но только не для меня. Твою интонацию, то, как ты выделяешь первый слог и тихо шепчешь последний, может сравнить с самой сладкой, вкусной, но в то же время приторной конфетой, которую хочется смаковать и смаковать. Она не может надоесть, ведь получить ее очень и очень сложно. И когда я слышу это слово, то просто дурею на твоих глазах, застеленных легкой дымкой. Снова перехожу на укусы. Мне уже наплевать, что я могу причинить тебе вред; мне все равно будет на твои всхлипы и крики, которые ты наверняка попытаешься не издавать. Твой живот плосок; провожу по нему ладонью и чувствую тепло, исходящее от него, и небольшой шрам, который вот уже три месяца не может зажить. Наклоняюсь к нему и царапаю чуть острым ногтем. Я ненавижу мысль, что кто-то, кроме меня, во-первых, трогает твое тело, а во-вторых, оставляет на нем следы. Мне хочется их убрать. Хочу, чтобы их мог делать только я. Надавливаю сильнее, сильнее и, убрав палец, вижу краснеющую вмятину, оставленную ногтем. Плевать, что она исчезнет через несколько секунд. Утыкаюсь носом в пупок и обжигаю его горячим дыханием, из-за чего ты, наоборот, вжимаешься в матрас, делаешь яркие, тонкие полосы на моей спине. Ты не любишь черный; может, он у тебя ассоциируется с чем-то плохим, но ты никогда, несмотря на свою молочного цвета кожу, не надевала вещи черного цвета. С чем это связано - можно лишь догадываться. Однако сегодня ты удивляешь меня все больше и больше: короткие шорты, еле прикрывающие пятую точку, были почти смоляные. И, черт, то, как они смотрелись на твоих стройных ногах, неописуемо. Мои руки непроизвольно тянутся к пуговке и «собачке», и легким движением снимаю их с тебя. На твоих губах играет легкая усмешка, замечаю, что волосы раскиданы на белоснежной подушке, а около нее аккуратно положена темно-красная резинка. Через секунду шорты вместе с того же цвета трусиками летят за пределы кровати. Скрещиваешь ноги у меня за талией и тянешься за поцелуем, за которым хочешь спрятать легкий румянец, появившийся снова из-за моих «некультурных» действий. Впрочем, ловлю твою верхнюю губу и тяну на себя, а тем временем поглаживая твои бархатные, холодные бедра. Чуть сжимаю их, согревая, отчего ты чуть ли не мурлычешь. Облизываешь губы, тем самым прерываешь наш недопоцелуй. Выглядишь настолько расслабленной и красивой, что это заводит еще сильнее и сильнее. Неожиданно ты приподнимаешься на локтях и киваешь в сторону моих шаровар. Видимо, я слишком увлекся тобою и совсем позабыл о себе. Для таких друзей, как мы, это вполне нормально. Ты садишься на колени, наклоняешься к моей шее, щекоча раскаленную кожу своим холодным носом, оставляя пока незаметный засос, и пытаешься стянуть с меня шаровары, с чем я тебе помогаю. Кладешь руки на мою шею, обмотанную шарфом, утягивая за собой. Я размещаюсь между твоих ног и начинаю покрывать твои ключицы невесомыми поцелуями, а мои пальцы касаются твоей промежности. Ты вздрагиваешь, сильнее сжимая меня в своих руках, и твои глаза округляются. Удивление и некое спокойствие проскальзывают в них. Ввожу два пальца, всего-то, и твой рот приоткрывается, напоминая форму буквы «о». Тебе немного некомфортно. Это видно по твоим нахмуренным бровям, так смешно сблизившимся к переносице. От ужасного чувства под названием «некомфортно» ты обычно стараешься избавиться всякими способами, например, раздиранием и покусыванием моей кожи, глупыми фразами, вылетающими совершенно не по твоей воле, сжиманием моих боков ногами, от чего потом тяжело двигаться. Но сейчас ты просто лежишь, словно марионетка, ждешь чего-то или же пытаешься скрыть тупые эмоции за другой маской, которую ты не любишь показывать. Только не мне. Прокручиваю пальцами внутри тебе, и ты все скрываешь и скрываешь бушующие чувства. Однако я же вижу, как тебе чуть-чуть больно из-за моих действий. И в то же время тебя удовлетворяют мои ласки, хоть и немного. Пока мои пальцы гладят мягкие стенки, я кусаю до крови твою шею, на которой можно сосчитать чуть больше восьми засосов. Кажется, ты бы и не знала, что твою шею сейчас кромсают мои зубы, если бы не тоненькая, темно-алая струйка, начавшая бежать по острым косточкам вниз по животу. На вкус твоя кровь отдает железом, но, черт, как же она сладка. Мои губы наверняка перепачканы в ней, хочу поцеловать твои. Поцелуй выходит, как всегда, великолепным, кровь играет важную роль в них, ведь именно из-за этого ты приходишь в себя, выйдя из некоего транса. Проталкивая глубже и глубже пальцы, я сильнее чувствую, как по моему члену стекают капельки терпкой на запах смазки. Торопливо вытаскиваю пальцы, слыша твой недовольной вздох. Ты хочешь. Хочешь, чувствовать мой член в себе, но ты прекрасно осознаешь, что пока я вдоволь не наиграюсь, ничего не получишь. Тебе остается всего лишь кидать в меня злые, наполненные лживой ненавистью взгляды и рвать простынь, впитавшую наши запахи. Я знаю, что под подушкой у тебя всегда найдутся презервативы, поэтому тяну руку и нащупываю их там. Ты одариваешь меня неплохим таким взглядом, когда я нарочито медленно откусываю от небольшого размером квадрата его часть. Возможно, некоторые подумали, что я дразню тебя, и они буду правы. Дразнить — вот мое любимое занятие, когда дело касается тебя. Вытаскиваю из обвертки презерватив и затем медленно, чтобы еще больше злить тебя, натягиваю его на свой член, при этом улыбаясь. И где же твоя маска, когда я проделываю это? Неужели ты забыла о ней? Резко, без каких-либо предупреждений вхожу в тебя, и ты вновь выгибаешься дугой, издалека напоминая изящную кошку. Делаю еще один достаточно глубокий толчок и вхожу на всю длину, ты же буквально сдираешь с меня мой шарф, кидая куда-то сторону, и царапаешь своими ухоженными ногтями шею, оставляя за собой тускло-красные борозды, которые в скором времени могут превратиться в царапины. Эти «прикосновения» побуждают меня двигаться в два раза медленнее и слабее, из-за чего ты все же чуть ослабляешь свою мертвую хватку. Так-то лучше. Намного. Я то сильнее и глубже вхожу, потому ты стонешь громче, делая небольшие вздохи, то забываюсь и целую каждый миллиметр кожи, которая на данный момент принадлежит одному мне. Хотя она всегда будет моей, хочешь того или нет. Ты не можешь сосредоточиться: твои губы шепчут одно, но думаешь, а вернее, занята-то другим, в итоге произносишь бред, разобрать который у меня даже нет желания. Толчки грубые и не имеют ни капли нежности; раны алеют, пока ты дерешь на мне кожу. Да, завтра будут последствия, которые придется прятать за тонной одежды, однако какой смысл это имеет сейчас, когда я буквально вдавливаю тебя в кровать, а ты цепляешься за мои плечи так сильно, делая больно. К пику удовольствия мы приходим не одновременно — ты, вся выдохшаяся, слабо сжимаешь меня между своими ногами, когда как я рычу тебе на самое ухо «Люси» и падаю, следом за этим выбрасывая использованный презерватив в сторону. Несмотря на огромную разницу в весе, ты почему-то ничего не говоришь. Тебе будто наплевать, что я могу раздавить тебя; сейчас ты находишься не на этой кровати, не в этой комнате. Где-то, но не в этом мире. Твой вид заставляет меня усмехнуться собственным мыслям, и ты, все же выйдя из прострации, тихо шепчешь, пытаясь придать своему голосу хоть капельку недовольства, которое просто исчезло: — Чего лыбишься? — А друг с месячными все-таки лучше, — не подавляя смешка, встаю с кровати и чувствую, как в меня кидают подушкой. — Намного лучше, — быстро натягиваю шаровары и на ходу схватываю с пола жилетку и шарф, вылетая из открытого окна.Day's dawning, skins crawling