***
Ему, наконец, стукнуло восемнадцать. Он взрослый и самостоятельный, так он говорит родителям, все еще не решающимся отпускать его одного в Сеул; Чонопу, а после и Химчану, скептически настроенным на этот его слишком уж неожиданный переезд; Дэхену, ни на секунду не отлипающему от "да остань ты, Господи Иисусе, заберите меня у него, кто-нибудь" Ю Енджэ, которые, кажется, единственные понимают и принимают его решение, или только Енджэ, потому что Дэхен, кажется, кроме Ю ничего не видит-не слышит-не чувствует-не знает. А потом...потом все идёт в Тартарары, по наклонной плоскости, к чертям катится. Чжунхону ещё никогда не был так больно, спину буквально раздирало в клочья, все тело горело, будто его во фритюрницу кинули, перепутав с нарезанной картошкой, горло саднило так, что с норовящими вот-вот сорваться с языка ругательствами пришлось повременить, потому что, кажется, кипящее масло аж до глотки добралось, выжигая голосовые связки. Он заставляет себя, буквально насильно тащится в ванную, врубает ледяной душ, прижимается спиной к прохладному кафелю и плачет...он плачет, правда, с надрывом так, в колени носом утыкается и скулит, как побитый щенок, потому что понимает, что это п и з д е ц, что это конец всему, потому что такую адскую боль могло вызвать только одно. Он не хочет смотреть в зеркало, он уже знает, что там увидит, знает, что, повернув голову, сможет рассмотреть на правой лопатке гребаные завитки чьего-то гребаного имени, выжженного на коже, клеймившего его. Его - смирившегося со свободой - восемнадцатилетнего Чхве Чжунхона. И все, о чем он просит сейчас Господа Бога, чтобы это все оказалось лишь простой ошибкой и не более того, потому что, твою мать, почему он такой ущербный, а?! Почему, блять, скажите на милость, имя его родственной души обрывается на две трети?! Чжунхон ещё раз внимательно рассматривает покрасневшую кожу на спине, чтобы удостовериться, что да, Хон, ты гребаный неудачник. А на лопатке у него чёрными витиеватыми буквами: "Бан Ен..." В конце-концов, парень свыкается с тем, что, раз уж ничтожество, то таким и помирать, раз уж лузер, то во всем. На исходе третьей недели он решает, наконец, вылезти из однокомнатной квартирки, хотя бы потому, что холодильник перестаёт радовать его обилием продуктов, а есть всё-таки хочется. На улице - зима, наконец-то можно поглазеть на украшенные витрины, зарядиться духом Рождества и снова утопать к себе, в мир редких звонков от родителей и немногочисленных друзей. Он едва успел прикупить себе новую пару носков /"перед смертью я передам свою коллекцию в музей"/, как все снова пошло наперекосяк. - Чжунхон? - услышал Чхве привычно тихий, а от того и столь узнаваемый голос, и почувствовал, как его руки неуверенно касается чужая маленькая ладошка. - Чжинхван-хен, - глаза младшего распахиваются от удивления, вот уж кого-кого, но его он здесь видеть точно не ожидал. Он, вроде, и рад увидеть маленького хена, который иногда помогал ему с математикой, будучи старше его на два года, только вот, к нему в дополнение шёл никто иной, как Ку Чжунхэ, всего на пол-года /которые, поверьте, таки многое решали в их извечных спорах/ младше Хона, парень с раздутым самомнением и вечным недовольством, в общем, по его роже можно явно прочитать, как ебал он весь этот мир и всех живущих в нем. Но стоило Киму оказаться рядом, как этот ребёнок менялся в диаметрально противоположную сторону. Но он все равно был и останется мелким говнюком, ибо скорее небеса рухнут, нежели Ку, мать его, Чжунхэ снизойдет до простых смертных, если они не Чжинхван. - Ты стал ещё выше, - улыбается старший, - Нет, ну правда, куда вы все так растёте? Чхве неловко рядом с приветливым хеном, потому что...просто неловко, в общем, но он старается /правда/ улыбнуться и неуверенно треплет Кима по голове. - Руки убрал, - а мы уже заждались, чёрт побери. - Чжун, успокойся, это же Чжунхони, ну, - Хвани сжимает руку парня в узкой, по-детски маленькой ладошке и смотрит на Чхве виновато. - О, хен, только не начинай, - привычно закатывает глаза самый младший из троих, на что Чжунхон мысленно херачит фэйспалм, потому что в этой жизни меняется все, кроме идиотской привычки Чжунхэ. - Счастливого Рождества. Даже тебе, мелкий, - Хон знает, что младший бесится из-за этого не на шутку, а потому успевает ретироваться под счастливый смех Кима и громкое "да ты ахуел" от Ку. Да, у них особый вид приятельских отношений. Настроение у Чжунхона все же испорчено. И не потому, что он не был рад вот такой вот внезапной встрече, как раз таки наоборот. Все портит тот факт, что они, как бы, вместе, они - родственные души, у них любовь до гроба и /если такое возможно, а оно возможно же/ после, то есть, у них по определению все хорошо, а Чжунхон...он просто завидует /не по плохому, нет/. Ему просто снова больно, потому что, как так, ну, где вообще такое видано, чтобы имя только наполовину?! Ну серьёзно, Господи или кто там сверху такими делами занимается, вы чего творите-то? Вам лень имя дописывать? У вас там чернила кончились? Так а чего заморачивались-то? Настроение у Чхве скатывается под ноль, под минус, он бы даже сказал, когда на выходе из торгового центра, он сталкивается с кем-то, да так "удачно", нахрен, сталкивается, что его горячий шоколад расплывается тёмным пятнищем по /"только не это, нет-нет-нет"/ дорогому пальто подвернувшегося под руку незнакомца. Самый ад наступает, когда мужчина, вместо проклятий или, не дай Бог, рукоприкладства, расплывается в широкой улыбке, обнажая десны, и вдруг громко смеется, чем неимоверно смущает Чжунхона /правильнее будет сказать - Чжунхон ахуевает/ - Я могу заплатить за химчистку, - выпаливает юноша и прячет дрожащие ладони в карманы парки. - Ты можешь заплатить за ещё одну чашку горячего шоколада. Только в этот раз неплохо было бы его выпить, - незнакомец продолжает улыбаться, попутно снимая испорченную вещь, а Чжунхон мгновенно задыхается, потому что, ебатьебатьебать ну вот кто разрешил ему быть таким...ну, вот таким. - Х...хорошо, - бормочет побледневшей виновник сие происшествия и неуверенно кивает. Они идут в кафешку в которой, по словам мужчины, самый лучший горячий шоколад и пирожные. Весь путь до кафе он не может перестать коситься на незнакомца, который чуть ниже Чжунхона, у него потрясающая смуглая кожа, ахренительная улыбка, а его голос, ох, серьёзно, Хон забирался на небеса и спускался обратно раз пять, пока слушал, как он сосредоточено говорил с кем-то по телефону. А ещё он занят, да. Краем глаза парень видел чернильные хитросплетения чужого имени, обхватывающее запястье мужчины плотным кольцом. Впрочем, Чжунхони, ты тоже отныне не свободного полёта птичка. - Тебя как зовут-то, ребёнок? - они сидели в кафе уже гребаные десять минут, и все это время Чхве лишь безучастно осматривал многочисленных посетителей и тихо вздыхал, так как телефонный разговор кое у кого затянулся, а потому он даже вздрогнул, понимая, что обращаются, вообще-то, к нему. - Чхве Чжунхон, - Хон кое-как выдавливает подобие улыбки и протягивает ладошку, как принято у приличных людей, вот только, кажется, кое-кто, сидящий напротив, не совсем в курсе элементарных норм приличия, потому как жест дружелюбия по достоинству не оценивают, напротив, мужчина вдруг резко меняется в лице, от улыбки не остается ни следа, Чжунхону отчего-то стыдно и неловко одновременно, как будто он провинился, как будто он сделал что-то по-настоящему плохое, потому как ходящие под скулами желваки, нахмуренные брови и сжатые в кулаки руки не могут предвещать ничего хорошего или Хон чего-то не понимает?! - Чхве Чжунхон, значит, - сквозь стиснутые зубы цедит мужчина. - Я Бан Еннам. Вот, вашу ж мать, так встреча. Чжунхона мгновенно прошибает током и по спине муравьи вдруг ползать начинают. Потому что те два слога, что на лопатке его выточены, совпадают, чёрт побери. Еннам, уже не незнакомец, теперь уже Бан Еннам /уже...а что уже-то, кстати?/ хмурится все еще и протягивает ему руку, ту самую, на которой Хон ранее заприметил надпись, и усмехается вдруг: - Глянь хоть, правильно там все? Твое имя, ну? И у парня воздух из лёгких вышибает, он дышит через раз, будто разучился кислород вдыхать, и стонет вдруг тихо-тихо то ли от облегчения, то ли ещё хрен знает от чего. - Это...это моё имя, да, - в горле пересыхает, он делает большой глоток шоколада и когда глотку раздирает от боли, понимает, что облажался. - Твою мать, - Бан тут же подрывается и просит, чтоб воды ледяной принесли. К счастью, обходится все, но Чхве все же подзатыльник слабенький, но прилетает. - Эй, мы только познакомились, а ты на меня руку уже поднимаешь. Хен, так нельзя, - надувает щёки парень, что тут же делает его похожим на маленького капризного ребёнка. - Где твоя надпись, м? - Еннам пропускает упрек мимо ушей и внимательно разглядывает Чжунхона, но ни следа, ни буковки не замечает. - Она на лопатке. И...там все очень странно, на самом деле, - парень, правда, не знает, как объяснить тот факт, что не до конца имя нарисовано, что буквально одного слога не хватает. Старший лишь хмурится снова и телефон со стола хватает резко, судорожно что-то ищет там и ждёт, когда ему ответят. - Собирайся, нам пора, - быстро проговаривает Бан, кидает на стол смятые купюры, хватает младшего за руку и торопится прочь. Чжунхону бы впору руку отдернуть, развернуться и бежать со всех ног, но проклятая метка держит его, а когда он слышит в динамике Еннама голос, точь-в-точь его, он понимает, что сейчас произойдёт что-то куда более ебнутое, чем все, что происходило с ним когда-либо в жизни, и оказывается прав, потому что Бан вдруг мягко сжимает его ладонь, улыбается нежно-нежно и тихо так, как будто это слишком важная, слишком ценная информация, которую лишним ушам слышать необязательно, выдыхает в динамик: - Я нашёл нашего мальчика, Енгук.***
Видеть перед собой брата-близнеца Бан Еннама было настолько же странно, насколько и здорово одновременно. К слову, они были похожи процентов на шестьдесят, тридцать из которых приходилось чисто на внешние данные, тридцать - на любовь к живописи, фотографии и всей прочей дребедени, в которую Чжунхон особо и не втыкал. А вот уже сорок процентов пришлось на абсолютно полярные характеры, жизненную позицию, мировоззрение и, чёрт побери, отношение к Чхве Чжунхону собственной персоной. Если старший близнец, коим являлся Еннам, терпел все выходки неугомонного подростка, прощал ему многое, в общем, частенько вёл себя , словно курица-наседка, то с младшим из близнецов Бан в первое время они ссорились ужасно, скандалы и истерики /это уже со стороны младшего, ибо Енгук предпочитал брать молчанием и полнейшим игнором/ были нередкими гостями в их, теперь уже, общей квартире. И только Еннам понимал, принимал эти их странные отношения на троих, только он мог успокоить бушующий ураганчик "Чхве Чжунхон", достаточно было только одного его мягкого взгляда или лёгкой улыбки, порой нежного "иди ко мне, малыш", как самый младший виновато опускал голову и спешил в успокаивающие объятия. Ну, и по происшествии примерно четырёх месяцев совместного проживания, у недопары Енгук и Чжунхон таки выработался своеобразный нейтралитет в отношениях, заключавшийся в "ты - здесь, я - там", "это - моё, без разрешения не трогать", "в мою спальню ни ногой", "думать о моей студии даже не смей, увижу тебя там, выкину из квартиры". - Я так странно себя чувствую, - как-то говорит Чхве, стоя на пороге их совместной с Еннамом комнаты и проходит вглубь, едва слышно вздыхает и ложится рядом со старшим, зарывается кнопочкой носа в смуглую шею и просто молчит, ведь чувствовать тепло старшего - самая невероятная и успокаивающая вещь на свете, им не надо слов, чтобы выразить то, что они испытывают друг к другу, ничего им не надо; чтобы чувствовать себя в безопасности /и обязательно любимым/ Хону достаточно вот так, просто лежать рядом и тихо посапывать в крепкое плечо уже родного /они ведь почти год вместе/ мужчины. Когда парня обнимают в ответ, а чуть шершавые подушечки пальцев ласково поглаживают судьбоносную метку, обводят ее контуры, останавливаются там же, где буквы резко оборваны и его слух улавливает будто чем-то разочарованный шепот, становится как-то не по себе, знаете ли. Просто, предчувствие у него дурное возникает. Он поднимает голову, чтобы убедиться, что да, так оно и есть. - Енгук, ты что здесь делаешь? - вроде бы возмущенно, но на деле же смущённо выдаёт Чжунхон. Старший растягивает пухловатые губы в чуть насмешливой /"что, блять, здесь происходит"/ улыбке и заправляет младшему за ухо выбившуюся прядку в очередной раз переженных аммиаком волос и в его взгляде что-то такое...непонятное мелькает, что Чжунхон весь напрягается мгновенно, подбирается и готовится в челюсть со всей дури заехать, если вдруг понадобится. - Еннам говорил, что с тобой приятно спать в одной постели, что с тобой кошмары сниться перестают. Я, вот, решил воспользоваться случаем и проверить, - Бан уже нагло ухмыляется во весь рот, не отводя взгляда почти черных глаз, зато Хон не выдерживает взгляда старшего /слишком тяжёлый/, закатывает глаза /самое время для убийства кое-кого весьма нахального за передачу по наследству этой идиотской привычки/ и показательно раздраженно фыркает, пытаясь скрыть волнение и неловкость. - Ты слишком близко, Бан. Мне это не нравится, мне неуютно, - младший предпринимает заранее обречённую на провал попытку выбраться из енгуковых объятий, но младший из близнецов лишь вздыхает глубоко, чуть крепче притягивая юношу к себе. - Я извиниться хотел. Понимаешь, я ведь - не Еннам, - Чхве в очередной раз тихонько фыркает и качает головой, Енгук легонько шлепает парня по руке и продолжает: - С людьми сближаться - не моё, если честно. У меня и друзей-то никогда толком не было, раз-два и обчелся. А тут...слишком резко это все. Мы с братом вообще думали, что это все - такая вот ахуенно несмешная шутка. Ну, я понимаю, близнецы и все такое, но чтоб человек нам предназначен был один и тот же - это просто ебануться уже, если честно. Я тебя когда увидел, сразу понял - пиши-пропало, - младший снова фыркает, на что уже Бан глаза закатывает: - Неа, даже и не думай, что это чувство любви с первого взгляда или еще какая подобная романтическая хрень, я не верю в такое, упаси Боже. Да и не до того мне тогда было. Просто, ты же ребёнок еще, тебе ведь на тот момент восемнадцать всего было, а мне чертовых двадцать четыре. Я попросту не мог. Это чересчур. - Еннам же смог. И...я вас выбрал. - Сами мы никого не выбираем, малыш, - грустно улыбается Енгук и встаёт с кровати под недовольное ворчание младшего. - Да я же не о том. Енгук, я бы мог вас продинамить, мог послать куда подальше, я ведь к тому моменту, как мы с Еннамом столкнулись, уже и переосмыслить все успел, понял, что на хер мне это все не сдалось. Мало того, что поздно там, сверху или где-то хрен знает где, решили сжалиться надо мной, так, как оказалось, они ещё больше поиздеваться решили - мол, друг мой сердечный, сам думай и гадай, с кем из двоих быть хочешь. А тут, как потом оказалось, и выбора-то нет - вам обоим судьба определила наказание в лице меня любимого. - Ну, во-первых, от судьбы ты не уйдёшь, так что вряд ли бы там нас послал на все четыре стороны, сам же знаешь, пиздострадания на всю жизнь нам обеспечены. А во-вторых... - А во-вторых, ребята, вы оба слишком много думаете и нам неплохо было бы уже лечь спать, - раздался чуть сонный голос Еннама и губы Чжунхона растянулись в улыбке, счастливой-счастливой такой, Бан-старший ласково потрепал сухие белые пряди, следом целуя в макушку, и бросил в сторону брата взгляд, преисполненный неким удовлетворением и облегчением. А у Енгука какого-то хрена в сердце клапан, кажется, пережало, или что там ещё, отвечающее за эти, как раз таки, гребаные пиздострадания, о которых он с Чхве буквально пару минут назад говорили, пережать может. Но, признаться, да, гадко и паршиво на душе стало. - Енгук, не уходи, а. Пожалуйста. Ты же сам говорил, что теорию Нама проверить хочешь, - закусив губ, прошептал Чжунхон. /И, господе иисусе, что творится-то, блять, вообще/ Бан-младший ложится с краю, хлопает ладонью у местечка около себя, на что младший радостно кивает, забирается к нему под бок, в мгновение оплетая старшего длинными ногами, но не забывает при этом и о Еннаме /у Енгука чуть-чуть змея-ревность в сердце шевелится, но он её быстро успокаивает/, Чжунхон заводит руку за спину, не отрывая при этом чуть мутного взгляда темно-карих глаз, натыкается на горячие пальцы Бана-старшего, легонько тянет на себя, заставляя лечь вплотную, чтобы чувствовать его каждой клеточкой тела, и жмурится от удовольствия, когда чувствительной кожи шеи мимолетно тёплые губы касаются. И Чжунхон теперь действительно чувствует себя абсолютно защищённым в кольце двух пар сильных рук. И Енгук чувствует, что все чертовски правильно на данный момент. И счастливая улыбка их с Еннамом Чжунхон-и, и одобрительный взгляд брата - тому стопроцентное подтверждение. А потому он, наконец, позволяет себе то, чего раньше не осмелился бы сделать: решительно касается губ своего малыша, на пару секунд всего, потому что большего он ещё не заслужил, слишком долго от самого себя бегал, слишком долго от него отказывался. И Еннам чувствует, что ещё никогда там, "у них", не создавали ничего прекраснее, чем их, пусть пока ещё не устоявшаяся, но крепнущая день ото дня, связь. Он так долго ждал их Чжунхона, так долго. Теперь он все возможное сделает, чтобы у них троих все было хорошо, и уверенный взгляд Енгука, проходящий сквозь душу, читающий мысли, не даёт повода усомниться в том, что теперь и Бан-младший "в игре". И как они вообще раньше жили друг без друга?!