Я, арранкар

Гул ветра принес пробуждение… Унылая песнь, пробирающая насквозь, раскидистая, будто звучала она посреди пустынного космоса. Эхо. Воющее эхо снаружи, вокруг, со всех сторон, а из горла снова просится ноющий протяжный стон. — Уууууууууумммммм… — Не верится, что человеческие связки способны выдавать подобные звуки. Хотелось заткнуть их немедленно, а то и вовсе вырвать, лишь бы перестать пугаться какого-то невидимого монстра, который словно бы забрался внутрь меня. Рука сама потянулась к губам, а голова — к руке, чтобы поскорее покончить с этой жутью, но тут я осеклась. В мышцах — килотонны тяжести. В движениях — потустороннее осязание. Уши уловили сухой шорох вслед за пальцами, а сползшую по твердой поверхности щеку изрезало тысячью острых мелких лезвий. Веки дрогнули — и взгляд затерялся в бескрайности песчаной пустыни. Песок? Я рефлекторно дернула голову назад и снова ощутила резь кожей. Не песок — здесь будто кто рассыпал крошку из разбитых в прах елочных игрушек, а землю выстлал причудливым белым… Снег? Зима? Я возвела глаза к чернющему небу. Мир, покрытый тьмой, которая насмешливо подмигивала узким остроконечным серпом-месяцем. И никаких туч. «Боже? Что это за место?..» — выдохнула я и вздрогнула от очередной порции звериного рева, донесшегося изнутри. Рука осознанно ухватилась за рот, но лучше было бы мне не видеть ее. Огромная, мощная серая лапа, с узловатыми пальцами и когтями на них — длиннющими, изогнутыми, хищными, драконьими… Неописуемый ужас не давал отвести глаз от того, что оказалось вместо моей ладошки — изящной, нежной ладони с тонкими музыкальными пальцами и аккуратными продолговатыми ноготками, которые я любила затачивать под кошачьи коготки. То, что было сейчас передо мной — походило на веер кинжалов в одной руке, и на еще одну охапку убийственных лезвий — в другой. Я захлопала веками, оторопев вконец от увиденного, но черные круги, что будто оправой очков окружили мои глаза, вызвали приступ нового неистового поражения. Я схватилась за голову руками-лапами — а там маска. Костяная крепкая маска, насмерть приросшая к лицу поверх упругой, гладкой кожи на лбу, щеках и нижней челюсти. Черт! Сколько бы я ни старалась стянуть с себя этот кошмар — всё тщетно. Маска стала частью меня, будто произросла непосредственно из костей черепа, и снять ее было равносильно расщеплению грецкого ореха: маска и оказавшийся треугольный гребень на затылке составляли голову непонятного чудовища, в котором по какой-то нелепости еще бился здравый мозг. Мой мозг, переполненный лихорадочным страхом и измученным рассудком, который очень хотелось взять и отключить. Невидимого монстра во мне не существовало. Нет, монстр как раз таки был, и это я обреталась на его задворках, чудом соображая это и в приступе коренного шока все еще не сошедшая с ума. Я монстр? Я монстр! Монстр, монстр, монстр!!! Монстр, который… что? Пред глазами всплыли десятки перекошенных в посмертном ужасе лиц случайных жертв, духов, которых я глотала, точно пилюли от неизвестной миру болезни… Черт… Я зажмурилась, что есть духу. Как такое было возможно? Захотелось отчаянно проснуться. Дома, под одеялом, или привязанной ремнями к больничной койке в психушке — все равно. Я бы, не глядя, выбрала последний вариант, признала бы себя душевнобольной, только бы не это. Не эта правда. Не этот прохладноватый привкус в горле. И не эта пустота в груди, убивающая миллионом мгновенных и одновременных казней. Голод. Голод грыз во мне все живое, но не искрошил меня ни на йоту, как ту цепь, что рассыпалась в небытие. Голод. Голод заставлял нестись быстрее ветра, распахивать до боли пасть и хватать на ходу сладко-пахнущих и вызывавших обильное слюноотделение призраков. Еда. Пища. Лакомство. Это было вкуснее в стократ всплывающего в памяти наслаждения от поедания любимого молочного шоколада. Поглощение душ. Их легкое скольжение по языку и дальше — вдоль, по гортани. Уханье где-то в районе несуществующего сердца и быстрый ток высоковольтной передачи по венам. Ох, это было бы вспоминать настолько восхитительно, если бы не одно случившееся «но» — эффект незавершенного действия. Две пары глаз оттенка любимого шоколада, глядевшие с болью, с жалостью, с обидой, с отчаянием. О, их горячие души так притягивали, словно магнитом! О, сладкоголосая трель их встревоженных сердец до сих пор стояла в ушах, а фигуры их светились сказочным золотистым сиянием… Мне хотелось попробовать его на вкус, хотя бы кончиком языка лизнуть, чтобы после — не смочь остановиться. Рыжие. Они — как запретный плод. Который желаешь всем нутром, но то же нутро отчаянно колотит кулаками и кричит до хрипоты, буквально задыхаясь: «Не смей! Нельзя! Только не они!..» «Верно…» — не согласиться с этим невозможно. Это становится похоже на то, как самостоятельно лишить себя кислорода. А умирать мне было рановато. Если рыжие — недосягаемый трофей, то синеглазый лучник — добыча. В голове крутились обрывки фраз о его вине, и месть без вмешательства сознания стала уверенно отравлять мою кровь. Отомстить. Встретиться снова и оторвать ему голову, выпустить кишки наружу и сожрать по кусочку, пробуя на вкус вместе с душой парное горячее мясо окровавленными клыками монстра. Да, отомстить. Да-да, уничтожить его, убить, убить, убить, как уже было. Как было с тем другим, также заслужившим на расплату. Как я проделала уже после — но уже с безвинными существами. Ну и пусть. Голод и месть. Месть и голод. Вот, что отныне горело во мне, тянуло липкостью горло и вызывало зуд на языке. Хлоп! Рука непроизвольно прибила прошуршавшее мимо живое создание. Слабое тепло. Торопливые движения. А еще запах. Запах слабого и запах силы. Под моей лапой оказалось расплющенным существо, чем-то походившее на земную саламандру. Таких же размеров. Такой же расцветки. Только вот на морде у нее тоже оказалась костяная маска. Я подтянула ее к себе, держа за хвост. Мелкая тварь извернулась и попыталась укусить меня за палец, однако боли от ее острых зубов не последовало. Даже следа от них на серой плотной, будто прорезиненной, коже, не осталось, несмотря на то, что клыки саламандры сверкнули остротой, а челюсти крепко сомкнулись вокруг моих пальцев. «Хм, последний шанс на спасение? Как глупо…» — с тоской посмотрела я на добычу и проглотила ее в два счета, точно котяра мелкую рыбешку. «Мерзость», — первое, что различили мои рецепторы. Существо, у которого кроме маски, оказалась на брюшке еще и такая же, как у меня, сквозная дыра, мало походило на сладкие души призраков людей… Правда, на миг мне показалось, что чувство сытости отозвалось каким-то далеким пульсом где-то в конечностях. Означало ли это то, что помимо съедобности своих нынешних видовых сородичей я могла утолить хоть как-нибудь свой неимоверный и непрекращающийся голод? Если да, то сколько же мне предстояло съесть их? Сколько, сколько, сколько? Десятки, сотни, тысячи, миллионы? Я огляделась по сторонам — в огромной белоснежной пустыне под мертвым небом не было никого, кроме меня, но ведь саламандра откуда-то сюда пришла?.. И решение настигло меня сразу. Поднявшись единожды на ноги — на две мощные ноги ящероподобного, — бесконечная дорога призвала в путь мою жажду. Я устало тащилась от одного бархана до другого, преодолевая метры, а может — целые гектары: расстояние и площадь не поддавались измерению, хотя след, которые оставляли мои чиркающие по песку перепончатые крылья и змеиный хвост, тянулся уже из-за горизонта, что оставался за спиной. Там, позади, так же, как и впереди, зиял чернотой конец, но я никак не могла достичь края. Он виделся мне непременно резким обрывом, обрушивавшимся Ниагарским водопадом в глубину веков. Хотя кто знает, существовало ли в этой земле деление на временные слои. Там, под пустыней, казался утрамбованный вечностью песок, доходивший до самого ядра, если я все еще оставалась существовать на нашей планете… День за днем или ночь за ночью — ибо времяисчисление застыло здесь однотипной картиной, прибитой гвоздем к чьей-то стене, как проклятый нерушимый, выедающий своим блеском остроконечный месяц над головой, — но я приближалась. Нет, не к конечной цели, ведь как таковой у меня не было. Стать сильнее, выжить, заглушить пустоту — все это сводилось к одному: я поедала всё живое, что попадалось мне на пути в этом странном мире. Именно это определение я неудержимо постигала, шаг за шагом, мало-помалу, преодолевая то, что не имело ни начала, ни конца. Удручающе однотипный мир простирался простыней, сотканной под ноги миллионам жителей, но обитали здесь только единицы и сплошь такие как я — чудища с костяными жуткими масками, которых бы испугалась поди и сама смерть, да только последняя здесь не властвовала. Все, что имело здесь значение, борьба за выживание. Основной постулат теории Дарвина проявил себя в полной мере в этом ареале, который составляли монстры самых необычайных форм, размеров и расцветок. Однако правило для всех было едино: сильный убивал слабого, пожирал последнего и становился сильнее, чтобы выстоять или проиграть, став кормом для кого-то другого. Я поняла это, как только столкнулась с достойным противником. Всех, кого я встречала доселе, не составляло труда догнать, схватить и съесть. Пускай мои ноги были грузными и неповоротливыми, однако крылья оказались быстрыми, а когти — цепкими. Число тех, кто скатился внутрь моей горевшей огнем глотки, перевалил за полтысячи, когда я утратила им счет. И вот спустя столько времени, что выело мне мозг белизной пустыни, а нутро — чернотой небосвода, я наткнулась на того, кто сам положил глаз на мою тушку… Исполинский жутковатый кентавр, в два, а то и в три раза больше меня, преградил мне путь, свалившись откуда-то с неба, ведь за спиной у него оказались громадные крылья. Его маска походила на череп коня, что и неудивительно, однако каким же было мое изумление, когда это нечто заговорило со мной членораздельной речью. Он задавал какие-то тривиальные вопросы: кто я, что я, откуда пришла, но в ответ слышал лишь мое мычание, в то время как я сама мысленно билась над вопросом, как ему удавалось сохранять при всей своей монстроподобной форме главное отличие человека — способность говорить? «Быть может, это очередная ступень эволюции?» — припомнила я снова теорию Дарвина и ловко избежала коварного удара от врага: мысль о том, чтобы стать лучше, не вязалась с той, чтобы стать обедом для другого, кто уже оказался на ступеньку выше меня. Вот почему я стала не просто уворачиваться от опаснейших атак, но и отвечать. Бой, завязавшийся в воздухе, стал ошибкой для внезапного врага — ведь в полете моя сила будто увеличивалась вдвое. Мои могучие, быстрые крылья, с острыми шипами на кончиках перепонок под стать когтям-лезвиям, исполосовали мускулистое тело кентавра, наполовину входя в его плоть и оставляя смертоносные раны… В пору было бы выдохнуть. Ажиотаж, пришедший с битвой, и эйфория от победы, захлестнувшая меня с головой, горячили голову, щекотали горло вожделением, окрыляли еще больше, вознося на небывалые выси над землей, где растекались по белому песку бурые следы… Однако стоило мне только опуститься, лапами коснуться колючего песчаного покрова, как пустыня дрогнула подо мной. Твердь разверзлась, и из нее вверх стала необратимо расти огромная белая стена. Кто это или что — я уже не заметила, ибо полетела камнем вниз, тщетно пытаясь выбраться при помощи крыльев. Похоже, я таки достигла края этого мира и окончательно свалилась оттуда невесть куда.