Две любви Джинная Куниаки

Есть любовь, похожая на дым; Если тесно ей - она одурманит, Дать ей волю - и ее не станет... Быть как дым,- но вечно молодым. Есть любовь, похожая на тень: Днем у ног лежит - тебе внимает, Ночью так неслышно обнимает... Быть как тень, но вместе ночь и день... Иннокентий Анненский Любовь для хаслера – табу. Клиент может влюбиться в хаслера, но хаслер – нет. Это работа. Это обычная работа. Все в мире работают – кто-то бумажки перебирает, кто-то что-то чертит, кто-то людей лечит. А вот у Джина работа такая – сопровождать клиентов, развлекать их, спать с ними… Джин просто привык. Он никогда не относился к себе как к шлюхе. Никогда… До одного момента. Джин не очень любил вспоминать этот случай, имевший место 10 лет назад. Не любил… Пока не случилось то, что разбередило его старые раны. На Сейичи было страшно смотреть – осунувшееся лицо, глаза, полные боли и тоски по возлюбленному, которого больше не вернуть. Прошлая безответная любовь мигом отозвалась в его сердце острейшей, мучительной вибрацией. Прекрасный принц с фиолетовыми глазами. Волнистые волосы, струящиеся по плечам, подобно водопаду. По-детски невинное лицо с горьким привкусом на губах. Увидев его тогда, 10 лет назад, Джин почувствовал себя мерзким грязным подонком, хуже продажных женщин. Ведь женщина и мужчина – это же так естественно, верно? А тут… Красивый молодой мужчина продает себя за деньги всяким извращенцам… Будто других занятий нет. Как же мерзко и отвратительно он чувствовал себя рядом с принцем – таким идеальным воплощением восточной красоты и невинности. Минуты, проведенные с ним, были похожи на полет – как будто он узнавал неизведанные уголки планеты. И, несмотря на просьбу, он не смог ее выполнить. Не смог испачкать то, что испачкать невозможно. Невозможно. Бесполезно. Как невозможна и эта бесполезная, безответная любовь, которая поглотила его существо и разбила вдребезги сердце. Принц был похож на луну – ту, которая спасает путников в пустыне, ту, которая освещает дорогу заблудшим. Луну – такую изменчивую, но такую прекрасную. И далекую, бесконечно далекую. Мгновения, проведенные с Шарифом, были похожи на дуновение морского бриза – бывшего лишь однажды, но оставившее ощущение непреходящего послевкусия. Джин часто спрашивал себя – почему он не рванулся за Шарифом в ту далекую страну. И ответ был очень прост: он не хотел спугнуть эти чувства, он запер их в золотой клетке, изредка возвращаясь к ней в своих воспоминаниях, с грустью лелея упущенное счастье. И ему вполне было достаточно этого – легких дуновений, приятных воспоминаний. Этот идеал любви. Верности, лечащий свои же раны – все, что нужно было опытному хаслеру, чтобы успокоиться. Кто же знал, что однажды былые раны разбередят – даже те раны, о которых он не знал. Раны разбередят, а душу будут рвать и рвать на части. Сейичи любил этого мальчика. Джин свечку не держал – но ему было достаточно малого, чтобы понять, как могла сложиться жизнь, не разлучи их смерть. Не будь судьба столь жестокой… Хотя именно благодаря ей встретились две половинки… Встретились, чтобы расстаться навсегда. И Сейичи сделал то, на что у Джина 10 лет назад не хватило храбрости – он ушел из клуба. Пусть потом и вернулся, но он сделал все для счастья своего и своего любимого. А ведь они могли бы быть просто идеальной парой – не ссориться, во всем друг друга понимать… Амагай бросил все, ни на что и ни на кого не оглядываясь и совершенно не заботясь о будущем. Джин тоже так хотел – но не смог. Убеждал себя в каких-то ложных идеалах, выращивал огонек, который будет согревать его холодными зимними вечерами. Это не был огонек. Это была догорающая головешка былого яркого огня – на который обезумевший путник дует как на последнюю надежду. Золотая клетка разбилась, но из нее не выпорхнула бабочка. В клетке был лишь пепел… Кацуки Кеске достаточно трудно было описать простыми словами – мальчишка, вбивший себе в голову какую-то откровенную чушь. Взбалмошный, слегка грубоватый, без всякого намека на изысканность и утонченность. И плавать не умеет. Но если бы все было так просто, Джин давно послал бы его на все четыре стороны и не стал бы с ним возиться. В Кацуки он впервые увидел то, чего раньше не встречал ни в ком – прямота. Он не плел никаких интриг, не строил планов. Действовал как чувствовал. Импульс, толчок – и он готов был пойти на что угодно ради капли внимания Джина. Готов был попрощаться с гордостью, порвать со всеми людьми – чтобы быть рядом с ним. Джин заприметил его еще и при их первой, не самой красивой встрече. Эта дерзость, этот юношеский максимализм, это упрямство – боже, если бы он был таким десять лет назад, кто знает, как бы все было. Конечно, парней, признававшихся Джину в любви, было немало за всю его жизнь – но ни один из них не шел в сравнение с Кацуки. Юноша был для него воплощением всех его надежд, всех чаяний его непростой молодости. Он ведь не мог так – не мог взять и бросить все. Не мог идти через постоянные унижения. Не мог, стиснув зубы, делать все для того, чтобы завоевать внимание… Кого? Джин никогда не понимал, чем привлек Кацуки. Он может и красив, но годы наложили свой проклятый отпечаток. Он всегда насмехался над парнишкой. Не потому, что хотел – потому что сомневался в его намерениях и чувствах. Он и сейчас до конца не уверен. Трудно в это поверить, но хаслер боялся своих чувств к Кацуки, всячески подавлял их. Подавлял, пока не понял… Любовь Кацуки – то, что ему всегда было так жизненно необходимо. Огонек в пустыне, луч, помогающий заблудшему путнику, костер в лесу, греющий не только тело, но и душу. Кацуки – не обманчивая холодная луна, а теплое солнце, чьи лучи готовы греть в любую погоду, солнце, которое не меняется, солнце, которое всегда готово ему улыбнуться. Солнце, которое всегда будет с ним – с ним, и больше ни с кем. Солнце, принадлежащее только ему одному. Солнце в холодные зимние вечера. Лекарство от любой боли. Порой Кацуки напоминал Джину тень – не укоряющую, а согревающую своим присутствием – смягчающую сердце и примиряющую все противоречия в душе. Нельзя сказать, что юноша вскружил ему голову до потери пульса – но Джину уже это не нужно. Вероятно, думалось ему, появись Шариф в его жизни еще раз, Джину было бы все равно. Его сердце жаждало и умирало – но не по легким дурманящим чувствам и ощущениям. Ему, подобно маленькой бездомной собаке, была нужна любовь. Простая. Человеческая. Любовь. Когда просто вместе. Когда понимаешь с полуслова и полувзгляда. Конечно, со стороны многим казалось что собачонка именно Кацуки – но это не так. Джин нуждался в нем куда больше чем Кацуки. Наверное, только с возрастом можно понять, насколько необходимы, казалось бы, незначительные, но на деле – важные интимные моменты, когда он мог просто положить голову на колени Кацуки и чувствовать, как тонкие пальцы нежно перебирают его волосы, когда они могли просто лежать в одной кровати – и молчать, глядя друг другу в глаза, когда Джин мог просто обнять юношу и прижать к себе – без повода, без слов, просто так, когда они вместе куда-нибудь выбирались. Именно в такие моменты Джину хотелось, чтобы они остались одни в этом мире. Чтоб не было никаких сложностей, никаких противоречий. А таковые, конечно, были – Куниаки все еще работал хаслером, и не мог не понимать, насколько Кацуки тяжело. И Кацуки вряд ли когда-нибудь свыкнется с той мыслью, что любовников может быть много, а возлюбленный – только один. Слезы, истерики, скандалы – на это Кеске был мастер. И Джин позволял ему это – потому что парнишка был прав. Но у Джина пути назад не было – или он себя в этом просто убеждал. Именно когда Кацуки становилось особенно плохо, Джин старался обнять его как можно крепче, целовать так, как будто это в последний раз. И Кацуки сдавался – чтоб хоть как-то забыться, чтобы отвлечься от отвратительных, терзавших душу мыслей. Всякий раз, когда юноша засыпал у него на плече, Джин все больше и больше задумывался о том, чтобы бросить все к черту и уехать с Кацуки куда глаза глядят. Он осознавал, как изменила его встреча с Кеске. Нет, Джин не утратил всего своего негодяйства, которое, видимо, привлекло Кацуки. Джин просто начал смотреть далеко наперед. Ему как будто открылось панорамное зрение. Впервые он впустил в свое настоящее кого-то и впервые в его будущем кто-то был. Впервые кто-то пробудил в нем обычные человеческие чувства, заставил спуститься с того трона, на который тот уселся. На деле же это был никакой не трон – а просто угол, в который Джин загнал сам себя. И он был счастлив, что встретил парня именно в свои 37 лет, именно в тот день, именно в том месте. Нелепо, некрасиво, смехотворно, почти гротескно – но именно эта встреча открыла перед Куниаки множество дверей. Он был рад меняться, он был рад осознавать, что уже не молод, но и не совсем стар. Он был счастлив впервые вздохнуть полной грудью и почувствовать себя обычным человеком со слабостями. А любовь – не слабость, которую можно изредка себе позволить, не редкая бабочка в позолоченной клетке, на которую можно изредка любоваться, не туман, всеобъемлющий и недоступный – так это было с Шарифом. И это не то. Любовь – необходимость, как воздух, как вода. То, что помогает ему чувствовать всю полноту жизни, то, что никогда не ускользнет и будет рядом. То, что будет придавать сил в минуты отчаяния и горя. Таково это с Кацуки. Как хорошо, что он готов быть рядом, как хорошо, что он готов наплевать на все и просто быть с Джином. Просто. Без повода и причины. Просто потому что это любовь. И вот теперь, сидя в кресле, и лениво водя пальцами по спине придремавшего Кацуки, Джин все-таки размышляет над тем, как положит на стол Рейджи заявление об уходе. А потом можно и уехать куда-нибудь с Кацуки. Куда-нибудь, где они будут одни на всем белом свете.