Ее прощание. Сайд-стори к "La ruta del alma. Тени прошлого"

*** Шепотом ночных теней – по слишком длинному в этой ночи коридору – беззвучный бег босых ног. Если не знать – девушка, удравшая на свидание…вот только… Выражение глаз – боль и решимость, и бледно-сухой свет ламп тонет в живой зелени глаз. Прикосновение пальцев к дереву у одной из дверей – беззвучный зов. Услышит или нет? Наверняка спит… Короткий стук рассыпается разорванным ожерельем звуков в тишине коридора. И в ответ – шаги. Шаги навстречу. - Ты? Лунный свет – бликами на волосах цвета ночи, на скуле – оттеняя темноту глаз. Она молча обнимает его. Молча прижимается щекой к груди. Закрывает глаза и слушает, как бьется напротив сердце. Сейчас ей не нужны ответы. Она просто любит. Бессонная ночь – какая по счету? Отмеряя нитями лунных лучей сквозь пальцы, перевивая ими воспоминания – словно букеты цветов. Которые он никогда не дарил никому. В глазах – нетерпение и настороженность. И даже лунный свет не в силах высветлить их синюю глубину. Шорох по коридору. Рука, скользящая к бедру – вытравленное годами движение. Стук в дверь – кого еще принесло? Он ожидает всего… но не ее. - Ты? Она молча обнимает его. И он не может оттолкнуть ее, только прижимает к себе, тоскуя всем телом по объятиям, которых никогда не было в его жизни. До этой ночи. Сейчас он не хочет задавать вопросы. Он просто любит. *** - Ты… - Тшшш… - на твердо очерченные губы ложится тонкий палец. – Не говори ничего… Канда тонет в невероятной, всегда завораживавшей его зелени глаз. И покоряется. Вслед за пальцем - мягкое тепло губ. Первый поцелуй. И пробужденная им ревность. Ревность, заставляющая вспыхнуть кожу, ревность, растворяющаяся в крови. Она хорошо целуется. Очень хорошо. И Канда целует ее в ответ, стирая с ее губ память о том, что было раньше. Руки девушки развязывают ленту в волосах и, отпущенные на свободу, они темным потоком расплескиваются по его плечам и спине. Молчаливое согласие – он проводит рукой по ее спине, прижимая-лаская, замирая в неверии – вдруг все еще сон? Это не сон, и голубая ткань так легко подается под пальцами Канды, соскальзывая, петля за петлей, с маленьких пуговиц. Под дрожащими кончиками пальцев биение жизни, биение огня. Вниз по шее, вдоль края ткани, очерчивая грудь, замирая на животе… Чувствуя неровный вдох. Еле слышный шепот: -Можно? - Что? Теплые губы Алмы касаются черных – словно выжженных – линий на его коже. Так странно – у всех линии жизни на ладони, а вот у него – все не как у людей… Дрожь. - Больно? - Нет, хорошо… Сердце к сердцу. Так близко… И хочется еще ближе. И в зеленых глазах – ответное желание. Его кровать – слишком узкая, слишком жесткая для двоих, для того, что между ними. Золотые волосы бледными отблесками солнца расплескиваются по подушке, и так хочется прикоснуться к мягким завиткам. Голубая ткань медленно стекает на пол, открывая стройное тело, покрытое золотым загаром. В этот миг Канда готов ревновать ее даже к солнцу. Ведь оно прикасалось к девушке. До него. Поцелуями – вслед линиям пальцев по мягкой коже. Пробуя на вкус – очерчивая языком узкую ложбинку на животе между сильными мышцами. Запоминая, как вплетаются в волосы тонкие пальцы. Тихий стон – в становящуюся бархатной тишину. Легкий звон металла – словно со звуком расстегивающегося ремня падают все действительные прежде запреты. Воздух напополам – в новом поцелуе. Прикосновение рук, переплетение встретившихся пальцев. Прикосновение тел – до предела, до жаркой тишины, до единого ритма обнаженных тел. Время страсти. Время откровенности. Время доверия. Тонкие царапины на его коже – что исчезнут к утру, оставшись в памяти до конца. Алые следы на ее шее – подтверждение ее принадлежности единственному. Разметавшиеся по подушке волосы. Золотое и черное, ночь и день. Двое, становящиеся единым – через ее тихий крик, тонущий в его губах. А потом Алма лежит на его плече и снова обводит пальцами линии татуировки над грудью, заставляя сердце биться чаще. И Канда впервые с неожиданной ясностью понимает, что всю жизнь искал именно эту девушку – не похожую, а ее. Такую… Алму. Алму Карму. С которой не надо притворяться и носить маску, которая – его второе я, которая – как он сам и другая. И засыпает лишь под утро, не чувствуя в рассвете горького вкуса прощального поцелуя. *** В дверь колотили, кажется, минут десять. Канда скатился с кровати и потянулся к Мугену… и лишь потом сообразил в чем дело. Поглядел в окно – судя по бледному зимнему свету, могло быть и только девять, и уже обед. Посмотрел на себя. Потянулся к кровати хотя бы за одеялом… И замер. Кровать была пуста. Стук повторился. Пришлось закутаться в одеяло на манер римского патриция и открыть дверь. И встретится глазами с печальными глазами Линали. Экзорцист почувствовал что-то вроде вины, но оправдаться девушка ему не дала времени: - Канда, ты пойдешь провожать Алму? Она уезжает… - Ко…когда? – мда, а голос как у простуженного ворона. - Сегодня. Она уже укладывает вещи. Ты идешь? Ни слова о его виде. Как будто он каждый день выходит к ней вот так… Китаянка уходит. Надежный щит двери – столько лет оберегавший его одиночество – снова на месте. А японец доходит до кровати и бессильно падает навзничь, зарываясь лицом в подушку. Подушку, помнящую волосы Алмы. Его Алмы. Уже одеваясь, он замечает то, чего не заметил ночью и утром в суматохе неожиданного подъема. Алые пятна на простыне. Это становится последней каплей. С коротким горловым всхлипом Канда – высокомерный, неприступный, невозмутимо-презрительный Канда Юу – падает на колени, обхватывая голову руками и дрожа как в лихорадке сотрясающих тело безмолвных рыданий.