Обезьяна

Саске возвращается позже, чем обещал; зыбким туманом он скользит по тонкой грани между ночью и утром, бесшумно раздвигает фусума. Юкимура уже ждёт его. С кончиков его волос срываются тягучие густо-красные капли; на тонких бумажных перегородках остаются грязные бурые разводы. До Юкимуры доносятся лишь отголоски схлынувшего цунами, но даже сейчас оно накрывает шальной волной, тянет ко дну, полное безумной жажды. Саске опускается перед ним на колени. «Господин, — говорит он и страшно улыбается. — Задание выполнено». Буря стихает, оставляя за собой изломанные тела, обезображенные лица, месиво раздробленных костей и вывороченных внутренностей. Юкимура проводит ладонью по щеке Саске и смотрит в бездонную пропасть его глаз. Вокруг Саске клубится тьма. Непроглядно-чёрная, она тянет Юкимуру в свои сети, и огонь, пылающий в его душе, гаснет, оставляя только могильный холод и глухую тоску. Саске не спрашивает разрешения, когда развязывает слабый узел оби. У губ и языка его металлический тошнотворный привкус свернувшейся крови. Юкимура сжимает плечи руками, цепляясь в страхе утонуть в нём, как в бурном потоке; в страхе раскрыть глаза и видеть, что же скрыто под маской спокойного и рассудительного шиноби. Тёмно-серая шерсть. Чёрные бусинки полных бешенства глаз. Сморщенная алая кожа. Оскаленная в ярости пасть. Окровавленные клыки, пронзающие плоть, чтобы выдрать кадык. Захлёбываясь собственной кровью, жертва не видит сумасшедшего торжества в пляске обезьяны. Оседая на землю бесполезным куском мяса, жертва не видит, откуда приходит удар. На бёдрах неровными узорами остаются дорожки синяков и засосов. Дрожа от плавящего жара, Юкимура зарывается в его волосы, сжимает до боли, толкаясь бёдрами вверх, когда Саске обхватывает губами головку. Он движется раздражающе медленно, Юкимура кусает костяшки пальцев, глядя, как поднимается и опускается голова между его раздвинутых широко ног. «Саске», — почти зовёт его Юкимура, но жёсткая ткань перчатки припечатывает имя к губам. Лезвие рисует на его животе огненные узоры. Они наливаются кровью и болью, вспыхивают слепящим наслаждением под влажным языком. Саске слизывает сбегающие по рёбрам дорожки, бередит края порезов языком; касается обнажённой плоти, толкаясь между лоскутов истерзанной кожи. Танто в искусных руках превращает Юкимуру в комок оголённых нервов. «Голод», — выводит он пальцами на бедре. Между ног мокро и горячо от крови и спермы. Юкимуру потряхивает от болезненно острого оргазма, в груди ледяными иглами впивается в сердце стыд и ужас. В предрассветных сумерках глаза Саске поблёскивают маслянисто, но когда Юкимура тянет к нему руку, чтобы коснуться, их выражение неуловимо меняется. Прежде, чем кулак пробивает грудную клетку, сминая с нечеловеческой силой, Саске успевает дымом растаять в воздухе.

~

— Доброе утро, господин, — добродушно говорит Саске, когда ближе к полудню Юкимура выходит на энгаву. Под ярким солнцем Саске вновь становится собой: ехидным, болтливым и терпеливым другом, готовым отдать жизнь за господина и его будущее. Глядя, как он улыбается, расслабленно откидываясь на шершавый ствол, Юкимура мечтает хотя бы раз в жизни увидеть его настоящего. Увидеть обезьяну, когда-то жившую на горе Тогакуши.