***
Мицунари долго чертил тройной круг-ловушку: разводил мел кровью кабана и освящённой в храме водой, смачивал кисть каждое мгновение, и линии густо ложились на старые рассохшиеся доски святилища. Нельзя было пропустить и доли, нельзя было оставить и крошечную щель, сквозь которую демон вырвется наружу, минуя поводок. Мицунари несколько раз проверил правильность построения ловушки, прежде чем произнести первое слово древнего вызова. Мицунари знал, чего хочет, и надеялся, что защитник явится на его зов. Он был юн и не слишком опытен, и именно это толкнуло его на столь опасный шаг. Без духа-хранителя он погибнет, как гибли сотни его предшественников, а смерть не входила в далекоидущие планы Мицунари. Плоть разошлась под острым костяным лезвием, алые капли скользнули по запястью на узоры на полу; кровь была первой платой за отклик на слова зовущего, второй станет невинная жизнь, отданная духу в качестве наживки. В центре круга уже лежал новорожденный слепой детёныш обезьяны — не человеческий младенец, но душа, такая привлекательная для вечно голодных созданий ночи. Первые слова заговора слетели с губ тихо и неуверенно, но, чувствуя, как сила наполняет его, Мицунари продолжил нараспев читать стих, зажимая офуда между пальцев и поднимая ладонь к груди. Сначала ничего не происходило, и Мицунари нахмурился: возможно, ловушка оказалась слишком мала или слишком слаба, чтобы удержать создание, однако внезапный рокот ледяными мурашками отдался вдоль позвоночника. Он появился из зыбкого тумана: великан в три человеческих роста, едва прикрытый тигриной шкурой, порождение тьмы и злой силы, клубящейся в основании Сущего. Демон пришёл глубокой ночью, когда тёмно-сизое небо серебрилось широким поясом звёзд, и алые отблески разожжённых масляных ламп танцевали на его бронзовой коже, путаясь в косматой гриве и отражаясь в выпуклых чёрных глазах. Он был уродлив и невыразимо жуток, двойные клыки приподнимали верхнюю губу, придавая лицу свирепый вид, чуть завитые рога казались столь огромными и острыми, что могли бы вспороть не только плоть и дерево, но и сталь. Оковы, повинуясь заклинаниям Мицунари, вязью узоров легли на плечи и ноги они, навсегда связывая его волю и тело, подчиняя заклинателю, но демон не заметил этого. Он с жадностью набросился на приманку и позволил цепям оплести себя, окончательно материализуясь в смертном мире. Демон смотрел на него с интересом — недостаточно плотоядным для того, чтобы Мицунари приказал отвернуться, но достаточно пытливым, чтобы стать неприятным. Мицунари сидел напротив, сложив ладонь на коленях; со стороны могло показаться, что он расслаблен, но пальцы, едва заметно постукивающие по ткани, выдавали напряжение, царившее в его душе. Если честно, он ждал не этого — в ловушку должен был попасться один из тех юрэев, что бродили вокруг святилища, стеная и едва волоча призрачные тела, но запах крови привлёк существо, гораздо более опасное. Цепи раскалялись и натягивались под напором , но держали демона крепко. Мицунари на мгновение прикрыл глаза, собираясь с мыслями. По первому же приказу демон принял человеческий облик; и пусть Мицунари знал, что это не больше, чем обманная личина, находиться в обществе кого-то, похожего на него, было приятнее, чем созерцать полную первобытной мощи фигуру потустороннего существа. Демон предстал перед ним совершенно обнажённым; некоторое время он молча стоял, покачиваясь и не обращая внимания на стекающую на грудь кровь. В какой-то момент Мицунари испугался, что демон может быть немым или не понимать человеческую речь, но тот едва заметно кивнул головой и опустился перед ним на колени. Мужчина показался Мицунари приятным, пусть он и сейчас неуловимо походил на себя самого: смуглый и физически сильный, со спутанной гривой длинных волос и густой порослью на щеках, он улыбался весьма добродушно, признавая в своём новом хозяине человека, обладающего нескромной духовной силой. — Итак, — кашлянул Мицунари, когда молчание затянулось, а улыбка демона стала совсем неприличной, как и взгляд, направленный куда-то ниже лица. — Добро пожаловать в мир людей, демон. Как твоё имя? Демон облизнул губы — Мицунари успел заметить, что сдвоенные клыки не пропали, но стали значительно мельче — и склонил голову в едва заметном поклоне. Рога вблизи оказались не такими внушительными и даже туповатыми, и Мицунари поймал себя на мысли, что ему было бы интересно посмотреть, насколько сильно отличается анатомия демонического черепа от человеческого. — Вы можете звать меня Сакон, если вам угодно обращаться ко мне по имени, — глухо произнёс демон; говорил он неразборчиво и невнятно, глотая окончания слов, словно человек, долго молчавший и забывший, как звучит его речь. Однако сам тембр оказался весьма мелодичным, а голос негромким, с насмешливыми нотками, чего от демона Мицунари ожидать не мог. Старые трактаты, по которым обучался Мицунари, гласили иное, это удивило его, и он приподнял бровь, пристально вглядываясь в простоватое лицо. — Ты бывал раньше в нашем мире? — Вы не первый, кто призывает меня, — вновь улыбнулся демон, в очередной раз скользнув по Мицунари жадным взглядом, — и не последний. Неужели вы и правда думаете, что я куплюсь на ваши жалкие заклинания? Мицунари вспыхнул, краснея до кончиков волос, и по насмешливой усмешке демона понял, что тот издевается не более, чем из прихоти и злокозненной натуры. Подавив желание сильнее затянуть поводок на крепкой шее, Мицунари сощурил глаза. — Ты забываешься, демон, пер… — Сакон. Вы уже знаете моё имя, так почему бы не обращаться ко мне так, как следует? Демон поднялся на ноги рывком — по-звериному лёгким и пружинистым, словно не замечая веса своего тела; линии, уже бесполезные и совершенно не опасные для пленённого духа, легко пропустили его наружу. Мицунари смотрел, как возвышается он над ним, терпко пахнущий не зловонием ада, но пряным мужским запахом кожи и пота, и крепче сжимал в ладони офуда, готовый в любой момент отправить демона туда, откуда вызвал. Когда его ладони скользнули по лицу, по волосам, Мицунари вздрогнул, но не отошёл, напротив — вскинул лицо, с вызовом глядя в янтарно-карие глаза. Сильные пальцы на мгновение сжали шею и тут же отдёрнулись; запахло палёной плотью, и Мицунари увидел, как раскалились печати на предплечьях. Он оказался сильнее. — Значит, отныне я служу вам, — задумчиво произнёс демон, нехотя, но опускаясь перед Мицунари на колени и склоняя голову в поклоне. — Позвольте назвать вас господином. Поцелуй, обжёгший запястье там, где прошло лезвие ножа, стал росписью в договоре, связавшем узами обоих.***
Мицунари покачал головой и сложил руки в молитвенном жесте, упокаивая запутавшуюся душу, что ещё несколько часов была внутри раскинувшегося перед ним тела. Девушка была красивой при жизни — об этом говорили длинные шелковистые волосы и уцелевшие хрупкие запястья с изящными ладонями, в остальном же она напоминала скорее пособие по анатомии, нежели человека. Растерзанная грудная клетка была вскрыта, вместо выдранного сердца между рёбрами зияла дыра, зато остальные органы были на месте — чистые, нетронутые и оттого ещё более неприятные на вид. Мицунари со вздохом отвёл взгляд, скользнул по тонким лодыжкам, что посинели от кровоподтёков, и вернулся к некогда миловидному личику, искажённому гримасой нечеловеческого ужаса. Прочитать что-либо по нему было невозможно, в остекленевших глазах не было ничего, кроме боли и страха; ни единого намёка на образ убийцы, будто девушка попыталась поскорее стереть его из памяти. Это сильно усложняло задачу, даже сильнее, чем горький плач родственников и убитого горем жениха, который всё никак не мог прийти в себя от увиденного. Редко когда Мицунари самостоятельно брался за такие просьбы. Он быстро чертил на полу неровные линии пентаграммы: нельзя было упускать ни единого момента, ведь невинная жертва сама могла стать ночным кошмаром домочадцев. Необходимо было как можно скорее умаслить её и препроводить в другой мир. — Не получится, — раздался над ухом спокойный голос, и запястья девушки оказались прикованными к полу широкой ступнёй. — Она уже не успокоится так просто. Мицунари кивнул и покорно отступил; если Сакон почуял присутствие юрэя, то лучше довериться ему, чем пытаться исправить что-то самому. Верно, ведь он пришёл слишком поздно, не успел поймать напуганную душу, и с минуты на минуту она могла устроить здесь настоящий ад. Офуда опутали покрытые синяками ноги, сковали плотным коконом, перебираясь выше по велению воли колдуна, но не успел последний лист лечь на глаза жертвы, как та вскинулась всем телом, выгибаясь над полом дугой. От дикого крика заложило уши, и Мицунари слабо дёрнулся, на мгновение теряя контроль над своими амулетами. Стоило Мицунари затихнуть лишь на мгновение, как она, чудом оторвавшись от пола, кинулась вперёд, метя обломанными когтями в глаза. Закрыться толком он не смог — глубокие длинные ссадины располосовали руки от локтя до запястья, и на щеке выступили алые капли. Сакон отреагировал мгновенно — хрустко приложил обезумевшую душу о кровавые доски, терзая её вновь и вновь до тех пор, пока она не издала душераздирающий вопль. Безжизненное тело ломало и выкручивало, сухожилия трещали от демонической силы, рвущейся изнутри, но Сакон не давал и шанса вырваться. Мицунари знал, что это уже не человек и человеком никогда не станет, но всё равно не мог смотреть, как мучает девушку его демон, играясь и наслаждаясь агонией создания в разы слабее его. Мицунари безумно хотелось помочь всем тем несчастным, что попали в демонические лапы и выли от страданий, но удавалось это крайне редко. Чаще всё заканчивалось именно так — золотисто-белыми офуда, хлёсткими заклинаниями и рваными ранами от когтей и клыков Сакона, после прикосновения которых уже невозможно было существовать ни в одном из миров. — Её уже было не спасти, — произнёс Сакон после того, как мятежная душа развеялась серым пеплом в воздухе, а сам он утёр рот ладонью, размазывая буро-коричневую сукровицу по лицу. — Ты сам должен был знать. И без этого спокойного замечания Мицунари всё знал, но всё равно в груди засела щемящая тоска. Пока ещё он оставался человеком, не успевшим растерять остатки возможности чувствовать и сопереживать; по меркам оммёджи он был юн, а юности свойственны ошибки. Мицунари не стал смотреть, как опускается Сакон перед телом, чтобы вырезать ещё хранившую крохи тепла печень несчастной. — Вы сегодня превзошли самого себя, господин, — иронично сказал Сакон, наклоняясь, чтобы поднять с земли камушек и подбросить его на ладони. — Слава летит впереди нас, но, думаю, слухи о вашей духовной силе несколько… преувеличены. Вам нельзя вести себя так мягко, когда от ваших действий зависят жизни десяткой смертных. Мицунари задохнулся от возмущения и резко развернулся к Сакону спиной. Иногда он действительно был неуклюж и излишне добр, но разве позволительны были служившему ему демону подобные выпады? Сакон всё ещё сомневался в том, что подчиняется по-настоящему достойному человеку, и потому иногда Мицунари слышал, как он царапает покрывающие пластины доспехов печати, пытаясь поддеть и сорвать тонкую бумагу. И каждый раз Сакон невозмутимо и дерзко улыбался в ответ, успевая отнять руку от груди раньше, чем Мицунари кидал на него пристальный взгляд. — Ты рядом со мной уже больше нескольких лун, Сакон, — хмуро бросил через плечо Мицунари, потирая длинные царапины, оставленные гнилыми когтями юрэя. — И давно уже мог бы привыкнуть к вашей безалаберности и слабости при исполнении работы, — ехидно добавил демон, с лёгкостью заглядывая вперёд и издевательски цокая языком. — Вы не думали о том, что иногда я могу не успеть или отвлечься, и смерть ваша будет крайне нелепа? Вы станете первым в мире колдуном, которого убил не ёкай, а ветка, случайно сброшенная им с дерева. Не споткнитесь, там корень. — Заткнись, Сакон, — Мицунари сердито дёрнулся и сделал шаг в сторону. — Я и без тебя знаю. Ему можно было не смотреть на Сакона, чтобы узнать, каким жадным и опьянённым выглядит он сейчас: ноздри демона трепетали, и длинный язык то и дело скользил по губам, слизывая тяжёлый и металлический запах крови. Не желая искушать судьбу лишний раз, Мицунари наклонился за дорожной корзиной и первым ступил под сень разросшихся пихт.***
В густых сумерках в его ладонь впилась зубами бакэнэко: обхватила руку лапами, по-кошачьи просто раздирая рукав и кожу. Мицунари не сразу заметил её в густой траве у заброшенной и опустевшей деревни, а потому пропустил высокий и яростный прыжок. Бакэнэко сопротивлялась изо всех сил и выла на низкой угрожающей ноте, когда офуда оплетали худое тельце; наконец она успокоилась и опала на землю, спелёнатая, обездвиженная. Лишь жёлтые глаза с ненавистью смотрели на Мицунари, а из пасти вырывалось глухое рычание, оборвавшееся пронзительной тонкой нотой — Сакон наклонился над бакэнэко и деловито поднял за хвост. Кошка присмирённо затихла, но это не уберегло её от горькой участи; Мицунари слышал, как хрустнул переламываемый хребет, а потом зашуршала трава, скрадывая звук падения безжизненной тушки. Сакон шумно отряхнул руки — офуда обжигали и его, но не так сильно. Мицунари старался не смотреть на него, но даже отвернувшись чувствовал направленный между лопаток хмурый и тяжёлый взгляд. — И кто это будет в следующий раз? Каппа? — спросил Сакон, явно чувствовавший и свою вину, но не желавший признаваться в очевидном. — Господин, вы строптивый дурак, честное слово. Мицунари промолчал; рука ныла, а царапины немилосердно щипало от попавшей на них гнилостной грязи и частичек осоки. Когда-то его наставник говорил, что опыт приходит к каждому колдуну с годами, но ощущать правдивость этих слов на своей шкуре Мицунари откровенно устал. Лишь скрашенный разговорами с Саконом путь помогал отвлечься от невесёлых дум. За несколько лун, которые они провели в дороге по стране, Мицунари привязался к своему демону; Сакон был весёлым и незлопамятным попутчиком и, что самое главное, без лишних слов брал на себя заботу о хозяине. Мицунари был благодарен — демон приходил к нему на помощь там, где простой колдун бы непременно расстался с жизнью, и не требовал ничего взамен. Изредка Мицунари ловил на себе странные взгляды, но каждый раз Сакон успевал отвернуться или прикрыть глаза; и вскоре уже сам Мицунари, растревоженный, присматривался к Сакону. Он был по-своему красив; жаркое полуденное солнце золотило лицо и обнажённую спину ровным загаром, длинные тёмные волосы Сакон собирал на затылке лентой. Иногда Мицунари наклонялся чуть ближе к дремлющему демону и внимательно рассматривал светлые морщинки в углаз глаз, едва ощутимо касался шрама на скуле — Сакон не говорил, откуда он, и Мицунари не спрашивал. Тонкие губы Сакон обкусывал и, улыбаясь во время разговора, с удивлением трогал языком ранки; многое для него в смертном теле было странным — голод, жажда или усталость и шальное возбуждение после схватки с особо упрямыми аякаши. Мицунари наблюдал за ним; слушал короткие хриплые стоны, когда Сакон ласкал себя наскоро. Стоны заводили; Мицунари с удивлением ощущал, как тянет в паху, и старался не обращать внимания, но не мог, день за днём реагируя на прикосновения, игривые объятия и жаркую близость демона.***
Вода в ручье была студёной и от неё до боли ломило суставы, но Мицунари продолжал промывать глубокие ранки, стараясь вымыть из них всю пыль и грязь. Побелевшие края порезов саднило, но кровь всё ещё продолжала сочиться из особо длинных, при каждом движении пропитывая вновь и вновь тонкие лоскуты ткани, которыми Мицунари наскоро перевязал себя. Трупный яд бакэнэко не мог причинить ему особого вреда, но Мицунари не хотел, чтобы руку разнесло от воспаления. Сакон сидел рядом, задумчиво глядя на старания хозяина остановить кровотечение, но уже помалкивал, за что Мицунари был ему благодарен. Несмотря на то, что он ещё принюхивался и изредка по-звериному подавался вперёд, выпрямляясь каждый раз, когда Мицунари едва слышно поводил носком дзори по земле, неприятное чувство опасности и напряжения покинуло царящую между ними атмосферу. — Мне кажется, вы делаете только хуже, — наконец сказал Сакон, поднимаясь на ноги и подходя ближе. Пальцы, легшие на запястья, показались после ледяной воды обжигающе-горячими, хотя Мицунари мог поклясться, что раньше, когда ему приходилось дотрагиваться до демона, кожа его была прохладной, как у змей. — Если у тебя есть идеи получше, то озвучь их, будь добр, — огрызнулся Мицунари, вопреки себе не отстраняясь и даже мысленно благодаря Сакона за настойчивость. Под осторожными прикосновениями руки быстро согревались, и уже скоро Мицунари перестал дрожать и пытаться потереть ладони друг о друга в попытке разогнать кровь. — Есть, но, боюсь, вам не понравится, — промурлыкал Сакон, наклоняясь ниже к Мицунари, и в тот же миг отстранился, отходя обратно к камню, на котором сидел. — Вы же не любите мою самодеятельность. Мицунари нахмурился: — Я приказываю тебе, Сакон. Демон пожал плечами и поманил Мицунари к себе. — Я не обещаю, что это придётся вам по вкусу, господин, — загадочно произнёс он, вновь беря Мицунари за руку и несколько игриво кланяясь, — но пообещайте мне, что вы не передумаете. Мицунари хотел поначалу сказать, чтобы Сакон перестал придуриваться и занялся, наконец, делом, но его ехидное выражение лица выбило из головы все мысли, рассердив до невозможности и одновременно смутив. — Начинай уже давай, что ты там задумал, — невнятно произнёс Мицунари, отворачиваясь в сторону, и тут же вздрогнул, объятый стыдом и ужасом: язык демона, влажный и горячий, широким движением скользнул по ссадине, слизывая кровь до последней капельки. — Что ты?.. Мицунари рванулся, но сильные руки, притянувшие к себе крепко, не дали сделать и шага, держа до тех пор, пока Сакон не закончил с одним порезом и переключился на другой. Язык, водящий по бледным краям снизу вверх, причинял резкую боль, бередя раны, но уже вскоре Мицунари понял, что она уходит, уступая место скорее щекотке и чему-то такому, чему Мицунари не смог сразу подобрать определение. Вдоль позвоночника пробежали колкие холодные мурашки, а внутри всё сжалось, рождая дрожь, усиливающуюся с каждым мгновением, пока Сакон вылизывал его запястья и ладони. — Хватит, — с усилием приказал наконец Мицунари, ловя себя на том, что рвано и быстро дышит, кусая губы. Прикосновения Сакона будоражили и пьянили — едва ли не столь же сильно, как пьянила самого демона кровь хозяина. Он не сразу поднял голову, и Мицунари успел заметить, как блеснули под верхней губой сдвоенные клыки, в обычное время заметно мелкие и не такие острые. — Вам понравилось, — низко выдохнул Сакон, нехотя разжимая руки и позволяя Мицунари отойти. — Ваше сердце бьётся чаще, я слышу это. Такой Сакон пугал Мицунари — принюхивающийся и щурящий глаза, в лесном полумраке казавшийся диким зверем с лохматой гривой, увенчанной витыми рогами. И если Сакон-человек слушался его, с трудом и спорами, но слушался, то Сакона-демона сдерживали лишь печати на стали доспеха и вязь оков на широких плечах — Сядь, — вновь приказал Мицунари, глядя, как Сакон возвышается на ним, но слова не возымели на него никакого действия. Пока на его щеке и шее была подсохшая корка кровавых разводов, Сакон не собирался успокаиваться. Напротив, он протянул руку и коснулся плеча, притягивая к себе ближе и опрокидывая на землю, нависая сверху и пытливо рассматривая хозяина. — Вам понравилось, — повторил Сакон, улыбнувшись, и наклонился ниже, зарываясь носом в волосы и шумно вдыхая. Сначала его язык, а затем и губы прошлись по шее к лицу; Сакон касался Мицунари со сдержанной похотью и подрагивал сам, прижимая запястья к земле. Волосы упали с плеча на лицо, и Мицунари задохнулся от водопада ощущений, вновь и вновь вдыхая полной грудью тяжёлый и резкий запах демона; и распалял он не меньше, чем тяжёлое тело, навалившееся сверху. Мицунари выгнулся и жалобно застонал, прижимаясь плотнее, когда на шее, проколов подсохшую царапину, сомкнулись зубы. Сакон не отстранялся, раз за разом целуя крошечные ранки, наслаждаясь солёным вкусом крови, и Мицунари зажмурился, исходя и плавясь от тянущего чувства в паху. Вдруг губы ожгло влажным поцелуем, и зашедшая слишком далеко шалость вернула Мицунари в чувство. — Перестань, Сакон… Прекрати! Громкий приказ возымел силу лишь после повторения, и Сакон замер, с трудом переводя дыхание. Всё лицо горело от прикосновений шершавого языка, губы хранили привкус крови, а укус болел, набухая синевой, но Мицунари знал, что это далеко не единственная причина охватившего его жара. Тело, и без того томимое ежеминутной близостью Сакона, отозвалось на провокацию и позорно подалось навстречу объятиям, а сейчас требовало закончить начатое, доведя до разрядки, мучая Мицунари невольным возбуждением. Сакон же смотрел на него и улыбался, протягивая руку, чтобы помочь встать. — Извините, господин, — сказал он, бережно отряхивая одеяния Мицунари от приставшего сора. — Что-то не так? Мицунари вскинулся, и чувства, снедавшие изнутри, выплеснулись наружу — никогда раньше он не повышал голоса, но сейчас не мог остановиться, злясь и на Сакона, и на себя. Сакон реагировал на брань спокойно, но морщился каждый раз, когда Мицунари в ярости взмахивал руками — именно это выражение лица демона наконец отрезвило. — Закончили? — хмуро поинтересовался Сакон, складывая руки на груди. — Я оценил всю силу вашего голоса, неплохо, господин, неплохо. Мицунари смущённо отвернулся и пробормотал что-то неразборчиво даже для себя: оно было похоже на “Извини”, и Сакон удовольствовался и этим.***
Мицунари наскоро умылся; судя по солнцу, прошло не больше получаса, и спешить в дальнейший путь было незачем, но оставаться на месте, когда внутри бушевало возбуждение, Мицунари не мог. Он надеялся, что дорога развеет это навязчивое чувство, но, напротив, с каждым часом, проведённым в молчаливом созерцании широкой спины впереди, тянущее желание становилось всё сильнее, и наконец Мицунари остановился. Солнце ещё не начало клониться к земле, но в воздухе уже сгущались сумерки. Место, выбранное Саконом для ночлега, показалось Мицунари приличным, и он с трудом скинул с плеча корзину. Широкая плетёная лямка натёрла плечо, поэтому Мицунари осторожно стянул ворот кимоно в сторону, давая коже подсохнуть. — Вы могли сказать мне, господин, — нахмурился Сакон, заметив, как Мицунари дует на плечо, осторожно касаясь кончиками пальцев воспалённой кожи. Сакону Мицунари казался излишне нежным и хрупким даже несмотря на совсем не хрупкое телосложение, и каждый раз он весьма иронично смотрел на мучения огрызающегося и отказывающегося от помощи Мицунари в дороге. Однако сейчас уже сам Мицунари, вымотанный за день сильнее, чем за предыдущий месяц, кивнул и тихо попросил: — Займись костром, Сакон. Спокойно смотреть, как демон беззаботно посвистывает, раскладывая хворост и окапывая дёрн острием клинка, было невыносимо тяжело. Мицунари мялся и ёрзал, закусывая щёку каждый раз, когда низ живота скручивало возбуждением от мыслей о губах и руках Сакона, и вскоре не выдержал. — Я отойду, Сакон, присматривай за вещами. С трудом Мицунари сохранял безмятежное выражение лица, огибая Сакона; с таким же трудом неспешно и чинно ступал, сжав руки в кулаки. Наконец занимающееся пламя оказалось скрыто деревьями, и лишь тогда Мицунари хрипло застонал, ударяя кулаком по стволу. Плоть отозвалась на прикосновение жаркой истомой. Мицунари обвил её пальцами и провёл сверху вниз, всхлипывая от облегчения. Гораздо больше Мицунари пугало не то, что он возбудился от прикосновений демона, а что этим демоном был Сакон. Он давно терзал его душу и сердце, за эти несколько месяцев заинтересовав собой, но Мицунари совершенно не хотел, чтобы устраивающие обоих простые отношения “хозяин-слуга” переросли в одностороннюю связь. Мицунари не сомневался, что Сакон исполнит любой его приказ — прыгнет в бездну океана, подставится под удар, приласкает и даже полюбит, но заведомая неискренность отвращала своей сутью. — Господин, — произнесли за спиной. Мицунари не было нужды оборачиваться: он знал, что верный демон последует за ним, но стыд, затопивший в головой, заставлял продолжать подмахивать бёдрами, лаская себя. — Господин, посмотрите на меня, пожалуйста, — раздалось чуть тише и ниже, чем обычно говорил Сакон, и Мицунари зажмурился, до боли кусая губу. — Тебе не за чем на это смотреть, иди обратно, Сакон, — бросил он глухо, но сильные руки, рывком разворачивая, прижали к шершавому стволу спиной. Сакон глядел на него так, как глядел в ту самую ночь, когда Мицунари впервые призвал его: пытливо, словно рассматривая и стараясь запомнить, и задумчиво, словно прикидывая что-то. — Вам не стоит прятаться, — серьёзно сказал Сакон, поднимая руку и касаясь щеки Мицунари тыльной стороной ладони. — Для людей похоть — нормальное явление, господин. Особенно в вашем возрасте. Мицунари чувствовал, что краснеет от обиды и смущения, как отчитываемый мальчишка, но не мог сказать и слова. Горло словно сдавило, и Сакон покачал головой: — Вы совсем как маленький, так долго терпели. Мицунари сам подался навстречу, когда Сакон коснулся его губ своими. Целовался он уверенно и грубовато, и Мицунари это нравилось, как нравилась и сила, с которой его подхватили на руки, поднимая выше. Плотный шёлк кимоно цеплялся о кору, но Мицунари не обращал внимания; куда как важнее оказалось, что волосы Сакона мешали, и Мицунари глухо рычал, отводя тёмные пряди от лица под тихий смех, а затем вновь стонал, распахивая губы под властным напором. Трогал его Сакон совсем не так, как делал это Мицунари: ладонь скользила по плоти изучающе, обводя каждую венку, изредка переходила на бёдра и возвращалась вновь. Сакон прислушивался к каждому всхлипу и сцеловывал с припухших губ стоны, вжимая собой в ствол, пока Мицунари, извиваясь на его руках, запрокидывал голову от мучающего возбуждения. Когда всё внезапно прекратилось, а ноги коснулись земли, Мицунари захныкал. — С-сакон… — Начал он, но губы вновь ожгло поцелуем. Жаркая колкая земля под лопатками с лёгкостью заменила футон; Мицунари думал, что, возможно, однажды он окажется в этом положении, но никогда не думал, что это произойдёт в глухом лесу, где нет ничего, что нравилось бы или было привычным для Мицунари в ласках. Сакон раздевал его неспешно, проводя ладонями по обнажающейся коже, повторял весь путь губами, и Мицунари с трудом сдерживался, чтобы не излиться сейчас, одни мгновением обрывая страсть, пылавшую в глазах Сакона. — Разденься, — коротко приказал он, привставая на локте. Он помнил, каким было тело демона, когда тот впервые натянул смертную личину, но сейчас Мицунари дрожал, с нетерпением желая увидеть Сакона, терзаясь мыслями о том, что же чувствует он сам. Сакон был красив без одежды — в разы красивее, чем в глухой броне. Смуглую кожу покрывала вязь линий-печатей, под пальцами Мицунари они кололись, и Сакон вздрагивал каждый раз, когда Мицунари касался его — ладонями, губами или языком. — Господин, — глухо зарычал Сакон, стоило лишь Мицунари потянуть его хакама вниз. — Господин… В волосы вплелись подрагивающие пальцы, то ли останавливая, то ли прося не останавливаться, и тогда Мицунари привстал, оказываясь перед Саконом на коленях. Он был красив — крупный, налитой и откликающийся на короткие полизывания. Мицунари застонал, обхватывая головку губами и посасывая мягко; он всхлипывал и вскидывался сам, когда Сакон осторожно подмахивал бёдрами, толкаясь в жаркий влажный рот. Стоны Сакона и его нерешительность вкупе с мягкостью сводили Мицунари с ума, но уже совсем скоро Сакон напрягся и отстранил от себя. — Господин, не стоит, — выдохнул он, сжимая волосы в кулаке сильнее, чем до этого, и Мицунари послушно выпрямился, слизывая с губ терпкий привкус смазки. — Тебе не нравится? — Напротив, — улыбнулся Сакон; его ладонь накрыла пах, сжала член и провела вниз и обратно вверх. — Но позвольте сначала мне. Мицунари нравилась дрожь демона, как нравился и тяжёлый жадный взгляд, которым тот обводил его лицо. Сакон притянул его ближе и подушечкой большого пальца провёл по головке; Мицунари тряхнуло от острого спазма, и тогда Сакон усмехнулся шире. — Не молчите, господин, — сказал он, сжимая член пальцами и лаская неспешно; рука медленно скользила вверх-вниз, и Мицунари выгибался с каждым движением всё сильнее. Он тонко всхлипнул, когда Сакон притянул к себе и прикусил плечо, повалил на землю, вминая в колкие иголочки своим весом. В поведении демона было что-то такое, что смущало Мицунари — то, как он прижимался, как тёрся лицом о волосы, целовал лицо, было странным. Безумно пьянило неподдельной страстью. С протяжным стоном выгибаясь и кончая, Мицунари силился запомнить выражение лица Сакона.***
Постоялый двор встретил их вкусными запахами свежей и горячей пищи, чистыми постелями и источником, в котором можно было отмыться. Август подходил к концу, а работы у Мицунари не убывало, напротив, чем ближе была осень, тем больше становилось проблем. К тому же, зачастили дожди; пока ещё тёплые, но скрадывающие всё вокруг влажными туманами и мелкой моросью. Единственной радостью Мицунари оставался Сакон, за последние пару месяцев ставший ближе, чем кто-либо другой; в какой-то момент отдавшись течению судьбы, Мицунари полностью вверил себя в его объятья. Мицунари с остервенением тёр мочалом ладони, приводя свои загрубевшие руки в божеский вид — руки не признавали ничего, кроме кисти и книг, и потому Мицунари то и дело обкусывал мозоли и заусенцы; Сакон сидел в купальне рядом и блаженно щурился. — Как хорошо-то, — выдохнул он, опускаясь ещё ниже и скрываясь под водой почти целиком. Мицунари бросил на демона внимательный взгляд и хмыкнул; Сакон всё больше обживался в смертном мире и не скрывал удовольствия от простых житейских мелочей вроде вкусного супа и простеньких онигири или послеполуденного сна в тени разлапистых пихт. Казалось, вежий воздух и чистое небо пришлись Сакону по вкусу. — Ты не скучаешь по… своему миру? — осторожно спросил Мицунари, откладывая мочало и соскальзывая в воду — все ссадины на ногах и сбитые за долгую дорогу ступни обожгло, и Мицунари застонал, зажмуриваясь. — Не скучаю, — добродушно ответил Сакон, протягивая руку и проводя ей по спине господина. Мицунари вздрогнул и откинул голову назад, чувствуя, как отросшие волосы мокнут и тяжелеют; осторожные пальцы прошли сквозь пряди и, не ощущая сопротивления, потянули сильнее. — Ваш мир гораздо интереснее. Здесь есть солнце, есть зелень, есть дожди и звёзды… Есть какие-никакие развлечения. — Развлечения? То есть, тебе здесь нравится? — Мицунари вопросительно обернулся, но Сакон сохранял безразличное выражение. Только уголок губ подёргивался. Мицунари покраснел и хмыкнул, вновь скрывая своё смущение за пристальным осмотром собственных ногтей. Ему льстило внимание Сакона, как льстила и его привязанность, но слышать о ней всегда было до умопомрачения жарко и стыдно — в разы стыднее, чем подглядывать, как наслаждается скрытым в чаще озерцом Сакон, сбрасывая тяжёлый доспех и плавая обнажённым, пока солнце не скрывается за деревьями. Мицунари не думал, что демоны могут любить что-то, кроме плоти и крови — но Сакон упрямо доказывал ему обратное, наслаждаясь шумными ярмарками, чайными церемониями и крепкой выпивкой в компании молоденьких щебечущих девушек. Мицунари наблюдал за ним сквозь волосы и искренне любовался тайком. Силы же Мицунари, удвоенные мощью сильного и крепкого демона, распускались, как распускаются пионы под жарким солнцем; с удивлением Мицунари замечал, что, прежде неподвластные ему, духи подчиняются без заклинаний, а слабые ёкаи избегают встреч и вовсе. Со временем и некоторые печати на теле Сакона побледнели, угадываясь лишь в сумерках едва заметными силуэтами. Мицунари усмехнулся и кончиками пальцем провёл по водной глади — там, где предположительно расслабленно лежала рука Сакона. — Господин, — вдруг тихо прошептал он, зарываясь носом в спутанные на макушке волосы. — Без вас мне было бы очень скучно.***
Вышедший из себя горный божок оказался не то чтобы силён, но непредсказуем и достаточно зловреден для того, чтобы Мицунари пришлось прибегнуть к помощи Сакона, призвав демона коротким зовом. Творить экзорцизм когда вокруг тебя носится, царапая лицо и обнажённые руки, мелкое каменное крошево, а булыжники побольше норовят сбить ног было неудобно, и Сакон без лишних вопрос отвлёк внимание божка на себя. Мицунари не хотел нарушать девственную чистоту этих земель и приковывать божка к придорожному святилищу, запирая внутри заклятием, но его силы, как и у многих забытых непредсказуемые и нестабильные, могли подвергнуть опасности и без того бедную деревушку у подножия холма. — Сакон, — коротко произнёс Мицунари, поднимая офуда к груди чётким и скупым движением. Демон понял его без слов: коротким взмахом клинка он рассёк угрожающе свистящий вихрь, а затем в брешь в защите божка скользнул первый амулет. Бой был недолгим, и уже вскоре офуда плотным коконом оплели одутловатое рыхлое тело, плотно притянув его к камню святилища. Когда пыль наконец осела, Мицунари с довольством оглядел собственную работу: никому слабее него не удалось бы распутать оковы, связавшие духа, поэтому о святилище можно было уже не переживать. Сакон тоже бросил быстрый оценивающий взгляд на офуда и кивнул — кому, как не ему, отметить, с какой филигранностью божок оглушен и запечатан? На какой-то момент Мицунари преисполнился не гордостью за себя, но неловким смущением, ему было лестно, что демон с таким удивлённым видом хмыкнул и закинул на плечо клинок, наконец разворачиваясь лицом. Прошёл почти год с их первой встречи; Сакон ни капли не изменился, оставаясь всё тем же лукавым и ехидным демоном, но всё чаще Мицунари замечал восхищение в тёмных глазах. Сакон всё так же заботился о нём, но забота переросла в нечто более интимное, чем было ранее. — Вы быстро учитесь, господин, — промурлыкал он, склоняя голову в поклоне. — Я впечатлен. Мицунари дёрнул уголком губ, лишь обозначая улыбку, и махнул рукой. — Вперёд, Сакон. Вишни отцветали, осыпая проходящую в холмах дорогу розовыми лепестками; Мицунари спешил: путь предстоял долгий.