Тишина

Тишина… Тишина кажется почти звенящей после таких громких проклятий, после таких громких заверений, что жить Джону Константину осталось всего несколько минут. Он не поверил, а теперь, падая в бесконечную пустоту, проваливаюсь в эту звенящую тишину, словно в забвение, ему думается, что стоило бы. Кажется, Ад уже раскрыл ворота и Люцифер с распростертыми объятиями ждет своего самого дорогого гостя, что небеса неистово хохочут, конечно, не без издевки, потому что борьба этого мужчины за «правое дело» не принесла никаких результатов. Тишина… Громкая тишина, от которой закладывает уши, которая сильными порывами ветра остервенело ударяет по лицу. Джон едва ли не впервые в жизни чувствует самый настоящий страх. Не тот, который бывает, когда человек ощущает чужое превосходство, совсем нет. От этого ощущения хочется свернуться калачиком и пережидать опасность в укромном месте. Тот страх, который касаясь своими ледяными пальцами кожи, заставляет ее покрыться мурашками; тот страх, который пробирает до костей, от которого бросает в дрожь. Тишина… Хочется закричать, но любой звук сиюсекундно теряется в пустоте, смолкает под напором тишины, ровно так же, как в этой непроглядной темноте теряется каждый лучик света. Сначала Джону казалось, что стоит только открыть глаза и он увидит серое небо над головой, почувствует нестерпимую боль в затылке. Только тьма не рассеялась, когда он открыл глаза. Она только сгустилась, принимая израненное, истекающее кровью тело мужчины в свои объятия. Тишина… Тишина и тьма кажутся почти осязаемыми, протяни руку и непременно сможешь потрогать эту черноту, и она обязательно будет такой же мягкой и липкой на ощупь, как сладкая вата. Тишина… Тишина сбивает с пальто пыль городского шума, сбивает с ног шматки засохшего на обуви повседневного гомона, а тьма, ее верный помощник, срывает со щек запекшуюся корку холодного солнечного света. Срывает ее вместе с подсохшей кровью, вновь обнажая ноющие раны. И Джон Константин — великий Джон Константин — жмурит глаза, чтобы сдержать болезненный стон, так и норовящий вырваться из груди, нарушить священную тишину. Тишина… Она все так же властвует, но неужели спина касается опоры? Холодный… нет, ледяной пол. Джон четко может разглядеть высокие своды, узоры коринфских колонн и блеск отполированного гранита, коим и отделаны эти мрачные чертоги. На смену тьме теперь приходит холод. Холод, от которого тело бьет крупной дрожью, от которого стучат зубы, а при каждом выдохе в воздухе зависает плотное облако пара. Тишина… Она разлетается на осколки, потому что где-то вдалеке слышатся шаги, размеренная поступь тяжелой подошвы по мраморному полу, слышится тихая мелодия, до смешного напоминающая старую детскую колыбельную. Именно из-за нее и жуткого холода хочется спать. И мужчина почти готов сдаться напору чар Сна, отдать себя на растерзание обитателям царства Морфея. Почти… Тишина… Ее больше не существует и в ушах звенит от обилия звуков. Колыбельная, звучащая вдалеке, слишком громкая, каждый шаг подобен удару ребенка по тарелке барабанов, стоящих в паре метров от измученного экзорциста. Ему хочется, чтобы эта пытка звуками поскорее закончилась, чтобы вновь вернулась тишина, чтобы вновь вернулось забвение, в котором не чувствовалась жгучая боль, которая теперь десятками обручей сковывает все тело, не позволяя даже пошевелиться. Любое движение порождает боль. Тишина… Тишина уничтожена, от осколков, на которые она разлетелась не осталось даже легкой серебристой дымки. — Тише, мальчик мой, тише… — голос, который Джону хочется слышать меньше всего. Вечно ходящая за ним по пятам Мрачная Сестра наконец настигла его. Так думает он, потому что Смерть, что-то приговаривая, омывает его раны теплой водой, проводит своими ледяными пальцами по каждой из них, оставляя только корочку подохшей крови. Он думает, что Мрачная Сестра наконец заполучила его в свои чертоги, потому что она слишком любовно укутывает его мягким теплым одеялом, а на глазах ее слишком настоящие слезы. Тишина… В этой тишине можно расслышать мерное биение собственного сердца, тихое дыхание девушки, что так отчаянно прижимает свои губы к остывающему лбу. Джон слышит и тихие всхлипы Смерти, и свой хрипловатый смешок, и шуршащий гул машин, проносящихся за окном. — Тише, милая, ты же наконец добралась до меня, — горько усмехается Джон. Ему так не хочется умирать. Теперь, ему так хочется жить, для мира, для себя, для всех, кому нужна его помощь. Хочется жить на зло Аду и Раю. Тишина… Смерть смеется, не горько, весело, но тихо, чтобы не разрушать тишину заново, убирая со лба мужчины прядку светлых волос, намокших и оттого прилипших к коже. — Тише… Твое время еще не пришло… — на губах девушки застыла теплая улыбка, подтверждающая каждое слово, сорвавшееся с этих губ, а глазах слезы, искренние слезы. Тишина… Теперь, когда брюнетка закрывает окно, через которое в комнату врывался ледяной ветер с улицы, не слышно и гудения автомобилей. Тишина снова вступает во власть, раскидывает свои сети по всем углам, совершенно отрезая крошечную комнату от мира звуков, оставляя только едва различимые голоса в ней присутствующих. — Тише… — вторит Диди, — Тише… — Тише… — повторяет за ней и Джон, шепотом, потому что тишина должна безраздельно властвовать, — Тогда почему ты здесь? — его пробирает неприятный сухой кашель, от которого сломанные ребра сковывает болью. — Тише, Джон, молчи… — улыбается Смерть, — Я здесь, чтобы защитить тебя от самой себя… — Тишина гнетет, — хмурится блондин, — Я хочу знать, как долго ты здесь будешь. Тишина брюнетке нравится. Она ничего не отвечает, только покачивает головой, прокручивая короткую стрелку часов, чтобы вновь поставить ее на место и позволить времени идти своим чередом. — Тишина тебя не гнетет … — с пониманием отзывается экзорцист, на что девушка только кивает и присаживается на стул, заботливо установленный кем-то рядом с кроватью Джона. Она держит его наконец согревшуюся руку в своих вечно ледяных руках и все так же улыбается, не скрывая своей почти детской радости, вызванной одной только мыслью, что время этого человека подойдет еще совсем не скоро. Он хочет сказать что-то еще, но слова застревают в горле, едва вечная прикладывает палец к губам. — Тише, прошу тебя… Нарушено уже слишком много правил… — Тише? Киса, к черту эту тишину. Правилом больше, правилом меньше, какая разница? В тишине отчетливо слышно, как колотится самое настоящее, живое, сердечко Смерти из-за того, что тишина должна стоять, чтобы не прозвучало ничего лишнего, потому что последнее правило нарушено уже давным-давно, в тот день, когда Диди впервые увидела этого человека. — Тише… — просит она, — Тише, Джонни… Тишина рождает самую прекрасную музыку… — Тихо должно быть, потому что Смерть нарушила все правила, да? — Тихо должно быть, потому что Смерть нарушила все правила, Джон… — Не такая ты и всевидящая, — криво улыбается мужчина, наконец понимая, что комната, в которой он находится совсем не чертоги Смерти, что комната, в которой он находится — его собственная комната и он здесь с той, чье присутствие ощущается всегда, не смотря ни на что. — Что мне с тобой делать, Джонни? — покачивает головой Древняя Сестра. — Останься… Пока, просто останься…