Затишье

— Эй, Глен. Джек стоит позади него и отчего-то боится протянуть руку, коснуться плеча, развернуть к себе и спросить, а какого, собственно, черта он тут делает? Узнав о пропаже главы Баскервилей, он сразу же направился на эту поляну, так любимую ими - Освальдом, Джеком и Лейси. Теплыми летними днями они часто прятались здесь от палящего зноя, смотрели на небо; Джек показывал девушке, на что похожи облака, а она смеялась и иногда пела — недолго, но очень красиво. Вот только сейчас — ночь, Лейси должно быть спит, и на небе нет облаков, вроде тех, которые можно было бы назвать барашками — только серая сплошная завеса туч; льет холодный осенний дождь, и на поляне, проваливаясь каблуками в грязь, стоит только Джек и Освальд, почти сливающийся с тенью дерева. Освальд, которого Безариус почему-то не может назвать иначе, чем Глен. Глен молчит и не оборачивается. От него ощутимо веет промозглой сыростью и будто бы кровью; с чёрных волос стекает вода за шиворот плаща, но его это не волнует. — Тебя обыскались уже, пойдём домой. В коротком приступе решимости он обходит его и берет холодное лицо в ладони, намереваясь вогнать чопорного друга в краску, но замирает, встретившись с ним взглядом. Глаза у Освальда тёмные и матовые, и смотрят так глубоко-глубоко, что Джеку кажется, будто копаются в его внутренностях, с жестокой хладнокровностью перебирая органы, рассматривая и пробуя их на прочность, как детские игрушки. Он сглатывает и невольно опускает огнём горящие ладони. Джек понимает, что пора уже что-то сказать, рассмеяться, но дыхание перехватывает, как кто-то невидимый схватил его за горло, а он все не может оторваться от глаз Освальда, похожих на зияющие провалы в Бездну. Если бы в глазах Глена можно было утонуть, чёрные волны уже сомкнулись бы над его головой. — Я тебя… Подожду, да? — невнятно бормочет Безариус, отступая от Глена на несколько шагов. У соседнего дерева ему дышится гораздо лучше, и на сердце больше не давит жуткое предчувствие, хотя оно все бьётся и бьётся, быстрее и сильнее, решив уморить блондина одышкой. Джек выбрал дерево с наиболее густой кроной, но дождь все равно стучит по камзолу, волосы мокнут окончательно, и ему уже не кажется глупым предложение Шарлотты взять плащ. Периодически он посматривает в сторону, где, по его мнению, должен стоять Глен; тёмная одежда друга сливается с тенями, пелена дождя становится плотнее, и Джек вообще уже ни в чем не уверен. На его языке — тысяча вопросов-стрел, вот только руки дрожат и не могут натянуть тетиву. Почему все так странно себя ведут? Почему, когда он бесцеремонно ввалился в поместье, яркая и жизнерадостная Шарлотта молча сидела перед камином, уставившись в одну точку, и на все расспросы отвечала сквозь зубы? Почему никто не пошел искать якобы пропавшего главу Баскервилей? В груди Джека тяжело и пусто, а чувство беспричинного страха не уходит. Перед кем этот страх? Перед Освальдом, почему-то казавшимся другим, и дело даже не в мрачности, превышающей сейчас все допустимые пределы? Перед мерной, липкой тишиной и шелестом листьев? Или перед чем-то намного более жутким, нависшим над ним Дамокловым мечом? Холодно. От реки ползет зыбкий туман, медленно обвивающий ноги беловатыми щупальцами. Неожиданно Джек оглушительно громко чихает. Сверху на него обрушивается поток воды с веток, и он сбрасывает с себя непривычное оцепенение. Он вдруг понимает, насколько замёрз, и обхватывает себя руками, пытаясь сохранить хоть какие-то крохи тепла. Он уже немного злится и готов развернуться и уйти, бросив это ненормального Баскервиля мокнуть под дождём, пусть мерзнет, если ему хочется! Но тут на его плечи опускается тяжелый багровый плащ, и Джек, воспрянув духом, поднимает голову. Глаза Освальда все ещё тусклые, но теплее на несколько тонов, и Безариусу уже не хочется бежать от этих глаз куда подальше. — Пойдём. Меня ведь ищут? — Д..да, — стучит зубами Джек и приходит в ужас от мысли, что Освальд провёл под дождём намного больше времени. — Ты заболеешь. — Я Баскервиль. Словно это все объясняло. Впрочем, тихое, но выразительное чиханье свело на нет весь пафос фразы. — Ну я же говорил, — Джек улыбается, но продрогшая улыбка выглядит неубедительно. Он щелкает застежкой и набрасывает на него часть плаща. — Держи, и пойдём уже. Освальд смотрит на него долго и пристально, пытаясь рассмотреть что-то на дне зелёных смеющихся глаз, но видит только старого друга, замерзшего и трогательно насупленного. Джек едва заметно вздрагивает от неожиданности, когда Освальд отводит с лица прилипшую прядь светлых волос и тут же резко отдергивает руку, будто испугавшись. Джек нежно и ободряюще улыбается, мысленно приветствуя возвращение друга. Вот такого Освальда он любил. Любил доводить его, легко стирая маску безразличия, любил наблюдать, как на обычно белых щеках проступают красные пятна, а сам Освальд, взметнув полы плаща, быстро разворачивается и уходит, сопровождаемый веселым смехом шутника. Сейчас Джек не хочет смеяться. Он не понимает, но чувствует — что-то не так. И хочет, чтобы все вернулось на свои места. Джек подходит ближе, хотя ближе, казалось бы, некуда. Плащ широк, но для двоих все же маловат. Хитро улыбаясь, блондин кладет свои руки ему на грудь, провоцируя и мысленно ликуя. Давай же. Оттолкни. Обзови. Сделай что-нибудь! Проходит секунда, три… С волос Глена капает вода, и сам он не двигается, только тёмные омуты оживают, и тьма в них клубится и блестит, затягивая в водоворот. Джек понимает, как просчитался, только когда чувствует чужое неровное дыхание на своих губах. А потом глаза самовольно закрываются, и Джек отдается этому странному поцелую со вкусом собственной крови, потому что Освальд кусает губы и сжимает плечи так сильно, словно он — единственное, что держит его в этом мире. Он отпускает его, когда в ушах Безариуса уже начинает шуметь. Или это дождь окончательно превратился в ливень? Лицо Джека горит, и он слабо надеется, что сумрак хоть немного скрывает это, потому что все должно быть не так! Это Глен должен краснеть и думать, взаправду все это — дразнящие прикосновения и усмешки, переглядывания и эфемерный ток между пальцев — или просто игра. Мыслительная деятельность — это не для Джека, он просто наслаждался жизнью и делал все, что ему хочется. Он всегда знал, чего хотел. До сих пор. Здесь, стоя под рыдающим небом с Освальдом, ближе, чем следовало бы, обмениваясь горячим дыханием, Джек уже ничего не знал. И едва ли мог бы объяснить, почему его руки все еще касаются брюнета, нервно цепляя пуговицы. — Я хочу остаться твоим другом, — шепчет он куда-то в шею. — Не получится. Больше ничего не будет, как прежде. Вскинув голову, Джек столкнулся с ним лбом и тихо рассмеялся, глуша в груди ощущение того, будто что-то упустил, что-то было между строк, а он не заметил. Но посмотреть в глаза Джек не посмел. Просто улыбнулся, прощаясь со здравым смыслом, и прильнул к чужим губам с поцелуем. В конце концов, что изменилось? Пусть думает Глен. А он просто будет потакать сиюминутному. И пускай в голове бардак, пускай в груди ком сплетённых воедино чувств — от непонимания и нежности до вины и страха, к черту все. Он не будет с этим разбираться. Во всяком случае — не когда его страстно целует Освальд, щекоча мокрыми волосами шею. Потом. Может быть. — Если я после сегодняшнего заболею и умру, вот это будет ничего, как прежде, — заявил он, наконец оторвавшись от Баскервиля и поправляя сползший плащ. — Пойдем домой. Глен не улыбнулся. Только хмыкнул и последовал за своим неугомонным... кем? Я тоже хочу остаться твоим другом, Джек.