Одно сердце на двоих

Когда ему сказали, что его отец медленно умирает, он перестал жить. Его взгляд остекленел, дыхание замедлилось, перед глазами начало всё плыть, но на ногах стоял он твердо — это слезы начинали застилать ему глаза. Он хотел казаться мужественным, таким, каким отец всегда учил его быть, но у него никак не получалось взять себя в руки. Да и он уже не видел в этом нужды: то, что сдерживало его, что придавало ему силы, медленно угасает. «У тебя всё ещё есть я», — шепотом говорил его отец, аккуратно кладя ладонь на ещё мальчишечье плечо своего сына. В носу защипало, и слезы начали скатываться по щекам. Сначала медленно, но вскоре капельки превратились в маленькие ручьи, струящиеся, казалось бы, в никуда. Парень громко втянул носом воздух, вытер тыльной стороной ладони свои уже покрасневшие щеки. Они горели огнём, но Стайлз будто бы этого не замечал. Голова его была совершенно пуста. Он не знал, что ему делать. Он как будто смотрел в пропасть и не знал, то ли прыгать в неё, то ли бежать сломя голову. Он ощутил безысходность, свое бессилие. Останься он один на один с собой, он бы начал выть так, как волки воют на луну. Волки. Парень усмехнулся. Есть ли среди Хейлов люди, — нет, существа, — способные сдержать слово? За всё то время, пока Стайлз знаком с этой семьей, он усвоил одно правило: либо ты, либо они тебя. И чаще всего они тебя. И в этот раз случилось то же самое, хоть его и предупреждали, что будет больно. Ему говорили, но он был непоколебим в своей вере, а когда это случилось, то он ночами сносил муки похуже тех, кто был приговорен к распятию. Кости его до боли ломило, суставы выкручивало. По голове, словно молотом, колотили, и, если бы это не казалось бредом, он бы счёл, что сам Тор снизошел до него и сокрушал всю силу великого и ужасного Мьёльнера на него, дабы проучить. Только вот на утро он просыпался и понимал, что боль, причиняемая ночами, исходит не из чьих-то деяний, а из его головы. Он так сильно проникся всей ситуацией, которая сложилась полгода тому назад. Сказано, конечно, отвратно, просто о Питере иначе не скажешь. По факту это была любовь, хотя старший Хейл никогда в этом не признается. Он называет это привязанностью. Разве это не одно и то же? Или между этими понятиями есть что-то? Видимо, для оборотня это пропасть длинною в жизнь. Но больнее даже не от того, что он боялся признаться на публике. Больно от того, что, возможно, он не признавался в этом даже себе. Волки — особенно такие, как Питер — чаще прислушиваются к своему разуму, нежели к сердцу. Судьба у них нелегкая, и всю жизнь на их долю выпадают тяжелые испытания, в таких случаях делам сердечным места нет. Иногда парню казалось, что Хейл считает, что вместо сердца у него камень, который кровь качает, но на чувства абсолютно не способен. Стилински по своей натуре романтичен, но не как представительницы женского пола. Ему не нужны были цветы, свидания, прогулки под звездами. Ему хватало того внимания, которое оказывал ему Питер. Тренировки в особняке Хейлов всегда проходили однообразно. Стилински неустанно следил за тем, как кипит жизнь в этом Богом забытом месте. Смотрит, как Джексон сзади обнимает Лидию, что-то шепча ей на ухо. Отводит взгляд на переводящего дыхание Скотта и на Киру, которая тут же подает ему бутылку с водой. Она кладёт свою маленькую ладонь ему на плечо и пристально смотрит ему в лицо. Стилински, сам не замечая, начинает улыбаться. Он счастлив за каждого и ни капли не завидует. Он прочно уверен, что этого ему не нужно. Или он вынужден довольствоваться малым. — Мальчик, я тебя предупреждал, — внезапный шепот около уха заставляет всё тело напрячься, кожу покрыться мурашками, взгляд впериться в одну точку, но при этом не видеть абсолютно ничего, — со мной такие штучки не пройдут. Помнишь, у кузнеца грубеют руки… — …а у волка-одиночки черствеет сердце, — заканчивает за него фразу подросток, всё так же смотря в одну точку и в то же время в никуда, — однако, — парень облизывает губы, когда начинает нервничать, и волк это чувствует, — моего сердца хватит на нас обоих. Помнишь, я ведь Супермен. И он улыбался. Скорее даже не губы выражали его улыбку, а глаза и интонация в голосе. В этих карамельного цвета глазах он видел душу, которая способна на преданную и чистую любовь. И Питер верил, что сердца этого мальчишки хватит на них обоих. Стайлз был романтичен, но не как представительницы женского пола. Поэтому, когда Хейл исчез из Дома Айкина, он не стал закатывать истерик. Мало того, он даже не подавал виду. Ни тогда, ни сейчас. Да, стая заметила то, что оборотень и подросток начали больше общаться, но старались не делать из этого проблему, ведь Стайлз — умный мальчик, сам справится. Официально, Стайлз не умный мальчик, потому что сейчас, стоя спиной к палате, в которой лежит и умирает его отец, он, утирая слезы, смотрит на двери, ожидая того, что они откроются с минуты на минуту и он увидит этого брехливого волка. Увидит всё то же холодное спокойствие, саркастичный взгляд, искривленные в усмешке губы и почувствует, что не всё так плохо. И они отворяются. Но вместо Питера, он видит быстро приближающегося Скотта. Лицо его выражает сочувствие, но он не виноват. Никто не виноват. А Стилински усвоил ещё одну истину: помимо себя, Хейлы губят и окружающих.