***
— Нет, именно этого мальчика я не помню, но я знаю, кто он, — сестра Соловей с отстранённым интересом взглянула на бесчувственного ребёнка и склонившегося над ним в имитации бурной деятельности лекаря. Зафиксированная отдельно маленькая рука с ухоженными ногтями спазматически сжималась и пускала по стенам едкие зелёные отсветы вспышками теневого огня. — Ты просто мало интересуешься светской жизнью, — дежурно попеняла она. Кассандра издала резкий раздражённый звук. — Какое-то время назад это стало модно среди благородных дам и девиц, — продолжала Лелиана. — Найти хорошенького эльфийского мальчика невинных лет, отмыть, нарядить как куколку, обучить игре на каком-нибудь приличном музыкальном инструменте и пению, и таскать за собой на шлейке в качестве милого компромисса между собачкой и пажом. Радует глаз, вызывает умиление, совершенно безопасен, может носить за тобой веер и подавать нюхательную соль. И, в отличие от собачки, знает своё место. Судя по тому, во что он был одет, эта вещица принадлежала леди Одилии, родной сестре Матери Виктуар. Не надо так смотреть, Кассандра, ты прекрасно знаешь, что это очень неплохая судьба для эльфа, тем более, в Орлее. — Думаешь, он действовал в интересах Виктуар? — перевела тему Кассандра. Ребёнок жалобно застонал, лекарь шёпотом выругался и покосился на своих высокопоставленных гостий, безмолвно намекая, что они мешают его работе. — Насколько я знаю, она была очень привязана к сестре, — Лелиана медленно покачала головой, — и не стала бы отдавать приказ, который привёл бы к смерти леди Одилии. Впрочем, если он умрёт, мы никогда не узнаем правды. — Он не должен умереть, — с нажимом произнесла Кассандра, буравя взглядом спину лекаря. Тот передёрнул плечами.***
— Там было очень страшно, нужно было убегать от чего-то очень плохого. А оно гналось за мной, — он говорит тихо, но внятно, стараясь формулировать правильные предложения. Всё, чтобы не раздражать слушателей. — И была женщина, хорошая. Она светилась, и она потянулась ко мне. Она хотела помочь... Простите, больше я ничего не помню, — он складывает руки на коленях и виновато поднимает плечи, словно ждёт затрещины. Правая и Левая Руки покойной Джустинии молча переглядываются. — Мне не нравится идея тащить туда ребёнка, — говорит Кассандра мрачно. — Нужно попробовать, — возражает Лелиана. Не то чтоб у них был очень уж большой выбор. — Покажи-ка мне свои ладони, мальчик. Он поспешно вытягивает перед собой обе руки. — Больно? — мягко спрашивает Лелиана, касаясь левой. — Немного. Не всё время. — Так я и думала, — она выпрямляется. — Отведи его к Бреши, Кассандра. Я пойду вперёд, в головной лагерь. — Как тебя зовут? — отрывисто спрашивает Кассандра. Она не собирается обращаться к нему «мальчик» или «кролик», хотя он, наверное, не удивился бы. — Алион, госпожа. — Хорошо. Иди за мной и не высовывайся, если увидишь опасность. — Да, госпожа. Могу я спросить, госпожа? — Слушаю. Он переступает с ноги на ногу. Тёплые сапоги, которые ему выдали, конечно, велики, и несколько ремешков перетягивают их тут и там, удерживая на ногах. Выглядит ужасно, зато он не упадёт на ровном месте и не отморозит пальцы. — Что меня ждёт, госпожа? — спрашивает он осторожно и впервые поднимает голову, опасливо заглядывая Кассандре в глаза. Его собственные, разумеется, огромные и синие, как тёплое северное море. Как и положено кукле. — Не знаю, — честно отвечает Кассандра. — Но я постараюсь тебя защитить.***
— Солас, можно я спрошу? — Конечно, Алион. — Господин канцлер сказал, что взрыв был из-за меня. Это, правда, из-за меня? — Господин канцлер просто ищет козла отпущения, — вмешалась Кассандра, и по тону её было ясно, что «господина канцлера» она не одобряет и только присутствие ребёнка не даёт ей уточнить, насколько. — Осудив хоть кого-то, он сможет прикрыть свою беспомощность. — Вы не думаете, что это всё из-за меня? — Алион осторожно обвёл взглядом своих новоиспечённых защитников. — Я ведь не помню... не знаю... — Только полный идиот поверит, что один ребёнок без капли магических способностей способен натворить такое, — отрезала Кассандра. — Она права, — солидно поддакнул Варрик. — Так и есть, — подтвердил Солас. Мальчик потупился и помолчал, потом быстро, словно боясь, что его прервут, сказал: — Я просто подумал, что с помощью хагрена Соласа я закрыл тот разрыв. Это не очень сложно. Если можно, пожалуйста, я бы закрыл и другие. Тогда всё бы стало лучше. Да? Варрик кашлянул: — Ну, это, определённо, многое бы поправило. — Если ты сможешь для начала закрыть Брешь на месте взрыва, — подбирая слова, выговорила Кассандра. — Это уже сильно нам поможет. — Тогда, может быть, пойдём туда? — робко предложил Алион. И поспешно добавил готовую заученную фразу. — Если это не нарушит ваши планы. — Ты не хочешь передохнуть? — мягко осведомился Солас, быстро переглянувшись с Искательницей. — Нет-нет, благодарю вас, я совсем не устал! — испугался Алион. — Я ещё очень долго могу идти!.. особенно если мне можно будет взять вас за руку... Дорога очень скользкая...***
В тактической комнате пусто, только Алион сидит за дальним краем стола и тихонько рисует что-то на обороте ненужных бумаг, пожертвованных ему Жозефиной. Лелиана, созвавшая военный совет, ещё не пришла, как и Кассандра. В первый момент Каллен теряется, поняв, что оказался наедине с этим ребёнком, по прихоти судьбы носящим метку, ценней которой сейчас нет ничего. Обладатель судьбоносной метки, увлекшись рисованием, даже не замечает, что больше не один в комнате. Его пушистая голова реет над краем стола, как одуванчик над гранитным вазоном. — Что ж, — произносит Каллен неловко, — как твои дела? Алион вздрагивает и, кажется, едва не падает со стула. Вскидывается, бросает на командора такой перепуганный взгляд, что хочется немедленно побиться головой о стену. — Извините, — говорит. Ну хоть не заикается, уже хорошо. Неделю назад он в присутствии Каллена и Родерика двух слов связать не мог и прятался то за Варрика, то за Кассандру, благо оба были его и выше и шире. — Всё в порядке, — заверяет Каллен. Он всё понимает про воспитание и сословия, но ему никогда не нравилось, когда от него шарахались дети, а этот даже не маг. — Ты рисуешь? Можно взглянуть? Судя по смиренному кивку, это не лучшая попытка сменить тему и разрядить обстановку в его жизни, но отступать поздно, и Каллен подходит, стараясь двигаться максимально не-угрожающе. Алион ему не препятствует, но содействие ограничивает тем, что отодвигается от стола, давая доступ к стопке изрисованных листов. Каллен наклоняется взглянуть, сам уже не радуясь своей дурацкой идее. На верхнем листе нарисовано несколько корявеньких человекообразных фигур с ручками и ножками в виде кривых палочек и странными улыбками. Большая часть изображённых — эльфы: их выдают длинные острые уши. В общем-то, единственный человек на рисунке — легко узнаваемая Кассандра с огромным мечом и щитом, стоящая рядом с маленькой ушастой фигуркой в центре. Рядом с Кассандрой — Солас, а по другую сторону от маленькой фигурки — незнакомая эльфийка с то ли белыми, то ли просто светлыми волосами (Алион оставил их не закрашенными). У ног эльфийки сидит что-то похожее на помесь нага и заморского зверя крокодила. С кучерявых облачков в углу рисунка пялятся на всё это зубастое солнце и какой-то эльф с большим молотком. — Здорово, — говорит Каллен. — Это твоя мама, да? — он показывает на эльфийку с кроконагом. — Да, — тихо отвечает Алион. — И папа? — уточняет Каллен личность молотоносца. Ребёнок кивает. — А это? — палец утыкается в кроконага. — Это... Герцог Хвостун, — совсем уж еле слышно произносит мальчик и ужасно краснеет. — Он собака. — О! У тебя есть пёс? — Нет. Но я бы хотел. Некоторые собаки хорошие. — Понимаю. Я из Ферелдена, у нас там считают, что некоторые собаки куда лучше людей, — с облегчением говорит Каллен. Эту тему он может обсудить без неловкости. Он и сам в детстве мечтал о собаке, верном четвероногом друге, для которого ты всегда прав. Алион бросает на него взгляд, полный священного ужаса пополам с завистью, потом просит: — Пожалуйста, если можно, не говорите госпоже Кассандре. — Что ты хочешь собаку? — удивляется Каллен. Алион мотает головой и кивает на рисунок. — А Соласу говорить можно? — решает подразнить его Каллен. — Он же эльф. Наверное, он не обидится, — с надеждой отвечает Алион. — Я вижу, ты подружился с Соласом. — Он очень умный! И он добрый. Он всегда всё понятно объясняет, когда я спрашиваю. Я думаю, он знает всё, — в голосе мальчика такое искреннее восхищение, что Каллен не находит, что сказать. И оказывается вознаграждён дополнительной информацией. — Он сказал, что научит меня писать все-все буквы, когда будет время. — Ты не умеешь читать? — теперь Каллен искренне поражён. Хотя, если подумать, что тут удивительного? Даже в Круг частенько попадают дети, которых приходится учить грамоте с нуля. — Нет, нет, я умею! — поспешно мотает головой Алион. — Я часто читал вслух для госпожи Одилии, она говорила, у меня приятный голос! Я не умею только писать. — Вот как. Ну что ж, тогда хорошо, что Солас решил заняться твоим образованием. Он производит впечатление... действительно эрудированного... эльфа. «Эрудированный» — это тот, кто знает много про разные вещи. Хм, ты ведь знаешь, что он маг? Тебя это не пугает? Алион бросает на Каллена быстрый взгляд и тут же вновь опускает глаза: — Пожалуйста, не думайте, что я совсем глупый. Я знаю, что маг может стать злым. И что один маг взорвал церковь за морем, и от этого всё испортилось, и много людей умерло. Но я думаю, что хагрен Солас не такой. Когда я был намного меньше, я сильно заболел. Мой папа служил в доме одного очень знатного господина, у которого был маг. Он пришёл и вылечил меня, хотя мы не могли заплатить. Но он просто хотел помочь. Я думаю, хагрен Солас такой же. Он хочет помочь. И Каллен сдаётся. В конце концов, он не сестра Церкви, чтобы объяснять тонкости взаимодействия с магией кому-то столь юного возраста. — Думаю, ты прав, — отвечает он и впервые видит, как на треугольном личике Алиона появляется робкая улыбка. — Господин Каллен, можно я скажу кое-что? — Не нужно спрашивать, раз ты считаешь нужным сказать — так говори. — Я подумал, про Редклифф... В той крепости храмовников, там же храмовники и... храмовники. А в Редклиффе маги и просто люди. Если маги будут делать что-то нехорошее или станут злыми, много людей пострадает. Может быть, если это возможно, Инквизиции лучше пойти туда и защитить их? — он осторожно касается рукава Каллена, словно надеется передать свои мысли через прикосновение. — Тогда пострадает меньше людей и, может быть, даже меньше магов, тех, что хорошие, — он замолкает и тут же поспешно добавляет, словно думает, что корыстная причина окажется убедительнее сантиментов. — Это же хорошо для вашей репутации, да? Все будут говорить, что Инквизиция всем помогла. Каллен неуверенно треплет Алиона по пушистой голове и думает: почему мне сейчас так стыдно от того, что говорит этот ребёнок? Потому что никто из нас не подумал о чём-то, выходящем за пределы пользы для Инквизиции? Так на то мы и взрослые, чтобы думать о пользе, а не о том, как помочь другим.***
— Он разбудил меня утром, притащил чистую одежду и завтрак, как будто я сама не могу за ними сходить! Порывался почистить мой щит, хотя, держу пари, понятия не имеет, как это делается! Когда он подошёл ко мне с тазом для умывания и расчёской, я не выдержала... Что это было, Лелиана? Бывшая Левая Рука позабавленно улыбнулась: — Что тебя удивляет? Мальчик нашёл себе новую госпожу — благородную, властную даму, которая командует им — и старается услужить. Странно, что он с этого не начал. Леди Одилии больше нет, и вряд ли он может рассчитывать на покровительство её семьи. Хм, надеюсь, когда ты отказывалась от его услуг, у тебя было не такое перекошенное лицо, как сейчас? Кассандра издала раздражённый звук и, помолчав, призналась: — Возможно, я вспылила. И, вероятно, напугала его. Не выдержав, Лелиана начала смеяться. — Это совсем не весело! — одёрнула Кассандра. — С тех пор я его не видела, и один Создатель знает, в какую щель он мог забиться. Надо ожидать, что он попытается прислуживать тебе? Ты ведь тоже высокопоставленная дама с большой властью. — Ну что ты, у малыша чудесное чутьё. Меня он боится. Знаешь что, я пошлю в людскую и на кухню — уверена, мальчик уже давно моет пол или чистит очаг в каком-нибудь тихом тёмном углу, где у него поменьше шансов оказаться узнанным. — Нет уж, я сама схожу. Я обидела его без причины и должна извиниться. — Просто скажи, что не сердишься, этого будет вполне достаточно. — Лелиана, — Кассандра внимательно посмотрела на соратницу. — Ему лет семь, его всю жизнь учили повиноваться и не принимать никаких решений, а теперь он делает всё, чтобы помочь нам с ситуацией, о которой даже толком ничего не понимает, кроме того, что она смертельно опасна. Не каждый взрослый человек стал бы. Я считаю, Алион заслуживает уважения. Как минимум — извинений, когда к нему несправедливы. — А ты не задумывалась, что он может просто делать то, чего ты от него ждёшь? В его мире нельзя выжить, не умея подстраиваться под ожидания хозяина. — Если бы ты ходила с ним «в поле» ты бы так не считала, — ответила Кассандра. — Поэтому просто поверь мне: ты не права.***
Он просыпается утром, умывается и делает разминку, как показала госпожа Кассандра. Завтракает на кухне, среди слуг и поварят, потому что не хочет никого беспокоить и потому что ему немного надо. Если утром у взрослых есть на него время, до обеда он остаётся с Кассандрой, с Варриком или Соласом. Все они учат его чему-то важному или рассказывают интересное, а потом кормят обедом. Потом он идёт помогать кузнецу господину Харриту или аптекарю господину Адану или учёной госпоже Миневе. Они все ведут себя по-разному, но не отказываются от помощи, потому что он очень старается, внимательно слушает и ведёт себя тихо. Шум в кузнице напоминает Алиону об отце, а запахи в доме аптекаря — о матери. Иногда он проводит немного времени с лошадями. Они грустные и добрые, и радуются, когда Алион чистит их шерсть и расчёсывает гривы. Он мог бы помочь и курьерам, потому что быстро бегает, но госпожа Лелиана считает, что это несолидно. После ужина он помогает сёстрам Церкви с больными и раненными, как раньше помогал маме. Это немного, но он хотя бы знает, что и когда нужно подать лекарю и не падает в обморок от вида ран. Там его обычно находит Солас или Варрик, или Кассандра, а иногда — кто-нибудь из посланных за ним слуг. Они отводят его в комнату, которую он уже привык считать своей (госпожа Кассандра запретила ему спать у её двери) и укладывают спать. За последний год никто не укладывал его спать, и Алиону очень приятно, что кто-то проверяет, правильно ли он надел ночную рубашку, умылся ли, хорошо ли укутался в одеяло и не дует ли ему. Иногда Варрик или Солас, а изредка и Кассандра немного задерживаются. Кассандра рассказывает сказки, похожие на правду, а Варрик — правду, похожую на сказки, что же касается Соласа, то с ним никогда до конца не понятно. Потом они спрашивают, всё ли с ним в порядке, не боится ли он спать один и не оставить ли ему свечу на столе. Он всегда благодарит и отказывается, говоря, что спит очень крепко и совсем ни к чему расходовать свечи зря. Он не может сказать им правду. Не может сказать, что скучает по маме, что мёрзнет даже под тёплым одеялом, что неудобные сапоги натирают ноги, что ему всё время снятся кошмары, в которых он безуспешно убегает от медленно наползающей тьмы и впереди нет никакой сияющей женской фигуры, готовой протянуть руку. Не может сказать, что метка жжётся, особенно по ночам, и он ревёт в подушку от боли. Не может сказать, что ужасно боится, всё время: боится, что не сможет, не справится, не оправдает их ожиданий. Боится, что надоест, что им наскучит возиться с чужим ребёнком, и никто больше не будет укладывать его спать. Боится, что никогда не увидит маму. Боится, что он на самом деле виновен в ужасном взрыве, который убил госпожу Одилию и ещё много-много людей, как тот маг за морем. Боится, что огромная зелёная Брешь опустится и поглотит весь мир, потому что Алион слишком маленький и слабый, чтобы бороться с ней. Ведь он просто эльф и ему ещё даже не исполнилось восьми лет. Каждый вечер ему хочется сказать: мне страшно, пожалуйста, обними меня; я не могу быть знаменем Инквизиции, но я буду очень стараться, только, пожалуйста, не бросай меня. Но он не может позволить им узнать. Они должны верить, что он сильный. Что он справится. Ему кажется, что Солас читает его мысли, потому что иногда он остаётся, чтобы рассказать ещё одну или две истории и обязательно садится на край кровати и берёт Алиона за руку или даже гладит по голове, как будто они не чужие друг другу. Тогда Алион хочет сказать, что любит его, но не говорит, потому что Соласу это не нужно, к тому же такой умный и замечательный Солас, конечно, сам обо всём знает. В такие ночи Алион спит спокойно, ему снится, что он дома, что он стал гораздо меньше, и мама шьёт при свече и напевает, ногой покачивая его колыбель. Солас сидит рядом, и в глазах его тоска, глубокая и тёмная.