Жизнь в паре страниц

      Наша история началась давным давно, когда мир стоял на пороге войны. Два ребенка, оставшиеся без родителей. Мы застыли на опушке леса, держась за руки, и смотрели, как мужчины и женщины сражаются за свою свободу, свою жизнь, свое будущее. Кровь обагряла землю, а закатные лучи словно слизывали ее, впитывая в себя. Небо становилось кроваво-красным.       К концу дня крики стихли. А мы постарались укрыться в лесу. К сожалению, борцы за свободу и будущее победили. Мы же были детьми тех, кто когда-то поработил их, заставив гнить в поле, на черных работах, в торговых лавках, изображая прислугу. Никто и подумать не мог, что бесхребетные варвары, выполняющие малейшую прихоть господина, когда-нибудь восстанут. Но любому гнету рано или поздно приходит конец.       Инир был младше меня на два года, мне же тогда едва исполнилось восемь лет. Не знаю, почему, но он не проронил ни единой слезинки, лишь крепко сжимал мою руку, пока мы шли по лесу. Я же должен был быть сильным. Ради него, моего названного брата. Ночь все не кончалась, когда деревья расступились, открывая взору портовый город. Это могло бы показаться странным для любого человека — поблизости никогда не было деревень, что уж говорить о столь крупном поселении. Но для уставших, измотанных детей, весь вечер смотревших, как люди отрубают друг другу головы, руки, вспарывают животы, выпуская кишки, любой мало-мальски пригодный для жизни уголок, казался раем.       Куда мы пошли? Конечно же, в гильдию убийц. Почему? Не знаю. Меня вели туда ноги, а Инир следовал за мной. Мужчины и женщины смеялись, глядя на двух детей, пришедших стать убийцами. Не знаю, что тогда заставило одного наемника подняться из-за стола и подойти к нам. Возможно, решительный взгляд, то, что ни у одного из нас так и не появилось в глазах слез — я не спросил потом, интереса не было. Кайль оскалил зубы в хищной ухмылке и приютил бездомных детей.       Первое дело: мне десять, Иниру восемь. Нужно было всего лишь пробраться в караван, следовавший до столицы империи, и перерезать всех, кому «посчастливилось» попасть на него. Мы справились без проблем. К утру даже женщины и дети заснули вечным сном. Двадцать девять человек за восемь часов. Инир использовал яд, вдыхая пары которого жертва умирала почти мгновенно. Я же, как более сильный, перерезал оставшимся глотки. Увы, дети войны вырастали быстрее, да и характер у них другой.       Брат рос молчаливым, холодным, равнодушным. Я становился грубым, резким, мстительным и, как говорил отец, диким. Никто, кроме меня, не знал, как заставить Инира показывать чувства. Нет, не так. Я узнал это в четырнадцать, решив попробовать то, ради чего почти каждый вечер двери спальни отца закрываются на ключ за очередным смазливым пареньком.       С каждым годом Инир становился в постели все горячее, все желаннее. Он мог выполнять любую мою прихоть, зачастую понимая желания без слов. На заданиях мы понимали каждый жест тела, каждый вздох — говорить было не обязательно. За это нас и нанимали, нас — лучшую команду возрожденной империи.       Ах, да, я совсем забыл упомянуть, что город, в котором нам довелось обосноваться, возвели именно варвары. Мы же работали на убийц своих семей, но не жалели ни о чем и никогда. Дети не должны нести ответственности за поступки своих родителей.       Нас любили, уважали, боялись. Любая девушка или парень, стоило на них взглянуть, в ту же секунду готовы были отдаться нам с братом. Не скрою, мы пользовались этим. Верность может быть только тому, кто платит тебе деньги, а зачем быть верным любовнику, если жизнь дана лишь раз? И Инир, и я хотели получить от этого мира все. Мы любили друг друга столь сильно, сколь способны любить люди, отбирающие жизнь у любого, на кого укажет перст хозяина. Я готов был закрыть от смерти Инира, а он — меня. Но эта любовь не стоила того, чтобы жертвовать благами жизни.       Мои ладони скользили по белоснежной коже, испещренной шрамами разной давности. Губы изучали изгиб шеи, знакомый до боли, но не менее восхищающий. Я был мечником, сильным, грубым, широкоплечим. Брат же, тонкий, изящный, но невероятно гибкий, владел лишь клинками и поясом различных зелий, сваренных собственноручно. Невозможно было не любоваться тем, как он прогибает спину, подобно кошке, во время близости, как отталкивается от кровати и впивается в мои губы горячим, влажным поцелуем, все так же стоя на коленях. Гибкость брата поражала, восхищала, заставляла брать его из раза в раз так, чтобы позвоночник хрустел от невозможности выгнуться еще сильнее, чтобы связки, растянутые до предела, приносили боль, смешанную с наслаждением. Я не мог оторваться от брата, вбиваясь в тело, вырывая стоны, словно поощрение. Да, если брат стонал — это могло значить лишь одно: Инир получает удовольствие в высшей степени его проявления.       Ночи с ним тянулись вечно, заставляя забывать обо всем. В тот раз он был особо горячим. Уже не стоны, крики наслаждения, глубокие царапины на моей спине — их брат никогда раньше себе не позволял. Он отдавался без остатка, вызывая у меня бурю эмоций, заставляя забыть не только мир, но и себя. Заснули мы утром, настолько изможденные, что я не успел сказать ему одно слово, вертящееся на языке.       День постучался в окно ярким солнцем, спина и плечи нещадно ныли от оставленных Иниром ран. Хотелось завалить его еще разок и отомстить за повреждения, но рядом оказалась лишь холодная подушка., а на столе клочок бумаги.

«Помнишь, мы поспорили, кому достанется задание в имперской столице? Оно мое, Зэль. И с него не вернусь именно я. Знаю, будешь возмущаться, но я просмотрел планы здания и охрану. Зайти туда можно, а выйти — нет. Хочу, чтобы ты жил, брат, и помнил обо мне. Спасибо за все, что было. Инир»

      Я не пошел за ним — это был лишь его выбор. Больше мы не виделись никогда. Инир ушел так же неслышно, как и появился в моей жизни, просто подойдя сзади и сжав ладонь в своей, тогда, на опушке леса.       Мне было двадцать восемь, ему двадцать шесть — взрослые мужчины, заслужившие право распоряжаться своей жизнью. Команда распалась, Зэль забывался в объятиях случайных людей, брался за каждое возможное задание. Он ушел, оставив на моей коже следы последней страсти, сохранившиеся и по сей день. Видимо, последний подарок, чтобы я точно не забыл.       Краем уха я улавливал слухи о мальчишке — травнике, что отравил императора старой столицы. Его даже не казнили, просто проткнули десятком копий при побеге. Правда ли это — я никогда не узнаю. И сейчас мечтаю только об одном — сказать ему... История жизни убийцы уместилась на паре листов бумаги. Когда Зэля не стало, его жизнь продолжил хрупкий белокурый травник, забравший перо из похолодевшей руки. - Спи крепко, отец. Надеюсь, что там ты встретил своего Инира.