Гнев

      — Я люблю пожёстче.       Ох вот как? Так Патрик устроит тебе «пожёстче».       Тейт — грёбаный психопат, а психи любят наблюдать за плодами своих действий и манипуляций. Но сейчас ты, парень, ощутишь на себе весь гнев, почувствуешь боль Патрика, и его ненависть, и отчаяние. И ты пожалеешь, что вообще умер когда-то.       Тейт, лежащий на полу, с кровью, стекающей по лицу из разбитого ударом головы носа, не вызывал в нём совершенно никаких чувств. Более того, Патрик видел: парень не ждёт чего-то конкретного, у него в приоритете только разозлить, вывести из себя, выдавить наружу всю гнойную ненависть, что копилась в мужчине изо дня в день. Это заставляло его слегка улыбаться: уголками губ, с иронией, презрительно и насмешливо.       Наверное, если бы он просто ушёл, всё было бы не так грустно и противно, но он буквально горел желанием выместить всю горечь и отчаяние, не сдерживаясь, причиняя как можно больше боли и увечий, а распластавшийся по полу парень казался таким беззащитным, несмотря на все его проделки, что аж дух захватывало и... возбуждало.       Мужчина схватил Тейта за горло и задрал вверх его кофту. Больно сжимая шею, он провёл ногтями по ещё не покрытой волосами груди, корябая кожу и оставляя после себя красные полосы, и наклонился, чтобы ухватиться губами за маленький сосок и прикусить. Если бы это не было неэтичным, он бы и вовсе его изжевал, стёр в порошок, но Патрик сдержался. И дабы компенсировать потерю, мужчина потянул сосок вверх, пальцами сжимая как можно сильнее второй. Вдавливая пальцами кожу меж излишне выступающих рёбер и вгрызаясь в них, Патрик коленом подпёр промежность парня и принялся массировать свободной рукой свою. Он видел, что Тейт напуган, он видел в его глазах желание сбежать, спрятаться, разораться, разрыдаться и пожаловаться своей мамочке, он понимал, что тот не знал, на что идёт, и неважно, что парню было нужно. Отступить означало принять поражение от своего убийцы.       — Знаешь, меня ведь здесь вообще не должно быть.       Патрик не улыбался, он не мог даже при виде до крайности растерянного и почти скулящего Тейта. Его всё бесило с того самого момента, когда осознал, что никогда не покинет этот дом, конечно, благодаря этому гадёнышу под ним.       Хватая и поднимая руки Тейта вверх, он, склонившись над ухом, прошептал, усиленно потирая свой член сквозь брюки:       — Я влюбился. — Нижняя челюсть мужчины задрожала; он с трудом справлялся с диким желанием нахрен отгрызть его ушные раковины. — Я хотел уйти к другому парню.       Патрик рванул джинсы мальца вниз, оголяя молодые гениталии и бледные ягодицы. У того дыхание спёрло, когда он представил, что с ним может сделать взрослый мужик, однако и тогда не посчитал нужным противиться. Тейт всего лишь сглотнул. Видя, как двигается адамово яблоко подростка, Патрик сначала лизнул, а затем укусил его, словно настоящий фрукт.       Член Тейта, по мнению Патрика, оставлял желать лучшего, а своим он гордился, как вторым дипломом о высшем образовании; он слишком покладисто вмещался в большую руку мужчины. «Отвратно». Патрик сжал его так, что аж косточки на пальцах побелели, заставляя парня, чуть вскрикнув, зажать себе рот обеими руками и зажмуриться. Но мужчину воодушевляла возможность обращаться с для многих заветной частью мужского тела, как с какой-то грушей тонометра: сжимать до максимума, разжимать до минимума, чтобы лишь слегка отпустило. А нечего обрекать людей на вечный ад просто из прихоти какой-то бабёнки. К сожалению, сколь бы ему ни хотелось оставить следы зубов и на яичках, и на стволе (ха, куда уж там!), это всё равно было противно — прикасаться губами и языком гениталий этого подонка. Не заставляя ждать себя, он резко вошёл в парня, без предварительной подготовки или предупреждений, растягивая и вместе с тем разрывая девственное анальное кольцо. Тейт, бледный, широко распахнул глаза, отворачиваясь и прерывисто дыша, и на них появились первые слезинки, а откуда-то из груди и сквозь руки доносились заглушённые поскуливание и хныкание, радуя Патрика и в каком-то смысле даже возвращая ему его гордость.       — Теперь я застрял.       Он знал, каково это — в первый раз, по принуждению и подростком, знал и продолжал упорно вдалбливаться в парня.       — Здесь.       Пускай без смазки было очень некомфортно и трудно продвигаться вглубь даже после десятого резкого толчка, всё компенсировали страдания Тейта. Да, это был один из немногих моментов последних лет, проведённых в этом доме, в который Патрик мог почувствовать себя мужчиной с достоинством и «на коне».       — С ним.       Исход оказался более приятным, чем представлялся ему ранее, и уж куда более радующим, чем омерзительный вид Тейта. Он знал, какое лицо бывает, когда парень впервые пробует себя в роли пассива, но у Тейта почему-то оно выглядело каким-то плаксивым... и жалким? Вместо привычных закатываний глаз, или поджимания губ, или вообще возгласов и попыток ухватиться за партнёра в поисках поддержки — вместо всего того, что он когда-либо видел, его ожидали какие-то покрасневшие от наворачивающихся слёз глаза, морщинки на лбу, сжатые зубы и тихие поскуливания, готовые превратиться в панические крики. Патрику было смешно, и он улыбался, думая, что впредь этот пацан не сможет даже находиться в одной с ним комнате. Неплохо было бы и пошутить разок, неожиданно подкравшись и сказанув некую ересь на ухо.       Отстраняясь, Патрик наблюдал за Тейтом; они оба тяжело дышали, но дыхание парня вдруг замерло, а взгляд зацепился на чём-то позади него. Натягивая штаны, мужчина повернулся. В коридоре стоял Чед. Особо не ошеломлённый, но разочарованный и раздосадованный, в его глазах мелькали презрение и обида.       «Твою мать».       Патрик успел только произнести его имя, но тот сорвался с места. То ли забыв о Тейте, то ли не желая оправдываться перед каким-то мальчишкой, да ещё и мёртвым, впрочем, как и он сам, мужчина вышел из комнаты, делая вид, что собирается догнать Чеда.