Забытье

      "Помни, что успех строительства железной дороги зависит от тебя", — в очередной раз прокручивал в голове Баш слова Альфреда, — "Если ты не провалишь переговоры со своим Австрией, то эта дорога свяжет вас двоих. Это приведёт к укреплению торговых связей и, как следствие, к большей прибыли. Ты же понимаешь, о чём я?" Как бы ни был прав некоронованный король, а всю грязную работу переложил на свою страну, и даже заявление "Какой он к чёрту мой" тот пропустил мимо ушей. Карету в очередной раз тряхнуло, приводя Цвингли в чувство. Он склонился над бумагами, которые взял с собой и начал бегло просматривать их, надеясь, что написанного там хватит, чтобы быстро убедить Родериха подписать договор и разойтись, пока кто-нибудь не пострадает от их неизбежной ссоры.       Сколько бы веков не прошло, а они так и не научились хотя бы более-менее ладить друг с другом, максимум, что они могли — молча присутствовать на переговорах и не обращать друг на друга внимания. Но личные встречи редко когда заканчивались чем-то хорошим. Вот и сейчас предстояло с ним встретиться, к тому же на его непосредственной территории, того хуже — в его собственном доме. Но выбора у него не было, не отступаться же, хотя бы ему на зло.       Карета остановилась у входа в большой роскошный особняк, обещав подождать Цвингли до его возвращения. Тот мысленно выругался по поводу расточительности хозяина дома, направился ко входу и постучал. Дверь открыла Чехия и с нескрываемым любопытством уставилась на него.       — Ты чего? — спросил Швейцария.       — Господина Австрии нет дома, — заявила она, с явной неохотой назвав Эдельштайна "господином". — Приходи... те завтра.       — Он мне нужен сегодня, — возразил Баш, — так что я его дождусь, хочешь ты того или нет.       — Чёрт с тобой.       Чехия отошла в сторону, пропуская нежданного гостя внутрь, закрыла дверь и ушла наверх заниматься своими делами. Эти говорящие на немецком страны настолько ей надоели, что она предпочла свести время общения с ними к минимуму.       Особняк погрузился в молчание, его обитатели либо отсутствовали, как и хозяин, либо не слышали, как пришёл посетитель. Баш прогуливался по роскошному коридору на первом этаже, не без раздражения рассматривая парадные портреты правителей и выдающихся государственных и военных деятелей Австрии. "Почему им так нравится выставлять напоказ своё богатство?" — размышлял про себя Цвингли. — "Чтобы никто не заметил их провалы во внешней политике и проблемы во внутренней? Всё равно всех не обманешь". Неожиданно до него донеслись звуки музыки из дальнего конца коридора. "Но ведь она сказала, что этого придурка дома нет! Соврала?" — пронеслось у него в голове. Швейцария ускорил шаг и, широко распахнув дверь комнаты, в раздражении фыркнул.       Тяжёлые бордовые портьеры в комнате, напоминавшей маленькую гостиную, были плотно задёрнуты, из-за чего она была погружена в полумрак. На столах горели свечи в украшенных бронзовых подсвечниках. Один такой также стоял на верху пианино, за которым играла девушка, внимательно смотря то на ноты, то на клавиши. Она не отвлеклась ни на открывшуюся, ни на закрывшуюся дверь, продолжая прилежно исполнять мелодию, но выходило у неё хуже, чем у того, кто оставил ей это задание. Баш не прерывал её, ждал, когда закончит и, когда это случилось, тихонько похлопал в ладоши, заставив её вздрогнуть.       — Ну надо же, как сосредоточилась, — прокомментировал он.       — А, это вы, господин Швейцария, — коротко поклонилась девушка, поправив ослабшую ленту на левой косе. — А то я чувствую, республикой повеяло.       — А дерзить тебя тоже этот урод научил, а, Лихтенштейн?       — Прошу, не оскорбляйте господина Австрию в его же собственном доме. Особенно в его отсутствие, — последнее слово она произнесла с особым нажимом, впрочем, не меняя громкости голоса. — И да, пожалуйста, не обращайтесь ко мне так запросто.       — Блистающая княжеская власть не соизволит терпеть грязную республику? — не смог удержаться от раздражённого сарказма Баш. — Ну прям как этот выскочка Лютер.       — Позволю себе напомнить, что он прославил своё имя и остался в памяти потомков до сих пор, — хладнокровно парировала Эрика. — А ваш драгоценный Цвингли канул в Лету.       — Не католической шавке разевать рот о Реформации! — в ярости крикнул Баш.       Лихтенштейн не стала отвечать, а только принялась заново играть ту мелодию, что исполняла до этого. Перепалка с западным соседом, как и вообще встреча с ним, не выбила её из колеи, даже настроение не испортила. Она на своём собственном опыте доказывала, что можно проводить необходимые преобразования, оставаясь при этом монархией с сильной властью правителя. К тому же принцесс полагалось защищать, а о ней заботились исключительно как о полезной в будущем приёмной сестре — поневоле будешь стремиться стать сильнее. И тем сильнее было её противоречивое отношение к Башу: она и завидовала ему, что он проводит свою независимую политику, и в то же время он раздражал тем, что не стеснялся всегда и везде демонстрировать эту самую независимость, хотя сам в начале века покорился Наполеону и даже защищал Бонфуа, словно позабыв о том, что он сделал.       Пальцы нервно стучали по клавишам, выдавая всё то, что она пыталась скрыть за маской напускного хладнокровия и обыкновенной вежливости. Где-то глубоко внутри у Баша проснулся азарт: не каждый день выпадает возможность выведать, что же на самом деле думают обитатели дома его заклятого соперника. Особенно у неё. Его соседка слишком сильно была привязана к Родериху, едва ли не с момента своего появления как почти единого государства в этом огромном и жестоком мире, следовала за ним чуть ли не по пятам, за что заработала от чешки нелестное прозвище австрийской собачонки. Но это был не просто редкий для него азарт, это была жажда мести за то, что она заставила его вспылить.       Но был главный вопрос — как заставить её разозлиться? Идей не было. Швейцария сел на диван, облокотился на его спинку и уставился в потолок. Ненавязчивая мелодия, которую пыталась исполнить Лихтенштейн, не мешала сосредоточиться, к его безграничному удивлению. В голове невольно всплыл разговор с Францией, случившийся несколько месяцев тому назад.

***

      — Мой юный друг, если бы ты только умел пользоваться тем, что у тебя есть, — сокрушаясь, проговорил Бонфуа.       — Я и так стараюсь использовать свои немногочисленные ресурсы с максимальной пользой, — раздражённо ответил Баш. — Не моя вина, что ты так бездарно тратишь свои богатые земли.       — Я не об этом, — покачал головой Франция. — Я о том, что ты никогда не обращаешь внимание на юных барышень. А ведь ты одним своим видом умудряешься разбить сердце самым хрупким и ранимым из них.       — Хватит городить бред! Мне это не интересно, только тебе, старому извращенцу! Если тебе нечего сказать по делу, то я пошёл.       — Это не бред, — оскорбился Франциск. — Конечно, тебе далеко до моей изысканности и галантности, но не зря же я старший брат Франция, чтобы брать с меня пример, — бросив быстрый взгляд на Баша, который смерил его взглядом, полным презрения, он вернулся к изначальной теме. — По отношению к некоторым девушкам тебе лишь стоит проявить настойчивость, и они твои.       — Я же сказал, что мне это не интересно!       — Конечно-конечно, ты сейчас весь в строительстве железных дорог и исправлении законодательства. Но знаешь, — подмигнул ему Бонфуа, — никогда не повредит немного расслабиться.

***

      "Почему я вообще вспомнил эту глупость?!" — пробормотал себе под нос покрасневший Цвингли и посмотрел на Эрику. Несмотря на соседство, они редко пересекались друг с другом, но если доводилось, то тоже не всегда благополучно. Когда-то давно он разорил Шелленберг, а потом и Вадуц захватил, она его тогда ненавидела. Ему было всё равно, пока она не стала жить с Австрией и, вместе с Венгрией, сопровождать его везде. Она начала раздражать своей неукоснительной исполнительностью, преданностью. И вместе с тем его не покидало волнение: как долго она ещё проживёт. Баш и сам не понимал, почему его занимают такие мысли, но пока они мимолётны и не вредят его работе, то пусть будут. Зато сейчас этот вопрос буквально врезался ему в голову.       Швейцария встал и подошёл к инструменту, Эрика не отвлеклась на него, продолжая играть своё.       — И долго тебе ещё так играть? — спросил он.       — Это так важно? — в свою очередь спросила Лихтенштейн.       — Ведь так надоедает играть одно и то же несколько часов, разве нет?       Баш резко одёрнул её правую руку, притянул к себе и коснулся губами её пальцев. Эрика покраснела и резко выдернула руку, не смотря на него. Цвингли не скрывал самодовольной ухмылки: подействовало.       — Если, господин Швейцария, вы так за меня волнуетесь, — заявила она, — то так уж и быть, я перестану играть, чтобы скрасить ваше ожидание, — добавил она дрогнувшим голосом.       "Недостаточно", — пронеслось у него в голове. Лихтенштейн закрыла крышку пианино и повернулась к нему, Баш наклонился и поцеловал её. Несколько секунд Эрика сидела в оцепенении, не в состоянии отстраниться от него. Но потом она оттолкнула его, но не смогла удержать равновесия и упала на пол вместе с сидением. Цвингли стоило непомерных усилий, чтобы сдержать смех. Заметив, что Эрика села на полу и поправляет платье, он присел напротив неё.       — Вам всё мало? — тихим голосом спросила Лихтенштейн. — Хотите и дальше издеваться?       — Я над тобой не издевался, — возразил Цвингли, перестав улыбаться. — Ты ушиблась?       — Нет.       Эрика подняла голову, на её лице застыла гримаса обиды и даже расстройства, щёки и даже уши алели, и в этот момент Швейцария понял, что зря всё это затеял.       — Господин Швейцария, если вы не издевались надо мной, — дрожащим голосом заговорила она, — то зачем это сделали?       — Тебе честно? Я хотел тебя разозлить.       — И вам это удалось, я очень зла, — заявила Эрика, отвернувшись.       — Разве? Когда ты злишься, то ведёшь себя иначе. Ты расстроена, — возразил Цвингли.       Баш не мог оторвать от неё взгляд, потому что сейчас она вела себя естественно, показала свой истинный характер. Не разозлилась, но маску невозмутимости сбить удалось, тоже результат. Но с другой стороны — Пруссия, мимоходом рассказывая о какой-то очередной встрече с Родерихом и Эрикой, презрительно назвал её "трогательной принцесской" и пояснил, потому что всякие глупцы, завидев подобную барышню в беде, наперебой бросятся её защищать. Цвингли тогда не придал этому значения, зато сейчас смог наглядно в этом убедиться, хотя не видел в такой перемене характера что-то плохое.       — Зачем ты вообще себя так ведёшь? — спросил он.       — Как? — повернулась к нему Лихтенштейн.       — Строишь из себя саму невозмутимость, даже провоцируешь перепалку. Зачем?       — Господин Австрия говорил, что нельзя никому показывать своих истинных чувств, иначе потом тобой будут пользоваться.       — Опять твоё "господин Австрия" да "господин Австрия", — в раздражении выпалил Баш. — Разве ты не понимаешь, что он точно также тобой пользуется?       — И пусть, — ответ поверг его в шок. — Пусть! Хотя бы я понимаю, что могу быть хоть как-то полезна. Какой прок от такой маленькой и нищей страны?! Даже если он потом захочет использовать меня для какой-то личной выгоды, я без колебаний исполню это! — Эрика помотала головой и опустила взгляд. — Я не могу иначе выразить свою благодарность за то, что он мне помогает. Я не могу быть равным партнёром, так пусть так... Пусть так, но я хоть буду полезна!..       Швейцария сидел, как громом поражённый. Он услышал то, что не должен был слышать, что никто никогда не должен был слышать и знать. Зато ему довелось увидеть настоящую Лихтенштейн, доведённую до отчаяния своей слабостью, которая готова чуть ли не пожертвовать собой, лишь бы выразить свою благодарность.       — Я никому это не говорила. Никому. Даже Венгрии... Госпоже Венгрии, — поправила себя Эрика.       — Знаешь... А такой ты мне нравишься гораздо больше...       "Что я вообще говорю?!" — молнией пронеслось в голове у Цвингли. — "Замолчи, а ну быстро замолчи!"       — Какой?       — Честной. Когда ты не пытаешься строить из себя непонятно что, когда ты честна сама с собой, — ответил Баш, покраснев. — И потом, разве тебе не стало легче, когда ты это рассказала?       — Н-немного...       — И насчёт этой твоей ситуации... Я не знаю, какие у тебя отношения с этим идиотом, но уверен, что даже он не оценит твоего самопожертвования, — продолжил Швейцария. — Может, он и не говорит, но он ценит твою помощь.       Эрика взглянула на него и пододвинулась поближе.       — Вы правда так думаете? — осторожно спросила она.       — Уверен...       Баш старался не смотреть на неё, тем более, что её лицо опять было слишком близко, что могло спровоцировать ещё какие-либо нежелательные действия. Но Лихтенштейн и не думала ни о чём таком. Она помотала головой, словно приводя себя в порядок, встала и помогла встать Башу.       — Тогда позвольте мне вернуться к моим занятиям, — попросила она. — А господин Австрия скоро вернётся.       — Можно я его здесь подожду?       — Конечно! — улыбнулась Эрика.       Лихтенштейн вновь начала играть всю ту же мелодию, склонившись над клавишами и словно потеряв связь с реальностью. Впрочем, Цвингли тоже не следил за временем, а при свете свечей снова просмотрел бумаги, стараясь отвлечься от того, что здесь и сегодня произошло. Время пролетело незаметно, он очнулся только тогда, когда стоявший у двери Австрия постучал по ней, заставив и Лихтенштейн, и Швейцарию выпрямиться и отвлечься от своих занятий.       — Разве Чехия тебе не говорила, что лучше бы ты завтра пришёл? — обратился он к Башу.       — Раньше начнём - раньше закончим, — огрызнулся тот. — Только не здесь, а то устроил тут комнату для встреч всяких тайных обществ. Хотя не удивлюсь, если ты и в самом деле состоишь в одном из них, а её готовишь в качестве какой-нибудь подосланной убийцы, — указал он на Эрику.       Та вздрогнула от такого неприятного сравнения, но поняла, что тот пытается вести себя, как обычно. Злости не было, наоборот, в душе была давно позабытая лёгкость, и потому портить её каким-нибудь замечанием, пусть и для поддержания образа, ей не хотелось.       — Хватит нести чепуху и пошли в мой кабинет, — вздохнул Родерих, прикрыв глаза ладонью.       — Иду, иду.       — Лихтенштейн, — обернулся к ней Эдельштайн.       — Ч-что такое, господин Австрия? — подскочила она.       — Можешь быть свободна, я позову тебя, если мне что-то понадобится, — кивнул ей Австрия и коротко улыбнулся.       — Хорошо! — улыбнулась она в ответ.       Баш, увидев эту улыбку, которой за пятнадцать минут до этого Эрика одарила его, недовольно фыркнул, не то ревнуя, не то ещё что, непостижимое для его нынешнего понимания происходящего. Австрия вышел из комнаты, Швейцария хотел было выйти вслед за ним, но Лихтенштейн схватила его за рукав.       — Что такое? — обернулся он.       — Господин Швейцария... — начала она, подбирая слова. — Спасибо большое... что выслушали меня.       — Да не за что, — смутился он и отвернулся.       — Я бы хотела попросить... Можно я буду иногда с вами делиться наболевшим? Мне кажется, я могу вам довериться.       Баш был шокирован её просьбой, но возражать, к своему удивлению, не стал.       — Конечно, если хочешь...       — Спасибо большое!       Неожиданно Эрика притянула его к себе и поцеловала. Освободившись, покрасневший Цвингли отступил к двери, сверля её недовольным взглядом.       — Т-ты что вообще творишь?! — в раздражении выпалил он.       — Возвращаю долг, — засмеялась Лихтенштейн.       Швейцария вышел из комнаты и, захлопнув дверь, пошёл вслед за Родерихом, который не успел уйти далеко. "Чёрт, а этому её явно венгерская чертовка научила", — пронеслось в голове у Баша.