***
Кунари с тевинтерцами считаются чуть ли не естественными врагами, но Адаара это не смущает ни капли. Дориана, кажется, смущает и весьма. Маг откликается на ту долю флирта, которую позволяет себе спокойный, серьёзный и суровый во всём Вестник, но откликается явно потому, что срабатывает привычка. Явно не зная, как реагировать на подобное со стороны тал-вашота. Для того чтобы увидеть это, не нужно быть Бен-Хазрат. Адаара не напрягает ни то, что Павус — тевинтерец, ни то, что того, наоборот, откровенно напрягает практически всё, происходящее между ними. Во-первых, Вестник привык добиваться своего. Во-вторых, общество смуглокожего красавца глушит боль в руке. Почему-то кажется, что и кошмары оно могло бы заглушить тоже.***
В тот момент, как оказывается закрытой Брешь, Вестнику кажется, что метка выжжет ему всё, начиная с глаз и заканчивая… всем. Жизнью? .. Зелёный свет заливает всё наяву и в мыслях, и, опустившись на одно колено, Адаар с трудом удерживает себя в сознании. Прикосновение Кассандры возвращает в реальность, и маг, поднимая взгляд на оставшийся в небесах шрам, в глубине души надеется, что теперь всё закончится, пусть предчувствие и кричит об обратном. Метка зудит и посылает в руку разряды боли, но то, насколько эта самая боль может быть сильной и страшной, Вестник осознаёт только в тот момент, когда Старший пытается вернуть своё. Если, конечно, ему можно верить, что сомнительно. Впрочем, Адаару некогда задумываться об этом: слишком много боли в нём и словно вокруг, будто бы крепкий кокон, из которого не выпутаешься. Какой-то частью себя он почти хочет, чтобы новоявленный претендент на божественность забрал себе метку, чтобы избавил от всего того, что с ней связано. Неверное, неправильное желание, но потом, когда это всё закончится, когда лавина накроет Убежище, когда маг очнётся рядом с матерью Жизель в палатке, в безопасности — условной, но всё же, — ему не будет за это желание стыдно. В тот же момент, когда Адаар приходит в себя в тоннелях, он искренне сожалеет о том, что всё ещё жив. Всего несколько секунд, но они абсолютно оправданы поселившимся на задворках сознания зелёным безумием. Изменившая свои свойства метка не прекращает терзать тал-вашота, пульсируя в руке и мыслях.***
Адаар не уверен в том, что Дориан хотел бы, чтобы Инквизитор оказался втянутым в историю с проблемами семьи Павусов, но всё решается за него. Несмотря на собственное смятение в плане… личного отношения к рогатому магу, тевинтерец доверяет ему, поэтому не отказывается от компании при разговоре с отцом, пусть там и открываются вещи, которых Дориан… не стыдится, нет. Он просто не уверен, что в данной конкретной ситуации они будут уместны. Впрочем, это всё равно вскрылось бы рано или поздно. Так что пусть. Поведение Адаара — вечно спокойного, серьёзно-сурового Адаара, чтоб его, — помогает достойно выдержать общение с отцом, и альтус благодарен ему за это. А потом… потом всё получается как-то само собой. Дориану всё ещё не по себе, а Инквизитор… Инквизитору становится легче. Он добился своей цели и рад этому, но почему-то затихшая, затаившаяся на краю сознания зелень, переставшая сводить с ума тихим шёпотом и вечным гулом разрывов, которых на самом деле нет рядом, почему-то спавшая, сошедшая на нет боль в данный момент радует его много больше. Наверное, это неправильно. Но слишком приятно вырваться наконец из этого кокона в реальный мир. Впрочем, о том, что ему нужны не только развлечения, Адаар говорит абсолютно искренне. Дориан вызывает чувства куда большие, чем «просто симпатичен» или «нравится», и то, что его присутствие глушит метку, только доказывает это.***
Падение в Тень воздействует на оставленный магией Корифея след, и Адаару кажется, что ещё немного в таком темпе — и он действительно сойдёт с ума, несмотря на устойчивую психику косситов, на суровое воспитание, на собственное умение держать себя в руках и контролировать свои эмоции. Метка выше всего этого, выше и страшнее. Инквизитор боится собственной руки и всё чаще просыпается в ночи от кошмаров. Дориан, всё-таки фактически перебравшийся в его покои, уже не пугается каждый раз, нет. Страх поселился в тёмных глазах альтуса перманентно, вместе с волнением за Адаара и осознанием того, что он ничего не может сделать сверх того, чтобы просто быть рядом. Помочь не может. Вестнику почти стыдно за то, что все эти эмоции появились во взгляде Павуса именно из-за него, но он тоже ничего не может с этим поделать.***
Последний бой с Корифеем похож на один из привычных кошмаров. К этому моменту Адаар уже плохо различает реальность и сны, ему мерещатся разрывы там, где их нет, ему видятся демоны в солдатах Инквизиции и его беспрерывно терзает боль. Об этом знает только Дориан, который теперь практически не отходит от тал-вашота, по созданной ими системе общения помогая отделять настоящее от видения и не бросаться на собственных подчинённых с магией на кончиках пальцев, чтобы «отправить проклятых демонов обратно в Тень». Адаар стал откровенно нервным, у него тёмные круги под глазами и покрасневшие от лопнувших сосудов белки. Он закрывает Брешь окончательно, одержав победу над Корифеем, он раскалывает сферу и… умирает. Умирает счастливый, потому что в последние мгновения жизни он мыслит трезвее, чем за всё время с взрыва на Конклаве. Метка покидает разум, зелёный дурман спадает, и дышать так легко… В тот момент, когда, вытащенный буквально с того света силами Дориана и Вивьен Адаар приходит в себя, мир кажется настолько живым, насколько это вообще возможно. Крепко обнимая Павуса, Инквизитор втягивает носом воздух и медленно выдыхает, тихо улыбаясь. Зелени больше нет, а метка осталась шрамом. Он всё ещё чувствует её, по ощущениям — всё ещё может закрывать разрывы, но эльфийская магия больше не властна над Вестником Андрасте. А всего-то нужно было умереть. Единственной вещью, не изменившейся в мире после спада ядовитой пелены, остаётся чувство к Дориану. То самое, которое позволило хоть как-то продержаться до самого конца.