Третий лишний?

— Максимов, мать твою! Японский городовой, твою дивизию! Какого степного лешего, какого хрена огородного ты так уработался. И хрен бы с тобой, но с какой лютой белки тебе в голову пришло к Петровичу среди ночи завалиться без предупреждения. — И не только он, если что, — шепотом заметил стоящий в стороне Холстинин. — Виталь, ну отступись ты от него. — Да я и не подступался еще. — Виталий вышел на кухню, судя по грохоту, налил себе воды. — А ты чего защищаешь этого полудурка? Дубинин вернулся в комнату со стаканом воды. Окинул суровым взглядом сидящего на стуле Максимова, глянул на Холстинина. Лицо гитариста показалось ему слишком удовлетворенным для этого утра конкретно. Ушел обратно на кухню. Что-то упало, далее следовало содержательное ругательство. Владимир даже решил Максимову уши заткнуть наушниками. — Владимир Петрович, почему он ругается? — Не обращай внимания. Он всегда так утром. И ты не виноват. — Не виноват? — послышалось с кухни. — Или тебе с этим дурным все же больше понравилось? — Да не дурнее некоторых, — задумчиво. — Виталь, себя вспомни в его возрасте. Интервью одно, туры, гостиницы. Он еще цветочек аленький рядом с некоторыми. — Бархатец, бля! — накинув куртку, Виталий выбежал из квартиры. Максимов рванул за ним, догнал уже у подъезда. Припечатав к стене, поцеловал в губы. Страстно. — Ты что творишь, упырь? — выбежавших Холстинин, растащил басистов. — Да! Упырь, сволочь, скотина, колючка, репей козлячий. — И мазохист долбанный, — добавил Дубинин. — И Мазохист. — Куртку накинь, — Дубинин отдал свою. — Замерзнешь нахрен еще. И пойдем греться. Идиот малолетний, блин. Холстинин, даже не подозревай меня, этот псих сам на меня накинулся. — Виталь, за кого ты меня принимаешь? — Холстинин улыбнулся. — Все в порядке.