Ценность простоты

Это было знойное, удушающее лето. Кадзама изнемогал от жары, царившей на улицах Киото, и проводил все дни напролёт в намеренном заточении в одной из гостиниц, где обычно останавливались члены Сацума-хан. Лишь в помещении его вялое, ни к чему не побуждавшее состояние понемногу сходило на нет, и мужчина оживал буквально на глазах. В его родных западных землях был более влажный климат, к которому он успел привыкнуть, оттого в Киото Кадзаме приходилось сносить неудобства. Терпение Тикаге верно иссякало, и он всячески старался огораживаться от всего, что вызывало в нём раздражение. Кадзама уютно устроился возле оконного проёма, наблюдая за толпами людей, уставших от лучей палящего солнца и, тем не менее, сновавших туда-сюда по улочкам. Эти глупые создания в самом деле любили мельтешить. Тикаге со вздохом прикрыл рубиновые глаза и предался размышлениям, в результатах которых он сейчас так нуждался. Необходимо было вернуться к истокам. Вернуться мыслями к ней. Кадзама покрутил в пальцах тонкую прядь своих светлых волос и нахмурился, будто бы что-то прикидывая. А спустя секунду уже вытащил из-за пазухи записку, короткое послание, адресованное ему на белой рисовой бумаге, приятно пахнувшее колокольчиками. Перечитал его и смял в руках, отводя взгляд от письма. Откинулся назад, касаясь затылком деревянной стены, и с расстановкой прокрутил в голове выученные едва ли не наизусть строки: «Помни, что никто не идеален. Исключений нет, будь то люди или демоны. Пусть однажды какая-нибудь девушка покажется тебе совершенством, пусть ты приглядишься к ней внимательнее и поймешь, что и у ангелов можно найти пять недостатков. Возможно, тогда ты научишься мириться со своим своенравием и гордыней...» Пять недостатков, да? Именно в тот миг Кадзама решил отыскать у неё пять черт, перечеркнувших бы все её положительные стороны. И первое, что внезапно пришло ему на ум, была сердитая и с обидой проскользнувшая мысль: Навязчива. Излишне навязчива. Практически тут же он услышал лёгкий шелест раздвинувшихся сёдзи и заискивавший голос прислуги, которая посмела потревожить его покой. Некрасивая, истощённая работой женщина известила Тикаге о том, что к нему пожаловал посетитель. Не успел Кадзама и ответить той снисходительным кивком, полным превосходства и затаенного пренебрежения, как прислуга посторонилась, не вставая с колен, и пропустила вперёд гостя. Лицо Кадзамы, до того равнодушно-отрешённое, исказилось суровостью и — совсем немного — растерянностью. Он не ожидал увидеть её здесь, надеялся не застать в эту пору, хоть и знал о том, что Киото и его преддверья были её вторым домом. Прямо напротив него склонилась в грациозном поклоне Сенхиме. Она подняла на него свои глаза, и он снова почувствовал, каково это — быть в их плену. О-Сен улыбнулась и сцепила тонкие пальцы вместе, со свойственным ей девичьим задором поправляя свою тёмную шаль. А после она обратилась к нему, и Кадзама ясно понял, что именно сегодня ему был послан шанс разглядеть в этом ангеле настоящую демоницу. — Прошу прощения за вторжение. Я узнала, что вы прибыли в Киото, и не дождалась вашего приглашения на встречу. Я сильно скучала по моему дорогому жениху. Она с доброй усмешкой присела на татами, не попросив дзабутона. Странно, подумалось ему, что особа чистых кровей, которая привыкла с раннего детства быть окружённой богатством и роскошью, ныне не требовала для себя даже простейших удобств. От Сенхиме не укрылось замешательство Тикаге: она отметила приятную прохладу татами и тактично расспросила его о том, как прошла его дорога в столицу. Кадзама отвечал ей скупо и невпопад, против воли заворожённый изысканной красотой О-Сен, достигшей пика своего расцвета. Разлучённый с ней на несколько лет, сейчас Кадзама вовсю любовался ею. Девичий стан Сенхиме, женственный, точёный, завлёк его, и Тикаге стоило усилий отвлечься от мысли, что девушка была обещана, почти принадлежала ему. — Я собиралась прогуляться по вечерней столице. Вы не откажете мне в этом, Кадзама-сан? Он кивнул нехотя, стирая с лица гримасу недовольства. Выходить на улицу и сливаться с толпой простых смертных у Кадзамы не было никакого желания. Однако О-Сен была его невестой, демоницей благородных кровей, и угождать ей в ущерб себе было необходимо. С благодарностью поклонившись, Сенхиме иначе отнеслась к Тикаге. Исчезла напряжённость, сковывавшая плечи и спину, смягчилось выражение вишнёвых глаз, до того смотревших с опаской. Как если бы чья-то рука небрежным движением скинула с Сенхиме покрывало опасливой недосказанности. Расслабился и Кадзама, уловивший эту перемену. Они с О-Сен не враждовали друг с другом, им незачем было держаться настороже. — Вы помните, — вдруг молвила она чуть сдавленно, — нашу последнюю встречу? — Да, — отвернувшись, бросил Кадзама, скрывая охватившее его волнение. О-Сен напомнила ему о тех днях, которые он старательно изгонял прочь из своей головы. Сенхиме заговорила вновь, и серьёзная мечтательность затуманила её речь: — Я тогда была очень юна и совершила много глупостей. Когда перепутала вас с вашим двоюродным братом, когда, подливая вам сакэ, засмотрелась на танец Юкими-сан и пролила... Он продолжал слушать её, а в груди пожаром вспыхивало раздражение вперемешку с ностальгической грустью. И отмахиваясь от призраков прошлого, Кадзама повторял про себя раз за разом, как же О-Сен была... Словоохотлива. Чересчур словоохотлива. Она щебетала о делах минувших лет, а Кадзама с глухой тоской вспоминал своего почившего отца и одряхлевшую, увядавшую мать. Думал о том, что время ни к кому не проявляло снисхождения, что реку былого нельзя было обернуть вспять. — ...исправить, вы бы сделали это? Тикаге, уставившийся в одну точку, не сразу сбросил с себя путы дум. Ответ его разил резкостью: — Сделал бы что? — Изменили прошлое. Из его горла вырвалось рычание: короткое, грозное, предостерегающее. Точно ощерившись, Кадзама прищурился. Неужели О-Сен насмехалась над ним? Но нет, она была обманчиво безмятежна и ждала ответа, всем своим видом убеждая Тикаге, что это была не издёвка. Это остудило его гнев, и Кадзама шумно вдохнул, призывая себя к успокоению. — Это невозможно, — только и прохрипел он. — Да, вы правы, — внимательно следя за демоном, согласилась Сенхиме. Однако было что-то такое в её тоне, в трепете ресниц, в дёрнувшемся уголке губ, отчего Кадзама усомнился: а верила ли она в то, что говорила? — Но если бы было возможно, изменили бы? — Нет, — неожиданно для самого себя отрезал Кадзама. — Иначе я не буду самим собой, настоящим, каким стал благодаря опыту прошлого. Это решение впечатлило Сенхиме. — Кадзама-сан, вы и впрямь мудры, — заметила О-Сен, и лукавство блеснуло в её очах. — Когда не кидаетесь в битву сломя голову, позабыв обо всём на свете. — А ты всё так же остра на язык, — ухмыльнулся Тикаге, окончательно рассеивая мрачную тучу, нависшую над ними двумя в разговоре. — Вам ведь нравится эта моя черта. Да и меня привлекает ваша бесцеремонность. Шутливо поддевая друг друга, они беседовали о многом, пока солнце не начало клониться к горизонту. Тогда Сенхиме снова предложила прогуляться, и на сей раз Тикаге согласился по собственной воле. Жар нагретой за день земли по-прежнему разливался в воздухе, но вечерняя прохлада, опускавшаяся на Киото, оживляла Кадзаму. Сенхиме, бойкая, приободрившаяся, радовалась всему, что видела, как малое дитя, чем вызывала у Тикаге снисходительные смешки. Она не обижалась на него, только неслась вперёд, чудом сохраняя при том изящную походку. Концы её шали колыхались под порывами ветра, и вся она казалась сотканной из него. Они посетили ханамати у Камогавы — Понто-тё, ненароком пояснила О-Сен, — воочию лицезрели гейш, будто сошедших с гравюр, кокетливо-неприступных, останавливались, подолгу любуясь зажжёнными бумажными фонарями с изображениями ржанки и атмосферой тонкого празднества, царившей в этом месте. Дошли до театра Кабурендзё, за дверьми которого мелькнули репетировавшие там гейши, а после приблизились к скромному ряду торговых лавок. О-Сен рассматривала гребни, заколки, веера, а Кадзама, как будто случайно, засматривался на неё, гадая, по какой причине он всё ещё оставался подле неё. Приходили и уходили покупательницы, по большей части юные майко, Сенхиме без умолку болтала с ними, а Кадзама всё не мог оторвать от неё пристального взгляда. — Какая лучше? — перед его глазами замаячило две заколки, которые Сенхиме держала в обеих руках. Рукава её кимоно сползли, приоткрывая тонкие запястья и гладкую кожу. Тикаге сделал шаг назад, слабо контролируя себя. — Что из этого подойдёт Хане-тян? Кадзама оторопел, заторможенно бросил взгляд на майко, стоявшую возле О-Сен и смущённую его вниманием. Из-за несносной Сенхиме он опять попал впросак. Пусть это случалось не впервой, конфуза это не умаляло. И всё-таки, несмотря ни на что, она, как раньше, была... Отзывчива. Непозволительно отзывчива. Кадзама насупился и кивнул в сторону заколки со свисающими цветами. Сенхиме залилась игривым смехом, и лицо её озарилось улыбкой. Кадзама дрогнул было перед этой картиной, но быстро вернул себе напускную строгость — только рубиновые глаза остались гореть каким-то странным светом. Тикаге, который вознамерился разорвать все связи с О-Сен, не собирался отступать от своего. Он отвлёкся буквально на несколько мгновений, а энергичная Сенхиме уже исчезла из его поля зрения. Кадзама чуть скрипнул зубами: ему не суждено было поспеть за юркой демоницей. Гул человеческой толпы мешал Тикаге сосредоточиться на поисках Сенхиме: её ауры нигде поблизости он не ощущал. Или же Сен нарочно подавляла свою силу, желая поддразнить его. Кадзама усмехнулся не без иронии: игра начинала приносить ему удовольствие. Идя напрямик через людской поток и не задевая никого из горожан, демон с ленцой раздумывал о тех местах, куда могла пойти Сенхиме. На ум пришли её длинные письма, которые она исправно слала каждые два месяца на протяжении пяти лет их разлуки. В них Сенхиме справлялась о его, Тикаге, делах в клане Кадзама, грезила об их скором воссоединении и вскользь говорила о том, как чудесно было бы посетить им вдвоём величественно-скромный Киёмидзу-дэра. Кадзама более не колебался. Ему потребовалось полчаса неспешной прогулки, чтобы добраться до храма милосердной Каннон. В этот поздний час в Киёмидзу-дэра практически не было верующих, и Тикаге смог вздохнуть свободнее. Ауры О-Сен по-прежнему не ощущалось, но отголосок её демонической силы Кадзама уловил сразу же. Он последовал в том направлении и, зайдя во внутренний двор храмового комплекса, застыл на месте — до того необычной была открывшаяся перед ним картина. Троица человеческих детей обступила Сенхиме, весёлую, раскрасневшуюся не то от игры с ребятнёй, не то от быстрой ходьбы до Киёмидзу-дэра. Малыши с горящими глазами слушали негромкие речи О-Сен, которая предавалась воодушевлению вместе с ними. — Ты вырастешь очень находчивой, Ренко-тян. У тебя будет четверо славных детишек и трудолюбивый муж. Не упусти такое сокровище!.. — Ты потрясающая, сестрица! Скажи, а кем будет Кодзиро? — Да-да, что ты видишь в моём будущем? Ребятня загалдела, но быстро притихла, остановленная изящным взмахом руки Сенхиме. Кадзама, более угрюмый, нежели обычно, сощурился: луч солнца, проникший сквозь густую крону зелёного тополя, попал прямиком на лицо Тикаге, ослепляя его. И О-Сен, мудрая, внимательная к другим, вдруг предстала перед ним особенно желанной. Но всё очарование развеялось вмиг, стоило Сенхиме поднять голову, заметить Кадзаму и задорно подмигнуть не то детям, не то ему самому: — А твоим муженьком, Сая-тян, будет вот такой важный и надменный господин самурай! Правда, твой любимый будет не таким напыщенным гордецом, как этот дяденька! Восьмилетняя Сая с открытым ртом ловила каждое слово Сенхиме, тогда как Тикаге изо всех сил старался успокоиться, чтобы его светлая бровь наконец прекратила дёргаться в комично-диких конвульсиях от ироничных замечаний О-Сен. И всё-таки она была... Недосягаема. Запредельно недосягаема. В скором времени Сенхиме отпустила ребятишек, выпытывавших у неё всевозможные варианты будущего, и виновато поклонилась Кадзаме. Тот пренебрежительно фыркнул, выказывая безразличие к извинениям О-Сен. Она приблизилась к Тикаге на расстояние вытянутой руки и обратила свой взор на раскинувшийся внизу Киото. С такой высоты столица, древняя и величавая, казалась чем-то вроде подробной карты, на которой трудно было разглядеть истинную значимость и красоту города. Именно так смотрели друг на друга Кадзама и Сен, не стараясь заглядывать под внешние оболочки самих себя. И это была главная слабость их обоих. Придя к такому выводу, Кадзама остался недоволен им: неужели всё это время он ошибался насчёт Сенхиме? Нет, этого не могло быть, уверял себя демон до тех пор, пока О-Сен не обратилась к нему с робкими словами, удивительно неподходящими её натуре: — Мне жаль, что я оставила вас возле той лавчонки. Мне только хотелось знать, отыщите ли вы меня. И вы нашли свою сбежавшую суженую. — Я не мог отказаться от той, которую прочили мне в жёны. — Да, вы действительно глава своего рода, — с неподдельной печалью признала Сенхиме. — Честь демона для вас куда важнее ваших собственных стремлений. Мне больно видеть это. Кадзама не был готов к подобному разговору. Для него, воспитанного в строгости клановых обычаев, иное мировоззрение было неприемлемым. Сенхиме, происходившая из рода Годзен Судзуки, была связана обязательствами куда более крепкими, нежели сам Тикаге, но при этом ей удавалось распоряжаться куда большей свободой, в отличие от Кадзамы. По какой причине судьба давала поблажки только Сенхиме, Кадзама не знал, но был намерен выяснить. Отоваяма купалась в светлом сиянии небесного светила, и поднявшиеся на неё О-Сен и Тикаге безмолвно созерцали окружившую их природу. Где-то позади них слышался отдалённый рокот священного водопада, с другой стороны доносились переговоры храмовых прислужников, но Кадзама будто не улавливал гармонии всех этих звуков. Птичье чириканье, мелодичное, робко-зазывное, коснулось его слуха аккурат с переливами голоса Сенхиме: — Кадзама-сан, могу я просить вас об одной просьбе? — Какой же? — незамедлительно откликнулся Тикаге, и вкрадчивую благосклонность, промелькнувшую в его голосе, нельзя было не различить. Сенхиме указала рукой в неопределённом направлении и ответила: — Давайте навестим Оконинуси-но-микото. Он тоже обитает здесь, на Отоваяме. — Оконинуси-но-микото? Он ничего не знал об этом божестве, но не признавался в своём невежестве. Кадзаме по натуре была чужда вера в богов и духов: если бы те существовали, то не допустили бы падения его клана, зависимости всех демонов, оставшихся в Японии, от жалких людей. Да и молить о чём-либо высшие силы было ниже его достоинства. Кадзама прогрызал себе путь в будущее своими клыками, ни на кого не полагаясь, рассчитывая лишь на самого себя. Сенхиме же была другой. Опиралась на императорскую семью, ослабевшую сейчас, в Бакумацу, жила мирно среди людей, не роптала, как бы тяжело ей ни приходилось. А ведь её род был почти истреблён, подумалось Тикаге, и новое чувство, ещё неосмысленное, встревожило его душу. Кадзама постарался распробовать его, и на языке остался привкус вяжущей горечи. Это было желание уберечь ту, что принадлежала ему, укрыть её ото всех невзгод. И Сенхиме, застывшая в нерешительности напротив Кадзамы, была так очаровательно, так греховно... Беззащитна. Слишком беззащитна. Вопреки показной смелости Сенхиме оставалась женщиной, которая мало что могла противопоставить окружавшему её жестокому миру. Её род преследовали постоянные неудачи с тех самых пор, как основатель клана, Судзука, отдала своё сердце и душу человеку. О-Сен была завидной невестой, но некогда запятнанная честь её клана отталкивала демонов от женитьбы на девушке. Не прояви Кадзама заинтересованность в браке, Сенхиме удалилась бы в своё родное поселение и, приняв титул Ясехиме, принцессы демонов, взяла бы в свои нежные руки бразды правления над оставшимися в Японии демоническими кланами. Никогда бы она не познала таинств страстного, всепоглощающего обожания, добровольного рождения детей, никогда бы не стала женой и хозяйкой. Никогда бы не была свободна, как сейчас. И Тикаге был горд тем, что вызволил О-Сен из плена такого будущего. Но не стал бы клан Кадзама для неё новой клеткой, в которую заключили её, редкостную певчую пташку? — Это божество любви, — просто сказала она. — Я хочу, чтобы Оконинуси-но-микото позволил нам с вами обрести в браке счастье. Её объяснение было незатейливо, но кое-что смутило Кадзаму. Ни слова О-Сен не проронила о любви меж ними двумя. Словно не лелеяла и тень надежды на то, что алая нить судьбы связывала их двоих. Словно отказывалась от тех возвышенных чувств, которые могла испытывать к Тикаге. Словно бы она не просила божество потому, что была уверена: этого не требовалось. В своём восьмом письме Тикаге Сенхиме написала: «Идеал любви — тайная, молчаливая любовь. Вы согласны со мной, Кадзама-сан?» И ни тогда, ни сейчас Тикаге нечего было возразить. Сенхиме, сама того не ведая, дала понять Кадзаме, как им можно было любить друг друга. Он придерживался этого правила много лет и не думал нарушать его. Кадзама отвёл Сенхиме к двум священным камням, приобщённым к Оконинуси-но-микото. О-Сен рассказала ему, как надлежало пересечь расстояние между ними. Шестьдесят сяку Кадзама и Сенхиме преодолели неспешно, осторожно ступая с закрытыми глазами по храмовой земле, держась друг за друга, как за вечный оплот, нерушимый ни бедами, ни лишениями, ни беспощадным временем. Кадзама остановился первым, уперевшись стопой в священный камень. Сенхиме, призывая идти дальше, не осознав, что испытание закончилось, потянула его за рукав, но не смогла сдвинуть демона с места. Она неловко оступилась; от падения её удержала крепкая хватка рук Тикаге. Сенхиме распахнула глаза, и изумление, смешанное с признательностью, Кадзама прочёл в её взоре. Застенчивый смешок сорвался с её губ. Она была столь же естественна, как ветер, спускавшийся с гор, как лёгкий морской бриз, как кошка, привязавшаяся к тому, кто впервые приласкал её. Доверчивость, с какой Сенхиме вверилась ему, поразила Кадзаму. От этой искренности захватывало дух. В ней крылось главное достоинство Сенхиме. И Кадзама, с осторожностью обнимавший её хрупкое тело, думал лишь о том, насколько важна была понятая им ценность. Ценность простоты.