Тяжёлые будни персонажей Сенкевича

      Всё началось, когда одним прекрасным утром Акта объявила персонажам, что по причине глубочайшего запоя на работу не выйдет Тигеллиныч. — Как это — без Тигеллиныча? — возмутился Виниций. –Во-первых, нарушается вся структура произведения. А во-вторых, почему это Тигеллинычу можно работу прогуливать?  — Ребята, давайте с пониманием: всё-таки человек самого гнусного подонка на протяжении всего романа отрабатывает. Ну, сдали нервишки немного, с кем не бывает?  — Нет, вы слышали? — не унимался Виниций. –Мы, оказывается, теперь обязаны покрывать прогулы Тигеллиныча только потому, что он, бедняга, подонка отрабатывает! То, что он на работе бухой постоянно — это уже вообще стало нормой, теперь давайте ещё и свободный график ему установим!  — Маркусенька, чаще всего нетрезвое состояние Тигеллиныча является элементом сюжета.  — Сюжета?! — ревел Виниций, бешено обводя взглядом присутствующих. — Как мне — так даже к невропатологу на полчаса отъехать нельзя, а как ему — так пожалуйста, ходи на работу, как пожелаешь! Вот возьму и свалю без предупреждения! И делайте, что хотите.  — К невропатологу тебя отпускали. В итоге ты сам не поехал, — констатировала Акта.  — Ну и вали, — сказал Нероныч. — И милую свою с собой забирай: ваша блевотно-приторная сюжетная линия, хэппи-энд и розовые сопли не вяжутся с напряжённо-драматическим настроением всего произведения и законами жанра. — Ты охренел?! –заорал Виниций не своим голосом. Урс на всякий случай приготовился оттаскивать его от Нероныча, если вдруг молодой неврастеник надумает прибить императора. — Да мой образ выражает сложный путь Европы от изживших себя идеалов языческого мира к христианским ценностям новой эпохи! А ваши образы что выражают?! Ни хрена они не выражают!  — Аннотаций начитался наш Маркусенька, — печально вздохнула Акта.  — Виниций, — сказал Петроний, — твоё личное преображение не имеет никакого отношения к судьбам Европы. К тому же, через несколько столетий эта же христианская Европа в лице святой инквизиции будет творить такие вещи, глядя на которые наш Нероныч сдох бы от зависти. Детский сад, ей-богу. — Причём здесь инквизиция?! Я говорю о том, что могло заполнить духовный вакуум в сознании европейского человека!  — Ну всё, понеслось, — шепнул Вителлий Ватинию, — сейчас этот психопат про своё духовное развитие рассказывать начнёт. Сгоняем в буфет?  — Красиво ты, Виниций, рассуждаешь о духовностях всяких, — сказал Крисп, до этого наблюдавший за происходящим. — Но Нерон, хоть и сволочь редкостная, а дело говорит: персонажи ваши слащаво-шаблонные, и не вписываются они в концепцию раннего христианства. Во первых, ранняя христианская община представляла собой единое целое — церковь, тело Христово, и вне её христианина не существовало. А ты, Маркусенька, вечно где-то бегаешь.Вы похожи скорее на современников Сенкевича, чем на первых христиан. Для вас христианство — это какая-то индивидуальная вера. Принять смерть вместе с братьями и сестрами — вот что выглядело бы более достойной концовкой, причём лишь это воспринималось первыми христианами как высшая благость. А вы вместо этого убегаете в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов, чтобы на фоне пасторалей вот так же красиво рассуждать о том, какие вы замечательные. Короче, ребят, которые действительно хорошо знают матчасть — я имею в виду историю христианства — вы просто раздражаете.       Виниций, конечно, немного офигел от такого поворота событий, но тут же взял себя в руки и продолжал настаивать на своём:  — Автор провозглашает радость христианской жизни, предлагая её как верный путь к нормальному, человеческому счастью. Эта мысль — вне времени. Сенкевич не мог позволить нам с Лигией умереть, иначе вся суть романа терялась бы, и моё духовное возрождение не имело бы смысла. И не нужно здесь придираться к историческим несоответствиям, это не научный трактат, это художественное произведение, понимаете? Ху-до-же-ствен-ное!  — Маркусенька, ты какой-то лузер, — насмешливо заметила Поппея. — И нормальным христианином, как сейчас выясняется, не стал, и вместе с тем из настоящего воина и мужика превратился после крещения в какую-то тряпку. Ты б хоть для приличия попытался разделить судьбу любимой девушки, увидев её привязанной к рогам парнокопытного, если спасти её не можешь.  — Я собирался! Честно! -Как-то вяло ты собирался. Это всё какой-то идеологический косяк: получается, что христианин — это бесхребетное создание, неспособное к действиям.  — Дура ты, Поппея. В этот момент мой персонаж стоял перед серьёзным духовным выбором: стать христианином навсегда либо навсегда отвернуться от учения. И ещё неизвестно, как бы я себя повёл, если бы Лигия погибла, вы главу перечитайте. Я мог вообще Нероныча придушить, и тебя заодно.  — Ну это вряд ли.  — По крайней мере, попытался бы. Но автор показывает, как усилием воли — это к слову про настоящего мужика — мой персонаж приходит к новому уровню веры. Смирение требует гораздо больше внутренней силы, чем маскулинно-самцовое поведение, поверь, я знаю, о чём говорю.  — Твоего духовного уровня кот наплакал, — вмешался Крисп. — Духовный уровень, Маркусенька, это когда нет эмоций, нет сомнений и терзаний. А ты просто психически неуравновешенный тип, поддавшийся влиянию таких харизматичных лидеров, как Пётр и Павел. — Не надо забывать, какой скачок я сделал в своём развитии, — продолжал защищаться Маркусенька. — Я не обязан в произведении представлять из себя образ идеального христианина ранней эпохи: человек моего склада и происхождения им всё равно не стал бы. Через мой персонаж показан путь к переосмыслению своей жизни, который не бывает лёгким. А вот мой генетически заложенный характер пальцем не заткнёшь. Да, я бываю иногда немного нервный. — Да ты психопат на всю голову! — заявил Нероныч.  — Кто психопат?! Я — психопат?! Всё, не могу больше себя контролировать! А ну, сука, сюда иди! — заорал Виниций и двинулся в сторону Агенобарба. Тот завизжал и бросился наутёк.       Урс подхватил Виниция под белы рученьки. — Видели? Нет, вы это видели? — воскликнул Нероныч, когда почувствовал себя безопасности. — Да он ненормальный! Он просто опасен для общества! Его надо изолировать!  — Давайте, изолируйте меня, изолируйте меня полностью! — кричал Маркусенька, вырываясь от Урса. — А я посмотрю, как вам после этого Нобелевку дадут! И божественную вместе со мной изолируйте: от неё без меня всё равно толку никакого, как и от всего произведения! — То есть как, — произнесла Лигия, ошарашено глядя на своего обожателя, — то есть ты считаешь, что мой образ сам по себе не несёт в романе никакой смысловой нагрузки?  — Божественная, без обид. Ты являешь собой кристально чистый образ одной из дев-христианок, изменивших душу языческого мира, чья вера, чьё целомудрие смогли побороть во мне эгоистичного патриция, пробудив в моей душе любовь в более глубоком понимании этого слова. Ну и так далее, и тому подобное. Но дело даже не в том, что у тебя маловато текста, а в том, что твой образ…как бы это сказать? Слишком однозначный, понимаешь? Ты в романе скорее… объект.  — Ах, объект?! — воскликнула Лигия, покраснев. — Ты, может, не заметил, но мой образ, в отличие от образов других христиан, динамичен! Он развивается! Если в начале романа я предстаю перед читателем как дитя, воспитанное в духе христианского учения, то по мере развития событий я только укрепляюсь в собственной вере, у меня появляется личный опыт религиозного переживания!  — О прекрасная дева, чья добродетельность равна прелести, — ласково обратился Петроний к Лигии, — не могла бы ты визжать не так пронзительно? А то если перейдёшь на ультразвук, то со стен посыплются редкие фрески.  — Извините… Так вот, мой образ, если хотите знать, вообще предвещает эстетику новой эпохи! — продолжала Лигия возбуждённо. — Духовная красота, озарённая светом чистой веры, противопоставляется античным формам, прекрасным, но бесстыдно-самодовольным, тленным символам отходящей эпохи!  — Правильно, даёшь эстетику на идеологические рельсы! — усмехнулся арбитр изящества.  — И даже несмотря на это ты сливаешься с серой, монолитной массой христианских персонажей, — съязвила Поппея.  — Не хочу, конечно, встревать, — вмешался Главк, —, но как вы все достали со своим «христиане показаны недостаточно ярко, какой отстой, серая масса, и так далее…» А как ещё он мог нас показать?! Я что, по-вашему, недостаточно колоритно на кресте Хилонидыча прощаю? Все эти критики христианских персонажей — они вообще сами знают, как мы должны выглядеть?  — Понимаешь ли, уважаемый, — сказал Петроний, — языческий мир показан намного более живым и привлекательным по сравнению с христианским. Ваши образы словно взяты из нравоучительной повести, а это немного раздражает. К тому же, являя собой образцовых верующих, они на сегодняшний момент выглядят неправдоподобно. У  читателя возникает больше симпатий к языческим персонажам…  — Это ты себя сейчас имеешь в виду?  — Ну, в общем-то, можно и так сказать.  — Да уж, все знают, что тебе хоть фан-клуб открывать можно. И всё-таки я настаиваю на том, что невозможно было показать христиан иначе: пусть простоватые, немного фанатичные, пусть сплочённые до монолитной массы, если вам угодно, но сильные в своём единстве, непоколебимые в своей решимости до последнего не отступать от своих убеждений. Лишь это помогло христианству из небольшой секты стать одной из мировых религий.  — Возможно, в этом ты и прав. Но дело не только в монолитности и сухости. Вы показаны не просто фанатичными, а недостаточно думающими. А читателю нравятся думающие персонажи.  — Хватит трепаться! — не выдержал Авл Плавтий. — Устроили здесь демагогию, чтобы только не работать! Здесь самый сложный персонаж вообще Хилон, однако он стоит спокойно и не выпендривается!  — Ребята, — продолжила мысль Помпония, — давайте будем объективными. Его сюжетная линия лучше всего выражает суть христианства: истинное покаяние способно искупить собою любые грехи. Путь к богу открыт каждому, кто действительно этого захочет. Это, если вам угодно, притча про блудного сына, только немного видоизменённая.       Всё это время Хилон действительно стоял у стеночки и не выпендривался. Когда на него обратились взгляды всех присутствующих, он немного смутился.  — Вы хотите знать моё мнение? — спросил он наконец. — Так вот, Петрония на самом деле очень легко понять. Он новые ценности принять не способен, а среди старых жить больше не может. А ты, Крисп, зря на Маркусеньку наехал, сам, поди, не идеален.  — Что это ты имеешь в виду? — встревожено поднял брови Крисп.  — Перед смертью на арене ты произносишь изобличительную речь в адрес Нероныча. А ведь настоящее христианство — это всепрощение. Да, да, в этот момент ты должен был молиться о том, чтобы господь ниспослал свою благость на твоих мучителей, вот как умирали настоящие христиане!       Крисп немного обломался.  — Ну, — произнёс он, подумав, — должен же был хоть кто-то из христиан высказать ему, какая он сволочь. Чтобы, так сказать, жажда мести читателей была хоть как-то удовлетворена.  — Нет уж, позвольте, — вставил Петроний, — это как-раз таки моя работа. Да и вообще, не такие они и мстительные, эти читатели, некоторым даже такая сволочь, как наш Нероныч, нравится.  — А что сразу сволочь? — плаксиво воскликнул солнцеподобный. — Как Нероныч — так сразу сволочь? Может, у меня детство было тяжёлое? Психологическая травма и всё такое… И вообще, можно подумать, я был хуже остальных императоров! Вы, вообще, историю Древнего Рима читали когда-нибудь? Вас хлебом не корми — дай обидеть несчастного артиста!  — Они тебе просто завидуют, о божественный, — с широчайшей улыбкой произнёс Петроний.  — Сарказм здесь не уместен, — сердито буркнул Нероныч в сторону своего бывшего фаворита. — Я надеюсь, вы понимаете, что я здесь самый яркий персонаж? У меня есть всё: и характер, и внутренняя проблема. Я нравственно сложный образ, понятно? Да ещё и мастерски прорисованный талантливой кистью автора. Тонкая душевная организация и желание создавать прекрасное, приносить людям радость сочетаются во мне с распущенностью, которой я обязан своему окружению, и тому, что мне довелось перенести в отрочестве. Всё это создаёт трагическую смесь артиста и тирана, злого шута. Власть сыграла со мной недобрую шутку, и моя тёмная сторона одержала верх, но согласитесь, насколько захватывающе всё это наблюдать!  — Во сказанул так сказанул, — заметила Хрисотемида. — Все, кто угодно у него виноваты: и детство, и окружение, и политика партии в ранние годы.       Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь, и помещение наполнилось насыщенным запахом перегара.  — Какая прелесть! — всплеснул руками Петроний. — Солнышко наше явилось, не запылилось!       На пороге стоял помятый Тигеллиныч и смотрел на всех заплывшими глазёнками.  — Тигеллинчик, радость наша, — продолжал Петроний, — ты решил всё-таки осчастливить нас своим появлением!  — Харя твоя арбитровская, — сказал Тигеллиныч, блаженно улыбаясь. — Куда ж ты без меня денешься-то? Я ж тебе нужен для раскрытия твоего образа…  — О да, твои две с половиной реплики за весь роман необходимы мне как воздух, без них ну никак мой образ не раскроется. — Вам всем негодяй-подонок нужен. Вы ж все такие белые, пушистые. У кого хоть две с половиной реплики, а чья-то Эвничка вообще двух слов связать не может.  — Идиот, у меня функция другая, — презрительно ответила Эвника.  — Слава богу, все в сборе, — сказала Акта. — Теперь мы можем, наконец, начинать.  — Неа, не все, — ещё шире улыбнулся Тигеллиныч. — Вителлий с Ватинием в буфете жрут. Я сам видел.  — Они просто думают, что Виниций до сих пор про своё духовное развитие нам втирает, — вставила свои пять копеек Августа. -Да пошли вы все на хрен, — вяло отозвался Виниций, которому уже изрядно поднадоело спорить.  — Так надо их позвать! — сказала Акта. — Тигеллинчик, пожалуйста, позови своих друзей и будем уже работать.  — Чего это я их звать должен? — возмутился Тигеллин. — Мне они каким лешим сдались? Пусть вон жирный метнётся, они по сюжету его прихвостни.  — А что сразу жирный? — испугался Нерон. — Что сразу жирный? Ты тоже по сюжету мой прихвостень, а ну беги в буфет, живо!  — Ребята, — здраво рассудил Хилон Хилонид, — если мы его обратно в буфет отпустим, он ведь там снова так налижется, что работать сможет только на следующей неделе, когда капельницу снимут.  — Я и на работе нализаться успею! — гордо заявил Тигеллиныч.  — Нет, ну что это такое? — возмутилась Акта. — Давайте ещё подерёмся за то, кто из нас позвать коллег сходит. Детский сад.  — Ага, — согласился Петроний, — мы ведь на любой почве подраться готовы.       Урс обвёл взглядом окружающих, тяжело вздохнул и спокойно побрёл в буфет.  — Ребята, кому-нибудь кофе захватить? — спросил он, обернувшись у выхода. Персонажи притихли.  — Нет? Ну как хотите. День обещал быть насыщенным.