Стигматофилия

— Мне так жаль, Куроко-кун, — молодой парень выглядит напуганным до смерти. Бледный, на висках маленькие капельки пота. Он сжимает в руках папки с металлическими уголками, едва ли замечая, что содержимое папки — какие-то документы и схемы — разбросано по полу. Некогда белые листы испачканы следами подошв ботинок и каплями крови. — Ничего страшного. Я и сам был невнимателен, — Тецуя прижимает к шее платок, который ему дал кто-то из свидетелей произошедшего. Ткань уже насквозь пропиталась кровью, и теперь теплые алые капли стекают между пальцев по его рукам. — Нужно к врачу, — чей-то голос в толпе собравшихся зевак дает дельный совет. Куроко, будто соглашаясь, кивает, подхватывает рукой, не зажимающей рану на шее, сумку и спешит скрыться в коридорах университета. Благо комната отдыха и кабинет медика совсем рядом с тем местом, где произошло столкновение Куроко с одним из студентов. Тецуя идет достаточно быстро, хотя и понимает, что белая футболка определенно испорчена кровью. Но ему еще добираться до дома в таком виде, и пусть лучше это будет грязный ворот футболки, чем полностью запачканная передняя часть. Стоит ему выйти из толпы зевак, как его снова перестают замечать. Так-то лучше. Никто не пялится и не охает. Наконец, нужная дверь с большим красным крестом на ней. Тецуя тихо стучится и, дождавшись приглушенного «входите», открывает дверь, и в нос тут же ударяет запах медикаментов и чистящих средств. Сенсей, молодой мужчина в белом халате, у которого всегда рукава закатаны по локоть, бросает на него беглый взгляд и тут же, взявшись за локоть, подводит к кушетке. Пока свежую рану обрабатывают, Куроко приходится отвечать на дюжину стандартных вопросов. Что случилось, где случилось, еще кто-нибудь пострадал, есть ли аллергия на медикаменты и так далее. Когда излишки крови убраны перекисью, края раны обработаны каким-то раствором, врач берет в руки тюбик хирургического клея. — Не надо, — Тецуя смотрит прямо в глаза доктора, так спокойно и серьезно, что мужчина невольно замирает и хмурит брови. — Но тогда останется шрам, — он, конечно, говорит это, но ближе к студенту не подходит. — Все в порядке, сенсей, — Куроко даже не моргает. Врач хмурится еще сильнее, но откладывает клей в сторону и берет в руку бинт, сложенный в несколько раз и смоченный в очередном растворе. — Если ты думаешь, что девушки еще клюют на «шрамы красят мужчин» — то зря, — медик берет бинт, свернутый в рулон, и начинает обматывать худую бледную шею с торчащими позвонками. Парень молчит до самого конца. Лишь после того, как врач кладет на столик с инструментами бинты и ножницы, он касается белой повязки на шее кончиками пальцев. Он на секунду прикрывает глаза, потом встает, хватая сумку и, не задерживаясь, идет к выходу. — Спасибо за помощь, сенсей, — вежливый поклон, и странный парнишка с глазами цвета неба исчезает за дверью. Тецуя решает, что можно пожертвовать последней лекцией, и сразу идет на выход из университета. Коридоры и лестницы уже не так многолюдны, как на перерыве, и он умудряется выйти на улицу за рекордно быстро время, не столкнувшись ни с кем, кто видел его столкновение с парнем и его последствия. Воздух снаружи удивительно теплый для середины апреля, и Тецуе не холодно в одной футболке. Люди на улицах одеты так же по-летнему легко. Он дышит глубоко, наполняя легкие свежим кислородом вперемешку с выхлопными газами, ароматами кофе, духов и свежей выпечки. Повязка на шее слегка давит. Не слишком, но так, что о ней нельзя забыть хоть на минуту. Куроко, стоя на переходе, смотрит вверх, на небо, того же голубого и чистого цвета, что и его глаза. Хорошо, что он поддался на уговоры и уехал из Токио. Там из-за смога уже совсем не видно неба. Он внимательно разглядывает прохожих, стоя на автобусной остановке. От яркой расцветки их одежды на душе становится совсем легко и приятно. Наконец, подходит необходимый ему автобус, и он, уступая очередь милой старушке в соломенной шляпке с цветами, заходит в немного душный салон общественного транспорта. Расплатившись за проезд, он погружается в свои мысли, делая пометку обязательно позвонить бабушке сегодня вечером и узнать, как у нее здоровье. Чем дольше он едет в автобусе, тем жарче ему становится. Пот начинает собираться на висках и спине. Рану на шее сильно саднит из-за пота, попадающего в нее. Куроко хмурится и запускает палец за край белого бинта, слегка оттягивая его. Благо его остановка уже через несколько минут. Он почти бегом покидает автобус, вертит головой, еще сильнее оттягивая края бинта. Но в итоге обреченно вздыхает, поправляя на ходу сумку, идет по дороге между высоких заборов. За заборами частные домики. Какие-то побогаче, какие-то победнее. Некоторых людей, живущих на этой улице, он знает, но не всех. Да и ни к чему это. До нужных ворот он доходит минут за десять. По привычке пальцем проводит по деревянной табличке сбоку от ворот. На табличке черными иероглифами фамилия хозяев дома. Тецуя делает глубокий вдох, каким-то сверхнутром ощущая, что дома уже кто-то есть. Створка ворот открывается бесшумно, являя взору голубых глаз песчаную дорожку в пару метров длиной. По бокам от дорожки растет гибкий высокий бамбук. Дорожка упирается прямо в крыльцо низкого, но мощного традиционного японского дома. Песок слегка шуршит под подошвой кроссовок. Он заходит в дом почти бесшумно, но уже идя по коридору в сторону спальни, произносит: — Я дома. — Он бросает сумку в коридоре, у входа в кабинет, а сам открывает седзи, ведущие в спальню напротив. — С возвращением, Тецуя, — Сейджуро стоит у открытого окна в одних черных спортивных штанах. По его груди и рукам стекают капли воды, а на голову накинуто полотенце. Куроко сглатывает и делает шаг внутрь комнаты. Акаши ухмыляется, естественно заметив и расширившиеся зрачки, и потемневшую радужку и участившееся дыхание. Однако его ухмылка тает, а глаза темнеют, стоит ему заметить окровавленный воротник рубашки и полоску бинта на шее. — Это случайность… — Тецуя судорожно выдыхает, когда Сейджуро резко пересекает комнату и касается забинтованной шеи пальцами. — Кто это сделал? — от голоса Сейджуро мурашки по коже, а в глазах читается такая ярость, что Куроко невольно вспоминает то время, когда его капитан, а потом и бывший капитан, сходил с ума. — Я не скажу тебе имя этого человека, Акаши-кун, так как его вины в произошедшем нет, — Куроко едва хмурит брови, уничтожая едва проявляющийся в глубине души страх на корню. Сейджуро молчит, потому что знает — его Тецуя поймет все без слов. Просто глядя ему в глаза. — Мы случайно столкнулись в коридоре. У него в руках были папки, и уголок одной из них оцарапал мне шею. — Но оставлять без наказан-… — Он и так достаточно наказан своим испугом, Акаши-кун, — видя, что его слова не возымели эффекта, Куроко нервно дергает плечом. — Я сказал, что все в порядке, значит все в порядке. Я не настолько слаб, Акаши-кун, чтобы зацикливаться на небольшой ранке. Сейджуро еще несколько секунд сморит на него этим ужасающим взглядом, потом обреченно вздыхает и закрывает глаза. Он кончиками пальцев ведет по слегка липкой от пота шее Куроко, пока не берет его за подбородок. Когда он открывает глаза, в них уже нет той первобытной ярости, а только усмешка и легкая укоризна. — Едва ли это просто «ранка», раз использовали столько бинтов, — Акаши мимолетно касается его губ своими и отходит обратно к окну, рядом с которым на полу лежит влажное полотенце, слетевшее с его головы от резких движений. Куроко жадно наблюдает за тем, как перекатываются мышцы под алебастровой кожей спины и рук Сейджуро. Он делает шаг назад в коридор и облизывает высохшие губы. Перед тем, как скрыться в ванной, он будто невзначай бросает: — Сенсей сказал — шрам останется. Он не видит, но знает — Сейджуро в комнате замирает и его глаза темнеют. Но уже совсем не от злости. В ванной все еще душно и зеркало слегка запотело от пара. Куроко быстро стягивает футболку, бросая ее сразу в мусорную корзину. Брюки и трусы отправляются в ящик для грязной одежды. Пол в душевой кабине уже успел остыть, и бледная кожа покрывается мурашками от неприятных ощущений льда под ступнями. Тецуя включает воду, беря шланг с насадкой в руку, смывает с тела остатки пота, стараясь не попадать водой на повязку. Пара минут контрастного душа, и он выбирается из кабинки. Быстро промакивает влажную кожу полотенцем и, зажав его в ладони, подходит к раковине, которая вмонтирована в большую тумбочку с кучей ящичков. Он почти не смотрит в зеркало перед собой, наклоняется к одному из самых нижних ящиков и достает оттуда баночку смазки и черный мешочек. Он кладет мешочек, который глухо ударяется о поверхность тумбочки. Рядом кладет полотенце. Выдавливает пару капель на пальцы, согревая и заводя за спину, и размазывает гель по ложбинке между ягодиц, слегка надавливая на поджавшиеся мышцы входа. Проникает в анус по фалангу и вытаскивает пальцы. Привычным движением развязав шнурки на мешочке, он достает из него пробку. Черный кусок резины по форме напоминает карточную масть пики. Еще одна порция смазки покрывает игрушку, и, прикрыв глаза, Тецуя вводит в себя пробку. Мышцы привычно расслабляются, принимая в себя инородный предмет. Куроко не торопится, дышит спокойно и сосредоточенно хмурит брови. Когда игрушка полностью внутри, он слегка сжимает ее и только после этого открывает глаза. Он убирает смазку и мешочек в ящик, повязывает на бедра полотенце и только тогда выходит из ванной. В доме так же тихо и спокойно. Даже половицы не скрипят. Тецуя идет к спальне, замирая на мгновение перед входом, и заходит внутрь. Сейджуро сидит на стуле, спиной к окну. На нем все еще надеты штаны, а вот полотенце исчезло. Куроко подходит к нему, останавливаясь напротив и слегка щурясь от солнца, бьющего в глаза. Сейджуро молча вытягивает руку вперед, и Тецуя делает шаг к нему. Холодные пальцы едва касаются тазовой косточки, смыкаются на узле полотенца и дергают его вниз. Куроко слегка шатает, но он остается стоять на месте. Акаши отбрасывает полотенце в сторону, пожирая Тецую глазами. Время замирает на мгновение, когда кончики пальцев замирают над бледным животом, и снова движется дальше, когда на кривую линию шрама, оставшегося после удаления аппендицита, давит указательный палец. Акаши сначала гладит бледно-розовую линию пальцами, потом, стиснув в руке запястье Куроко и подтянув его к себе, прослеживает ее кончиком носа, а потом и языком. Тецуя приоткрывает рот, опустив голову, не моргая, следит за партнером. Дыхание у Сейджуро горячее, опаляет живот, кажется, до самых внутренностей, распаляя тот огонь, что занимается у самого паха. Оторвавшись от живота, Сейджуро припадает губами к правому запястью Тецуи, на котором точки и пятна шрамов от брызнувшего масла. Это произошло несколько лет назад и с тех пор Куроко запретили готовить что-то без присмотра. Акаши целует каждый деформированный участок кожи. Потом обхватывает зубами подушечку большого пальца и ласкает языком белую полоску, оставленную резаком полгода назад. Куроко нетерпеливо поджимает пальцы ног, стараясь отвлечься от созерцания напрягающихся мышц на руках, ощущений неприятно стянутой чужой высохшей слюной кожи на животе. Его член уже возбужден и ожидает, когда ему будет уделено внимание. Акаши заводит вторую руку ему за спину и нажимает на шрам-полумесяц под правой лопаткой. Неудачное падение с дерева в детстве. Так легонько подтолкнув паренька ближе, Сейджуро опускает его к себе на колени. Едва Тецуя послушно садится, Акаши сжимает зубы на его плече. Он кусает и оттягивает кожу вдоль всей ключицы, расчерченной розовой полосой. Неудачная игра в стритбол на последнем году в школе. Куроко ерзает на чужих коленках, трется задницей о член, выпирающий под тканью штанов. Сейджуро ухмыляется, перестает гладить полумесяц под лопаткой и ведет пальцами вдоль позвоночника, прямо вниз, между разведенных ягодиц, обхватывая внешнюю часть пробки. — Надеюсь, ты не специально для меня получил это увечье, — Сейджуро трет носом бинт, двигая пробкой внутрь и наружу. — Из нас двоих Акаши-кун здесь извращенец, — Тецуя впивается пальцами ему в плечи и закрывает глаза. — Как грубо, Тецуя, — Акаши языком проводит по подбородку Куроко, прямо по косому шраму на челюсти. Он крепче хватается за пробку и резко выдергивает ее из чужого тела. Куроко вздрагивает, дергаясь в сторону, но Сейджуро удерживает его на месте, зубами впиваясь в его ключицу. — Тише, тише, — Акаши гладит его по спине, когда слышит тихий всхлип. — Я оценил то, что ты оставил мне возможность самому открыть подарок. Я не хотел быть грубым, прости. — Тогда, Акаши-куну стоит поторопиться, — Куроко открывает глаза и привстает, опираясь на трясущиеся ноги. Сейджуро хмыкает, развязывая шнурок на спортивных штанах. Он запускает ладонь под пояс и, обхватив горячий ствол пальцами, выпускает наружу член. У Тецуи от напряжения трясутся ноги, и он, едва Акаши приставляет блестящую головку к раскрытому колечку мышц, резко опускается на чужие колени. Он закусывает бледные губы, обхватывая ладонями шею Сейджуро и отклоняясь назад. Акаши еще раз проводит языком по ключице, на которой собрались маленькие капельки крови от его укуса, и начинает развязывать бинт на шее Тецуи. Слои белой материи один за одним покидают бледную тонкую шею и наконец исчезают где-то на полу под ножками стула. Куроко начинает двигать бедрами, не открывая глаз, в то время как Сейджуро осторожно отделяет от раны присохший кусок бинта. Когда и он летит на пол, Тецуя открывает глаза, следит за тем, как в алых радужках сменяют друг друга восхищение, радость, страсть и голод. Сейджуро подается вперед и проводит языком по всей ране. Куроко шипит, сжимаясь и сдавливая внутри член Акаши. Тот дрожит, закрыв глаза, оглушено утыкаясь лбом в бледное худое плечо. — Акаши-кун… — в голосе Куроко обида, и он смотрит на Сейджуро, недовольно поджав губы. — Не только одному тебе тут должно быть приятно. — Прости, Тецуя, — Акаши целует его в шею, в уголок ранки. — Ты прав. Сильные руки подхватывают, слегка приподнимая Куроко и резко опуская. Он стонет, запрокинув голову назад. Сейджуро обводит языком края пореза, собирая капли густой красной крови. Он еще несколько раз поднимает Тецую, а потом, положив ладони на его талию, подается бедрами вверх. Куроко отпускает его шею и отклоняется назад, упирая ладони в его колени. Теперь он и сам может поднимать бедра выше, а перед Акаши открывается прекрасный вид на всё его тело. На все его шрамы. Дыхание совсем сбивается, а шею саднит. Куроко закрывает глаза, облизывая губы, растворяясь в ощущениях заполненности и жара внутри. Анус печет от резкого извлечения пробки и трения от толчков. Но член Акаши внутри него дарит неимоверное удовольствие. Лучшее чувство, которое дарит ему только один человек. И ради Сейджуро он готов терпеть боль и подставляться под железные углы папок хоть каждый день. Акаши ногтями давит на все следы увечий, когда-либо полученных Куроко. Это тело, эта кожа будто созданы для них. На бледной тонкой коже, под которой видно каждую вену и артерию, каждый шрам. Нет, не шрам. Слово «шрам» вызывает у людей ассоциации с болью и ранами. Для Акаши же это… символы красоты, силы, боли и исцеления. Они манят попробовать их на вкус, проверить новую тонкую кожицу на прочность зубами. Сейджуро сам бы хотел создавать символы красоты. Именно на этом теле. Ставить свои метки. Он бы их создавал, он бы их лечил, он бы их любил. От этих мыслей член болезненно пульсирует внутри горячего тела Тецуи. Если бы не отвращение перед одной мыслью о том, что он своими руками причинит боль Тецуе, он бы воплотил свои фантазии в жизнь. Но это было бы слишком. Слишком сладко и слишком отвратительно. Акаши прикрывает глаза, сосредотачиваясь на подступающей разрядке. Куроко сжимается все сильнее и двигается все хаотичнее. Его стоны наполняют комнату, оседая с густыми тенями закатного солнца в углах. Неожиданно ледяные ладони обхватывают лицо Сейджуро, вынуждая вздрогнуть и открыть глаза. Тецуя приподнимается, слегка выпуская из себя член Акаши. Его почти синие глаза смотрят прямо и настолько осмысленно, будто это не он мгновение назад с ума сходил от удовольствия. Секунда, глаза в глаза. И вот Куроко чуть отклоняет голову вбок, давая доступ к ране на шее. Это оно. Разрешение на сумасшествие. Обоюдно необходимое и абсолютно искреннее. Тецуя кончает с громким стоном боли, когда Сейджуро резко подается вверх, входя членом слишком глубоко, вдавливая простату головкой, обхватывая губами чужую рану и расширяя ее языком.