Люблю. Целую. Скоро буду

Сегодня выдался достаточно лёгкий день, который пролетел на одном дыхании, очень быстро. Я уже мчусь по лестнице офиса вниз, спеша скорее оказаться дома и сводить сына на матч. — Хорошо, я куплю торт по дороге. Только не говори Джесс, пусть будет ей сюрпризом, — уже заканчивая телефонный разговор с женой, выхожу на стоянку доставая на ходу ключи от своей ласточки. — Люблю. Целую. Скоро буду, — на лице неосознанно сияет радостная улыбка, когда я нажимаю кнопку отбоя и сажусь за руль, заводя двигатель. У малышки Джесси сегодня первый день в новом детском саду. Мы решили это дело скромно отпраздновать вкусным тортом и сладостями, за которыми мне еще предстоит заехать. Ну, а пока я воюю с ремнём безопасности, который последнее время то и делает, что отстёгивается в самое неподходящее время — когда я нахожусь в пути. Надо бы обратиться в техподдержку… Дорога, которая знакома мне, как свои пять пальцев, практически пустая. Машины изредка пролетают мимо, слепя светом фар и сигналя друг другу. В салоне негромко играет радио; ведущий поздравляет какую-то Натали с днём рождения, а затем включаются новости. Диктор монотонно бубнит про события сегодняшнего дня, а мне через пятьдесят метров нужно повернуть направо, выезжая на аварийный участок. Вот и знак, предупреждающий о возможной опасности, пролетает мимо, теряющийся в сочной зелени лесополосы. Двадцать метров. На доли секунды слова ведущего перекрывает щелчок ремня, и я успеваю поймать его правой рукой, не глядя, пытаясь вставить эту хрень обратно. Пять метров. Решив, что от одной поездки не пристёгнутым плохо никому не станет, отпускаю ремень и чуть сбавляю скорость перед поворотом. Завтра же отдаю машину на ремонт! Два метра. Лавируя между рядами, мне навстречу мчится красный минивэн. И единственное, что я успеваю сделать — вывернуть руль вправо, чувствуя, как внутри всё сжалось в тугой комок. Чувствуя, как нервы натянулись, как струны. В одно мгновение. У меня сердце, колотясь, как заведённое, чуть не выпрыгивает из груди. Но всё равно я слышу визг тормозов и чувствую резкий толчок. Звон бьющегося стекла, непонятный шум в ушах, а затем — глухая тишина. *** Должно быть, мне снова приснился до жути реалистичный сон. Потому как после удара я распахиваю глаза, резко просыпаясь. Дыхание тяжёлое, как это обычно бывает после нескольких часов просмотра кошмаров; по ощущениям, сердце до сих пор колошматится в груди… Но перед моим взором не родная комната с многоуровневым потолком. И даже не белый потолок больничной палаты. Я смотрю в звёздное небо, а мимо меня проносятся автомобили. Один за другим, чуть ли не наезжая на мой бок, совсем близко. Трасса. Несколько метров от опасного поворота. Асфальт усыпан мелкими осколками стекла, у обочины валяется погнутая покрышка, а само ограждение круто деформировано. Какого черта? Где моя машина? Что я здесь делаю? И потом я вспоминаю красный минивэн. И визг тормозов. И… Я резким движением сажусь на дороге и слышу протяжный гудок огромного MAN`а, летящего прямиком на меня, грозящего вот-вот размозжить моё тело по асфальту. В последний момент я успеваю прикрыть голову руками, зажмурить глаза и подумать о доме. Уже машинально, словно бы у меня были активны мои силы. Но уже спустя секунду я замечаю тишину. Открываю глаза. Я в тёмной гостиной собственного дома. Неужели очередной сон? Я сижу на диване и сжимаю себя руками, словно я замерз, словно тысячи игл пронзают мое тело, а я пытаюсь стерпеть жуткую боль… Только вот боли нет. Никого нет — в доме удивительно пусто и тихо, лишь слышно колыхание занавесок из-за открывшегося окна и попадающего в комнату ветра. Подхожу к окну и вижу, что солнце давно село, а на небе ярко светит диск желто-серой луны; соседская собака, спущенная с поводка, треплет утреннюю газету, которую она как-то умудрилась вытащить из почтового ящика. От бумаги остаются лишь клочки, а я злюсь, потому что этот мусор придется убирать мне. Из дома напротив вышла новая соседка, которая поселилась со своим мужем и двумя детьми совсем недавно. Ее рыжие волосы сразу привлекают внимания, но она не в моем вкусе: полненькая, низкорослая, с неприятным акцентом и легкой картавостью буквы «л». Я машу ей в знак приветствия, когда ее взгляд останавливается на нашем окне, а затем она уходит прочь, часто мельтеша своими короткими ножками на каблуках, вверх по улице. Псина, наигравшись, ложится прямо на газон и начинает кувыркаться на нем, приминая траву. Это злит еще сильнее, и я не выдержав, выкрикиваю: — Эй, ты, зараза блохастая, а ну пошел отсюда! Зверь смотрит в мою сторону и даже не собирается удирать. Бесит. — Прочь, я сказал! — громче гаркаю я, и пёс, услышав меня, сначала прижимает уши к макушке, а затем убегает прочь с газона, оставив клочки бумаги и следы от лап. Говнюк! И я только сейчас осекаюсь. Уже практически ночь, дети и Мел уже наверняка спят, а тут я мало того, что пришёл поздно, не сводил Мику на бейсбол и не поздравил Джесс, так ещё и разорался на всю улицу. Укол совести заставил мои щёки залиться краской. Но никто не спускается с верхнего этажа. И Мел не идёт мне навстречу, прижав палец к губам, призывая к тишине. Любимая тоже уже спит. А я так и не купил торт… Поднимаясь наверх, ослабляю на шее тёмный строгий галстук. Но в спальне я никого не застаю. Линда? И в детской тоже пусто. Слетаю вниз по лестнице, надеясь найти на кухне записку на холодильнике, но вместо записки нахожу собственную фотографию, заключённую в чёрную рамку, стоящую на журнальном столике. Странно. До жути странно. Но я не трогаю ее, проходя мимо. В горле першит и в иной ситуации я бы налил себе воды или что покрепче, но сейчас не хочется. Останавливаю себя на полпути к крану, почему-то не решаясь его открыть. Фотография сбивает с толку. Пустота особняка напрягает… Ничего не понимаю, но думаю, что смогу найти ответ, если отправлюсь к Холливелам. Одна мысль — и я уже на кухне розового особняка. Все сидят за столом и со скучающим видом ковыряют в тарелках. Все сидят с кислыми лицами, будто на улице случился, как минимум, апокалипсис. Одна только Джесс более-менее оживлённая, но уже достаточно уставшая. Хочет спать, день в новом саду её измотал. — Принцесса, сегодня застолье в твою честь? — улыбаясь, я касаюсь ладонью её нежной щечки. Но ребёнок на меня не реагирует. Как и все остальные. — Вы чего все хмурые такие? — оглядывая всех, спрашиваю я. - Мел? Мика? —, а Линда и не поднимает на меня взгляд. Микель уставился в окно и медленно пережёвывает шарлотку. Неужели они настолько обижены на меня? — Любимая, прости меня… Там, на дороге, случилась какая-то хрень, кажется, я попал в аварию, поэтому так задержался, — я целую жену в висок, а она, будто и не чувствует. Лишь всхлипывает. - Мел? — я касаюсь её плеча. - Эй! — обращаюсь уже ко всем. — Что происходит?! — машу руками, желая обратить на себя внимание. Но тщетно. Тишина. Сидят, молчат, едят. - Вай? Да ладно вам! Это уже не смешно! — я сажусь на своё место, где стояла тарелка и лежала ложка. Есть шарлотку ложкой… Оригинально. Вся эта ситуация выводит из себя. Я не понимаю, что происходит?! Пытаюсь поднять ложку, но она кажется мне неподъемной и будто приклеенной к столу. Какого…?! — Да что здесь происходит?! — с психу машу рукой, и несчастная ложка валится на пол. И, хвала всем яблокам на свете, семья повернула головы на звук! Но не на меня, нет. Пайпер без слов подняла упавший столовый прибор и так же без слов заменила его на другой. Затем вновь села на свое место, лишь обведя присутствующих взглядом и слегка улыбнувшись малышке Джесс. Совершенно не понимаю ее поведения, не понимаю поведения остальных членов семьи и их пустых взглядов. — Может, объясните, какого черта? — не сдерживаюсь я, ощущая как тело вновь пронзают иглы, ощущая дискомфорт и чувство непонятной тревоги. Вскакиваю с места, наблюдая за тем, как эти люди продолжают жевать, игнорируя меня. Словно не видят. Из-за угла показывается белоснежная кошачья морда, замечаю ее, как и она меня. И вроде хочется произнести «Аллилуйя! Хоть кому-то я не безразличен!», но зверь тут же шипит, а ее шерсть становится дыбом. Впрочем ее поведение со дня нашей встречи мало чем отличалось от сегодняшнего. — Иди сюда, звереныш, — стараюсь говорить более-менее ласково и спокойно, но мои слова действуют на кошака не менее странно, чем упавшая ложка на семейство Холливел. — И чего ты морду свою кривишь? — так же спокойно спрашиваю я, наклоняясь, чтобы погладить кошку, но она шипит на меня и ощетинивается. — Что с тобой? — удивляюсь такому поведению животного. Когда у нас отношения успели настолько испортиться? — Что с тобой? — слово в слово повторяет Пайпер, обращаясь к кошке. — Милая? Чего ты боишься? — Вы издеваетесь?! — на меня — ноль внимания. Всё внимание — к долбанной пушистой истеричке! — Ну и чего ты выпендриваешься, дурында? — делаю шаг ближе к питомице Холливелов, но та с воплями и визгами убегает в другую комнату. — Странная она… — хмыкает старшая зачарованная. — А вы, значит, нормальные, да?! Да хватит меня игнорить уже! Я не виноват, что так случилось! Да с кем я разговариваю вообще?! — не увидев никакой реакции даже от дочки, выхожу из кухни и с психу ударяю кулаком по стеллажу, что с него падает и разбивается ваза. И… Ничего. Мать Линды ругает кошку, опускается рядом со мной и собирает осколки. — Я сам уберу, миссис Холливел. Простите… Я не хотел, — касаюсь плеча женщины, затем пытаюсь остановить её, убирая руки от осколков, но она снова меня не замечает. Может, опять магия? Может это действие какого-то зелья? Не понимаю… Но меня «не увидели» ни спустя час, ни спустя два часа, ни позже. Сейчас все уже разошлись по своим комнатам. Дети лежат в кроватях и не чувствуют моих касаний к себе. Не слышат моего голоса. И мне по-настоящему становится страшно. По телу пробегает неприятный холодок, он заставляет меня снова обнять себя руками, будто поддерживая себя, чтобы не рассыпаться. — Спи спокойно, Джесси… Завтра мы обязательно купим тебе самый вкусный торт, — я касаюсь пальцами её лба, а она во сне чуть морщит лобик, а затем улыбается. — Сладких снов, Мика, — сын зарывается в одеяло с головой и ложится ближе к стенке. А Мел… Я ложусь на свою половину кровати и аккуратно провожу по её спине, плечам… — Милая, прости меня, — тихо говорю я, снова натыкаясь на тишину в ответ. Нет реакции. Ни на голос, ни на касания. — Мел… — я зову её и слышу тихий всхлип. Плечи любимой дрожат, а её руки сжимают подушку. — Линда, пожалуйста… — её слёзы рвут мне сердце. Душа сжимается в маленький комок, сравнимый с крохотной точкой на тетрадном листке. — Заметь меня, — я целую её в шею. Я целую её в плечо. Мел переворачивается на другой бок, ко мне лицом. — Посмотри на меня, Мел, — тихо, умоляюще прошу её я. Но взгляд любимой проходит сквозь. — Вернись ко мне… — она шепчет еле слышно, почти одними губами. Ее слова ножом по сердцу. Но я ведь здесь, я рядом! Почему ты не видишь меня, почему так горько и надрывно плачешь, закусывая и сжимая пододеяльник? Хочу вытереть капли твоих слез, подношу палец к щекам, но ты утыкаешься в подушку, вновь что-то произнося. Ты зовешь меня. — Любимая, я рядом, — касаюсь твоих волос, целую плечо, утыкаюсь носом в шею и вдыхаю твой такой родной аромат. — Что же мне сделать, Мел? Что мне делать? Я в полной растерянности, безумии… Я схожу с ума, видя твои слезы, и не понимаю как все изменить. Моя душа плачет вместе с тобой. Без слез, но я отчетливо ощущаю, как рвет мою душу при виде тебя, как сердце обливается кровью, когда ты произносишь мое имя, а затем горькое «Вернись». — Милая, я здесь! — отчаянно пытаюсь обратить на себя внимание. Отчаянно пытаюсь взять свою ведьмочку за руки и успокоить, уверить её, что я рядом. — Я с тобой! Посмотри на меня! — я сам начинаю сходить с ума от своего бессилия и твоей боли. — Посмотри на меня, пожалуйста! — дрожащими пальцами я продолжаю проводить по твоим волосам, по твоим щекам и мой голос звучит громче и безумнее. Но до тебя не докричаться, ты не чувствуешь моего касания, ты так и не видишь меня, как бы я не старался привлечь твоего внимания… Может быть мое «исчезновение» действие какого-нибудь заклинания? Тогда почему же ты бездействуешь? И почему так убиваешься? Ведь действие любого зелья когда-нибудь да пройдет, заклинания развеются и мы опять будем вместе! Нужно только время… Нужно только подождать… Обессилившая от слёз, ты, наконец, засыпаешь. А я… Я не могу сомкнуть глаз. Продолжаю гладить тебя по волосам. Не знаю, что заставляет меня подняться с кровати и оставить тебя. Чувствуя опустошенность и отчаяние, я еле перебираю ногами, спускаясь вниз по лестнице. В гостиной мне опять мозолит глаза моя фотография в чёрной рамке. В вазе стоят гвоздики, а в подсвечниках — затушенные чёрные свечи. Нет. По телу пробегается предательский холодок. Я вспоминаю, как проснулся посреди дороги… Нет, нет! Возле фотографии лежит папка и первая бумага в ней носит страшное название «Свидетельство о смерти». Внутри все словно обрывается. А все эти странности складываются в единую жуткую картину, которой не хочется верить. Нет… Не может быть! Не должно так быть. Во мне тут же поселились тревога и страх. Страшно подойти ближе и прочесть имя погибшего, хотя я и так прекрасно догадываюсь чье имя напечатано на этой бумаге. «Александр Уоррен Романофф» — резанувшие взгляд, расплывающиеся слова с цифрами о годах моей жизни. Моей жизни! Которой теперь просто нет… Нет и уже не будет! Никогда! Именно поэтому ты меня больше не видишь! Чертова авария! Чертов автомобиль! Чертов ремень безопасности! Мне кажется, я схожу с ума, но я не верю, что все это правда. Чертова правда! Не находя себе места, злясь и психуя, швыряю папку с документами, резко и уверенно спихнув ее со стола. Точь в точь как ситуация с вазой. Видимо, эмоции придают мне силу. Разлетевшиеся бумаги лишь еще одно доказательство того, что меня больше нет. Заключение медэксперта, фото покореженного и разбитого автомобиля и куча бумаг из морга… Следом летит и фотография. Осколки стекла рамки сыпятся к моим ногам, ваза с гвоздиками разбивается вдребезги, а цветы валятся и оставляют мокрые пятна на светлом ковре. Я не верю. Я не хочу верить. И чувствую, как в груди не бьется сердце. — За что?! — срываюсь и кричу во всю глотку, желая разгромить все вокруг, привлечь к себе внимание если не членов семьи, то хотя бы кого-то свыше. — Почему?! Почему именно я?! Сейчас, когда, к чертовой матери, все начало налаживаться?! — злюсь и ненавижу себя за то, что опять оставил семью, заставил всех страдать. Ненавижу себя за то, что вновь причиняю любимой боль. За то, что у Джесс больше не будет отца, а Мика вновь лишился возможности быть счастливым. — Почему сейчас?! — снова кричу я, падая на колени и прижимая руки груди, не чувствуя под коленями пола. Кошка, видя и слыша меня, снова шугается, а остальные… Остальные спят. А я… Я уже заснул. Навсегда. Заснул и оказался в собственном кошмаре. В собственном аду. Я мёртв. Не верю в это. Не знаю как поверить. Сижу среди разбросанных заключений о смерти, бумаг, фото и не верю в их существование. Пробегаю взглядом вновь и вновь лишь по одной фразе: «Смерть наступила…», а в сознании всплывают страшные моменты того, что произошло. Визг тормозов, удар, скрежет металла, крики, сирены… И боль. Дикая боль во всём переломанном, истыканном осколками теле. Я лежал на холодной и грязной дороге, доживая последние минуты своей жизни, а в голове не было ни одной мысли. Просто шум и странный гомон, словно у кого-то никак не получалось настроить радиоприёмник. Сейчас мне кажется это страшным сном. А за окном уже показались первые лучи солнечного света. Еще несколько минут — и кто-то торопливо спускается по лестнице. Поднимаюсь с пола, чувствуя себя неловко, непривычно. Сейчас, после осознания случившегося, не понимаю как управлять тем, что у меня еще осталось. Душой. Как можно одновременно чувствовать невероятную легкость и свободу, и тяжелый, почти неподъемный груз, навалившейся на меня безысходности, боли и тоски? Что мне со всем этим делать в этом мире? Почему, если я все же умер, я остался здесь? Для чего? Я осматриваю погром в комнате и жду реакции того, кто спустился. Мел… Мел… Не молчи. Я здесь. — Прости меня, — шепчу, вновь видя твои слезы. Кажется, и ты все осознала.