Smile.

******* - Как вы думаете, кто в вашей группе самый сексуальный? – оживленно спрашивает ведущая и кокетливо улыбается, стреляя глазами в сторону ДжейБи. Джебом не реагирует и только зевает, спрятавшись за плечом клюющего носом, но старательно смеющегося на камеру БэмБэма. В этом, наверно, и заключается особая прелесть жизни знаменитости: не нужно никакой любви, романтики и даже секса, хотя, кого Марк обманывает, секса тоже хочется, но меньше. Только хорошенько выспаться и поесть, не обращая внимания на углеводы, жиры и диеты, названные в честь специалистов с мудреными иностранными фамилиями. Марк ждет. И невольно усмехается, когда слышит знакомый бодрый голос: - Конечно же, я, разве у вас есть какие-то сомнения? Джексон ярко улыбается на камеру, и Марку кажется, что можно ослепнуть, только взглянув на этот белоснежный оскал, точь-в-точь как в рекламе зубной пасты. Ведущие начинают бодро переговариваться с Ваном, и Туан испытывает к нему легкое чувство благодарности: Джексон в очередной раз взял огонь на себя, позволив одногруппникам мирно дремать на заднем плане и изредка вставлять подходящие реплики. Он все время улыбается. Заразительно, ярко, так, что невозможно не улыбнуться в ответ. Марк так не умеет, он другой, тихий, спокойный, и если Вана можно сравнить с бушующим вулканом, взрывным и кипучим, то Туан скорее напоминает… Да он и сам не знает, что напоминает, ему слишком хочется спать и оказаться как можно дальше от чересчур активных ведущих, которые пристают к нему с однотипными вопросами, повторяющимися от шоу к шоу. - Сальто, сальто! – скандируют остальные гости, и Джексон, подбросив кепку в воздух, делает очередной эффектный трюк. Марк громко зевает и меланхолично думает, что было бы круто, если бы все благополучно забыли, что он тоже мастер акробатики. Выполнять трюки нет ни малейшего желания, да и зачем, когда есть Джексон? Джексон всегда в центре внимания, он рожден для того, чтобы быть жизнерадостным и обаятельным. Он рожден для того, чтобы красиво улыбаться. Эфир наконец-то заканчивается, и Марк старательно кланяется и говорит дежурные слова благодарности, с трудом сдерживая ликование. Полчаса протокольного общения с ведущими и стаффом, сорок минут на минивэне – и он окажется дома, и следующий пункт из расписания, радиоэфир, будет только вечером. Он идет по коридору, едва не натыкается на засыпающего на ходу Югёма и украдкой кидает взгляд на Джексона. Ван продолжает улыбаться, глядя куда-то перед собой, и Марк невольно вздрагивает, потому что это действительно странное и немного пугающее зрелище. У Джексона черные круги под глазами, осунувшееся лицо и пустые глаза, в которых отражается плохо скрываемая усталость, волосы, выкрашенные в белый цвет, который ему совершенно не идет, на лице толстый слой макияжа, который раздражает и портит кожу. А еще – улыбка, натуральная настолько же, насколько и фальшивая. Ван слегка морщится и вновь расплывается в оживленной улыбке, когда к ним подходит его знакомая по какому-то очередному шоу. Какому именно, Марк уже не помнит, Ван снимается везде, где только можно, Туан видит его оживленное счастливое лицо по телевизору чаще, чем собственную мать, и что-то екает в душе, когда девица вешается на Джексона, обхватывая его тонкими руками. От нее за километр пахнет какими-то вонючими духами, она что-то радостно щебечет, заглядывая Вану прямо в глаза, и Марк едва сдерживается, чтобы не схватить ее за наращенные волосы и заорать, что они, мать твою, не спали почти двое суток, а Джексон и того больше, и он вот-вот вырубится прямо у ее ног, затянутых в леггинсы, если она не отъебется. Но девица из популярной женской группы, к тому же их сонбэ, поэтому Марку приходится улыбаться ей и даже отвесить какой-то неловкий шаблонный комплимент. Она делает вид, что ей это нравится, но продолжает смотреть только на Вана. Марк жалеет, что забыл, как по-корейски будет «иди ты к хуям». В машине они вырубаются практически сразу. Ёнджэ засыпает, положив голову на плечо ДжейБи, на коленях лидера спит Джуниор, открыв рот и забавно сопя во сне, и Туан не удерживается и делает снимок на телефон, потому что картина до омерзения умилительная. Югём сидит, откинув голову назад, и негромко похрапывает, а БэмБэм что-то бормочет себе под нос, кажется, на тайском. - Слава богу, завтра надо куда-то идти только вечером, - вполголоса говорит Марк. И вздрагивает, когда слышит чужой шепот: - Мне нет. У меня завтра съемки для шоу с утра, потом – фотосессия, а дальше, кажется… Джексон не договаривает и внезапно замирает. Уснул, понимает Туан и молча смотрит на его умиротворенное, спокойное лицо, в кои-то веки лишенное этой набившей оскомины отвратительной улыбки, и сердце болезненно сжимается от странного щемящего чувства. Помедлив, он стаскивает с плеч плотную джинсовую куртку и укрывает ею Вана, который морщится и что-то бормочет. БэмБэм, не просыпаясь, с готовностью ему отвечает, и Туан с трудом подавляет желание кинуть в него чем-нибудь не особо тяжелым, потому что это уже клиника. Но вместо этого треплет донсэна по спутанным волосам и отворачивается, косясь на мирно спящего Вана. Сумасшествие заразно, и у Марка, наверное, тоже клиника. Они подъезжают к общежитию, и машина резко останавливается. Марк толкает сидящего рядом Вана, тот вздрагивает и сонно моргает. Затем резко вздрагивает и расплывается в широкой улыбке, и Туан внезапно испытывает неконтролируемое раздражение и выпаливает, резко дергая дверную ручку: - Какого хера ты продолжаешь улыбаться? Что, так рад меня видеть? Джексон изумленно округляет глаза, и Марк резко выскакивает из машины, ежась от пронизывающего ветра. - Ты куртку забыл. - На плечи ложится плотная ткань, и рука Джексона сжимает его плечо. – Спасибо. Кажется, в ДжейБи встроена какая-то автоматическая программа, потому что он ухитряется дойти до квартиры с закрытыми глазами, нащупать в кармане ключи и ловко открыть дверь, пребывая, по всей видимости, в стране Морфея. Сонный менеджер без сил валится на диван в гостиной, Ёнджэ, зевая, накидывает на него плед, а Марк плетется в их с Ваном комнату, больше всего на свете мечтая оказаться на мягком матрасе. - Эй, - говорит Джексон и захлопывает за собой дверь. – Хороший эфир выдался, да? – Он улыбается, ярко и ослепительно, так что у Туана сводит зубы, и продолжает, стягивая с себя майку. – Сонсэнним был таким милым, он обещал, что скоро будет еще один эфир, и меня позовут специальным гостем… У него красивый пресс с ярко выраженными кубиками, четкая линия ключиц, спутанные волосы, усталые, полные чего-то темного и надрывного глаза и сияющая улыбка, от которой у Марка сжимается все нутро. Он рывком стягивает с себя толстовку и отрывисто выплевывает, глядя на Вана в упор: - Прекрати улыбаться так. Ван обрывается на полуслове и смотрит на него с нескрываемым удивлением: - Как, так? - Так, будто мы в эфире, - отвечает Марк. – Как будто я тебе чужой. Глаза Вана наполняются чем-то таким, от чего у Туана екает сердце. Он молча садится на свой матрас, поднимает голову и, помедлив, говорит: - А я по-другому не умею. - Чуть помолчав, он добавляет: – Уже не умею. Почему-то Марку больно до красных бликов перед глазами. А Джексон снова улыбается, сложив руки на груди и глядя на него в упор. Улыбка точь-в-точь как из рекламы зубной пасты. Нереальная в своей идеальности и абсолютно фальшивая. ****** - А сейчас будет конкурс на скоростное поедание суши с васаби! – говорит ведущая, и гости программы отзываются недовольными возгласами. Больше всех возмущается Джексон, что-то громко крича про то, что он иностранец, на что остальные реагируют радостным смехом, и Марк с трудом подавляет желание выключить идиотскую передачу к херам. Это какая-то особая фишка азиатских шоу со знаменитостями – заставлять их выглядеть неловкими и глуповатыми: корчить идиотские рожи, танцевать странные танцы, несмешно пародировать других звезд, и, конечно, поедать всякую гадость, от которой потом безумно болит живот. Марк вспоминает последний эфир, на котором ему пришлось съесть пару чилийских перцев в качестве наказания, и невольно кривится, наблюдая за тем, как на экране Ван давится суши, запихивая в рот сразу несколько порций. Джексон на экране выглядит по-идиотски счастливым и довольным жизнью. Эпизод был снят неделю назад, и Джексон в реальности долгое время блевал над унитазом после этих чертовых суши, практически полночи просидев на кухне, пытаясь заглушить изжогу таблетками и холодной водой. Марку до безумия хотелось помочь, но он, черт возьми, ничего не мог сделать, кроме, конечно, того, чтобы подержать Вану волосы или принести ему очередной стакан минеральной воды. Ощущение собственного бессилия вызывает укол в груди даже сейчас, и Марк ложится на матрас, наблюдая за тем, как на экране Ван напяливает на себя кричащий розовый бант. У него сегодня практически нет никаких пунктов в расписании, только визит на какое-то утреннее шоу и тренировка, и почему-то он ощущает себя виноватым. Он сейчас лежит и смотрит на то, как Джексон кривляется на камеру, в то время как Ван кривляется на камеру уже в другом месте. Это какая-то бесконечная рекурсия, из которой нет выхода, и в глазах начинает рябить от ярких цветов на экране. Дверь распахивается, и на пороге появляется Ван. На уставшем лице размазаны остатки макияжа, некрасиво, но почему-то Туану нравится. Джексон устало потирает шею и, сделав шаг вперед, падает на матрас и утыкается лицом в одеяло. Марк смотрит на его напряженную спину, туго обтянутую яркой футболкой с причудливым принтом, и тихо спрашивает, поднимаясь со своего матраса и садясь рядом: - Ну как? - Да очень круто! – отзывается Ван и поднимает голову. – Сонбэ такие классные, мы лазали по камням и пытались поймать рыбу при помощи подручных средств. Это было так весело, так… - он замолкает и садится на кровати, ероша спутанные волосы, – так… познавательно. Я получил бесценный опыт, и… - на его лице возникает уже знакомая Туану улыбающаяся гримаса, – и… У него светлые волосы с отросшими черными корнями, и почему-то перед глазами Туана возникает темноволосый Ван додебютных времен, смешной, несуразный и очень забавный. У него были черные волосы и живые глаза, а еще он постоянно улыбался. Не так, как сейчас, а по-другому. Так, что у Марка не екало сердце от ощущения того, насколько это все неправильно и фальшиво. - Хватит, - говорит он и кладет голову Вану на плечо. – Не надо. Джексон удивленно моргает, и Туан повторяет, заглядывая ему в глаза: - Здесь не нужно. Со мной не нужно. Все хорошо. Он ждет, что Ван ни черта не поймет, потому что, видит Бог, Марк и сам ничего не понимает. Все становится слишком запутанным и сумбурным, он растворяется в собственных неловких чувствах, а Ван продолжает улыбаться, будто у него какой-то лицевой паралич, и он просто не может избавиться от этого отвратительного псевдорадостного выражения. Внезапно он резко выдыхает, и улыбка пропадает, сменяясь выражением усталости и чего-то такого, от чего у Марка вновь екает сердце. Ван качает головой и глухо говорит: - Как же я заебался, Иен. - Он называет его китайским именем, и почему-то от этого становится тепло и хорошо. – Как же они меня все заебали. Он придвигается ближе и утыкается лицом в его плечо, ссутулившись и всем своим видом напоминая маленького испуганного дикого зверька. Марк обнимает его за плечи и молча гладит по спине, чувствуя пальцами выступающие позвонки. Джексон Ван может быть сколько угодно крутым и сексуальным, ставить невероятные рекорды в фехтовании, делать сальто и смешить людей одной-единственной фразой, но в первую очередь он человек. С размазавшимся макияжем, хронической усталостью, постоянной депрессией и тоской по дому, потому что в Корее, мать ее, не всегда радужно и прекрасно. - Я ненавижу, когда ты улыбаешься, - бормочет Туан и вздрагивает, когда кожей чувствует, как Ван смеется. - Я знаю, - Он поднимает голову. - Наверное, поэтому с тобой я… Он не договаривает и прикрывает глаза, кладя голову ему на плечо. Марк гладит его по жестким от краски волосам и мысленно заканчивает фразу за него. С тобой я могу почувствовать себя настоящим. И это действительно здорово. ****** - Я не понимаю, как вы уживаетесь, честно, - говорит ему Джинён. – Вы же такие разные. - Естественно, мы разные. - Марк понимает, на что он намекает, но пожимает плечами, делая большие глаза. – Я выше, старше, а еще сальто у меня получается круче. - Твою мать, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, - чуть громче, чем нужно, отзывается Джинён и тут же воровато оглядывается, потому что в гримерной огромное количество народа, а менеджер вряд ли погладит по голове за бранные слова. К счастью, на Джуниора никто не обращает внимания, и он вновь поворачивается к Туану и чуть тише добавляет: - Ты же практически всегда молчишь, а он треплется как заведенный. Нет, я не говорю, что это плохо, просто… - Он замолкает, видимо, пытаясь подобрать слова. – Вы какие-то несочетаемые. Он смотрит куда-то за спину Марка. Туан поворачивается и видит Вана, который, оживленно размахивая руками, что-то рассказывает хихикающей нуне-стилисту. Словно почувствовав на себе его взгляд, Джексон оборачивается и смотрит на него, слегка прищурившись. Казалось бы, все достаточно обыденно, но есть в том, что Ван смотрит на него так открыто и внимательно, что-то по-настоящему интимное. Ладони почему-то становятся влажными, и Марк вытирает их о тщательно отглаженные нуной для выступления брюки из дурацкого блестящего бархата. Ван разговаривает много, порой даже слишком много. Он говорит на телевидении, говорит во время радиоэфиров, говорит на фанмитингах и во время музыкальных шоу, говорит, когда они едут куда-то в машине, это просто удивительно, как у него элементарно не садится голос и не кончается словарный запас на корейском. Хотя, зная Джексона, тот, скорее всего, сразу же перейдет на мандарин, затем – на кантонский, английский и какой-нибудь еще язык, который знает компанейский-парень-мастер-общения-Джексон-Ван. Марку вот так слабо, поэтому иногда он немного завидует. Наверно, это круто, когда ты можешь быстро найти общий язык с любым человеком. Болтовня Джексона – это практически всегда бессмысленный бред о всяких просмотренных телешоу, смешных видео с собачками и классных нунах, с которыми он в очередной раз где-то там снимался. Нун очень много, они все из известных групп, но в голове Марка они все «телки Вана». Запоминать их имена почему-то совсем не хочется. Болтовня Джексона, когда захлопывается дверь в их маленькую комнату, и они остаются один на один, – это нечто по-настоящему душевное и родное. Ван рассказывает о своих буднях времен занятий фехтованием, о своей семье, по которой безумно скучает, и Марку тоже становится грустно, потому что Джексон, хоть и старается этого не показывать, скучает очень заразительно. О школьных приятелях и смешных случаях из тех давно прожитых дней, когда не было «дикого и сексуального Джексона Вана», давно-давно, хотя и не так давно, как кажется. Джексон говорит много, иногда сбиваясь на смех, иногда замолкая, потому что затрагивает что-то слишком личное, но всегда договаривает до конца. И Марк слушает, лежа рядом на матрасе, и говорить совсем не хочется, только слушать, мысленно представляя эпизоды из чужих давно прожитых дней. Иногда его прорывает, и он начинает говорить. Не так много, как Ван, но тоже о личном. У него тоже есть семья, по которой он безумно скучает, есть много давно забытых и не очень воспоминаний, которыми хочется с кем-то поделиться, потому что они распирают изнутри, как сжатый воздух –воздушный шарик. Ван слушает и изредка что-то отвечает, и Марку становится хорошо, потому что Джексон начинает улыбаться. Не как нунам из телевизора, не как фанатам и своим многочисленным звездным приятелям, а как-то по-особенному. Марк хранит эти улыбки глубоко-глубоко в сердце, потому что они слишком бесценны, чтобы ими с кем-то делиться. Иногда разговоры бывают совсем интимными. Марк потерял девственность со стажеркой из агентства, Джексон – в четырнадцать, с французской рапиристкой, которая была аж на четыре года старше. Туану завидно, потому что это круто, и почему-то он думает, что Ван хорошо трахается. В голове возникают яркие картинки, и Марк клянет последними словами запрет компании на отношения и длительный, практически хронический недотрах. Зато первый поцелуй у него случился раньше, с девочкой по имени Стейси. Джексон говорит, что Стейси – это классное имя, как у девушек из команды болельщиц или студенческого братства. Марк пожимает плечами и пытается вспомнить, как выглядела та самая Стейси. Почему-то он помнит только светлые волосы и пахнущие арбузом густо намазанные блеском губы. «Целовальную» девчонку Вана звали Лю Мэй, и он задумчиво заявляет, что, кажется, видел ее на одном из китайских фансайнов. Марк представляет стройную сногсшибательную красотку и огорчается. Потом представляет жирную прыщавую девицу в обтягивающих лосинах и почему-то радуется. Комната становится чем-то вроде крепости. Воздушным замком только для них двоих, в котором можно смыть потекший макияж, надеть старую, совсем не айдольскую одежду и не притворяться. Ведь, когда Джексон выйдет за порог, он вновь станет знакомым Джексоном Ваном с белоснежной улыбкой и неиссякаемым запасом дурацких шуток. Марк вновь будет привычным молчаливым хёном, серьезным и загадочным в глазах восторженных поклонниц. Но, когда закрывается дверь в комнату, они могут быть просто собой. Ван может говорить о том, что его по-настоящему тревожит, а Марк будет просто слушать, потому что звук голоса Кайе звучит для него успокаивающе. Ему, кстати, нравится китайское имя донсэна. Иену кажется, что оно подходит ему больше. - Мне нравится, когда он рассказывает мне про котиков, - говорит Марк. Глаза Джинёна округляются, и он недоверчиво смотрит на Туана, на что тот добавляет, улыбаясь: - Люблю котиков, знаешь ли. И бросает незаметный взгляд на Джексона, который как раз делает с кем-то очередное селфи. У них есть одно большое одиночество на двоих и пара ключей от воздушного замка. В который посторонним вход запрещен строго-настрого. ******* - Эй, - говорит ему Ван и садится близко-близко, так что Марк может чувствовать исходящий от него запах конфет с патокой. Конфеты изначально подарили Туану (какая-то фанатка на фанмитинге), но Джексон без зазрения совести присвоил их себе, правда, перед этим пробормотав нечто вроде: «Извинилюблюэтиконфетыявозьмупарочку». Марк не может отказать, потому что в последнее время Ван присваивает слишком много того, что когда-то было только его, Марка Туана. Он берет себе его вещи, начиная от толстовок и кончая футболками, которые Туан совсем не любит кому-то отдавать, не потому что жадный, а потому что именно футболки ему дороже всех предметов гардероба. Наверно, именно поэтому Джексон футболки всегда возвращает. Только они будто теряют свою принадлежность, пропитываясь запахом Вана и теплом его тела. Когда Марк надевает их, он почему-то думает, что это слишком интимно. Так, что он чувствует себя настоящим извращенцем, когда надевает футболку и вдыхает этот ни на что не похожий аромат. Пахнет чем-то родным и очень возбуждающим одновременно. Пахнет Кайе. Джексон присваивает себе его личное пространство. Марк не любит чужих прикосновений и близких контактов, и, когда во сне Ван прижимается к нему практически всем телом, закидывая ногу ему на бедро и утыкаясь лицом в плечо, это кажется неловким и неправильным. Туан боится пошевелиться, почему-то становится жарко и душно, воздух в легких будто испаряется, а еще его словно разрывает от противоречивых эмоций и чувств. Хочется оттолкнуть Вана, потому что все это грозит вылиться во что-то непоправимое, во что именно, даже сам Марк представляет с трудом, но это слово бьется в голове набатом, заглушаемое разве что умиротворенным дыханием донсэна. И в то же время хочется погладить Джексона по волосам, спутанным, по-дурацки покрашенным и небрежным. Они мягкие, думает Марк в один из таких вечеров и ловит себя на том, что поглаживает Вана по макушке. Тот что-то бормочет во сне, почему-то на французском, и Туан с легким раздражением думает, что наверняка ему снится какая-нибудь златокудрая француженка из его спортивного прошлого. Джексон дышит слишком громко, и Марк проникается уверенностью, что ни за что не сможет заснуть. И тут же засыпает, чувствуя теплую ладонь Вана у себя на предплечье. Постепенно это становится привычным и нужным. Настолько, что, когда у Вана очередной ночной эфир, и их расписания не совпадают, Марк ворочается на холодном просторном матрасе и отчаянно скучает по всем этим громким и раздражающим звукам. И по ощущению чужого тепла, и чувству защищенности. Джексон присваивает себе его мысли. Беспардонно, нахально, как умеет, пожалуй, только он. Он вторгается в разум Марка и занимает собой все, до чего может дотянуться, и Туан понимает, что Вана слишком много. Много-много мелких деталей, которые складываются в один большой и очень красочный паззл. И каждую Марк тщательно обдумывает, потому что не думать о Ване не получается. Это как-то естественно, чистый рефлекс. У Джексона много-много пар носков, почему-то серых, куча карамелек в большой коробке из-под чая, которые он постоянно пытается скормить Марку. Туан сопротивляется, что-то бубня про кариес, но вяло, потому что Ван слишком аппетитно ими хрустит. У Джексона красивое китайское имя Кайе и европейское, которое почему-то нравится Марку намного меньше. Он любит называть его «Кайе», тихо, с придыханием, и почему-то Ван каждый раз вздрагивает и смотрит на него в упор. Так, что Туан смущается и набивает рот карамельками, чувствуя на языке цитрусовый вкус. У Джексона классный плейлист в телефоне, смешное сонное лицо по утрам, и вообще, он весь какой-то совершенно удивительный. То, что раньше казалось обыденным, теперь становится для Марка по-настоящему притягательным и волнующим. Даже его улыбка, та самая, которая на камеру. Марк по-прежнему ее не любит, но понимает, что она нужна для имиджа и разных других статусных вещей. Ведь ему Ван улыбается по-другому, и от осознания того, что больше никому он не показывает себя с другой, удивительной стороны, заставляет ощущать в груди теплое чувство счастья. Этим не хочется делиться, потому что такие бесценные вещи должны принадлежать только ему одному. А еще Джексон присваивает себе его сердце. И отдавать как поношенные футболки, похоже, не собирается. Джексон продолжает сидеть практически вплотную, от него пахнет шампунем и карамельками, с влажных волос прямо на колени Марка падают холодные влажные капли, и Туан хочет отстраниться, ведь это слишком смущает, но Ван хватает его за плечи и притягивает к себе ближе. Смотрит ему прямо в глаза, затем подается вперед и целует. От него пахнет цитрусовыми конфетами и, вот парадокс, зубной пастой, и Марк коротко выдыхает, когда пальцы Вана ложатся на его спину, а в рот вторгается настойчивый язык. Раздается легкое шуршание, наверно, это упали на пол фантики от конфет, и почему-то в голове мелькает мимолетная идиотская мысль, что Джексон так хорошо целуется, потому что успел неплохо натренироваться на французских фехтовальщицах, но она тут же пропадает, потому что, черт возьми, слишком хорошо, аж до дрожи. Ван отстраняется, и Марк невольно хватается за его плечи: голова кружится, как от долгой поездки на карусели. - Эй, - говорит Джексон и улыбается. Марк улыбается в ответ, совершенно по-дурацки, точь-в-точь как влюбленная девчонка, и отвечает: - Эй. И, приблизившись, вновь касается губами его губ, босыми ногами елозя по противно шуршащим фантикам. Джексон присваивает его самого, целиком и без остатка, и Марк совсем не против. Ни чуточки. ******* - Что между нами происходит? – вопрос совершенно идиотский, и Марк ощущает себя плаксивой девчонкой из дорамы, которая пытается добиться от кавалера долгожданного признания и колечка на пальчик. Ван, который, чертыхаясь, пытается достать из чемодана помятый свитер, резко оборачивается и смотрит на него с легким недоумением: - Что? – спрашивает он, и Марк едва сдерживается, чтобы не швырнуть в него сложенной парой носков. Вопрос действительно дурацкий, но просто сам Туан не знает на него правильного ответа. Они по-прежнему разговаривают по душам, по-прежнему много-много времени проводят вместе, даже слишком, так что даже Ёнджэ, который, кажется, способен не заметить направляющийся на кухню полк вооруженных солдат, интересуется, когда они успели так подружиться. Марк в ответ парирует, что Ван купил его за халявные карамельки, на что Чхве согласно кивает и отвечает, что за карамельки он тоже бы продался, а Туан почему-то ощущает себя шалавой. Джуниор смотрит как-то до блевоты понимающе, и Марку хочется броситься ему на шею и спросить, как жить и что делать дальше. Особенно когда ты постоянно обжимаешься с Джексоном Ваном. Они целуются везде: в пустой гримерке, в комнате, даже на кухне, - и сердце Марка стучит быстро-быстро, потому что в любой момент может зайти кто-то из одногруппников, и тогда не избежать дурацких вопросов и разбирательств. Вана это, кажется, совсем не волнует, потому что он зажимает его между холодильником и обеденным столом, так что Марк ударяется макушкой о белоснежную поверхность и роняет на пол любимый магнит БэмБэма из Токио. Магнит разбивается, и Туана мучает совесть, когда позже он видит громко сокрушающегося донсэна, держащего в руках кусочки керамики. Между ними происходит слишком многое, но вот что, Марк до сих пор не может понять. Но это явно что-то очень сильное. - Тебе интересно, что происходит между нами? – Ван округляет глаза и смотрит на него так, будто Туан сейчас танцует перед ним вальс в обнимку с большой толстой фиолетовой крысой. – Серьезно? - Нет, блядь, я прикалываюсь, - почему-то на китайском огрызается Марк, на что Ван шокированно замолкает, затем швыряет свитер на кровать и подходит к нему вплотную. - Я же вроде как с тобой встречаюсь, - растерянно говорит он. – Нет, ну, я, конечно, могу организовать какие-то там свидания, но, понимаешь, фанатки спалят в два счета. Могу тебя в парк аттракционов сводить, только надо будет с собой кого-то из парней взять, для прикрытия, нет, мы им ничего не скажем, но только пока, ведь… И в этот момент Марк понимает. Четко и отчетливо, как дети понимают, что кашу надо есть ложкой, а шнурки на ботинках завязывать крепко-накрепко, чтобы не споткнуться. Это так же просто, как и сложно, и Туан глубоко вдыхает, силясь справиться с подступившим волнением, потому что сказать такое слишком сложно и тяжело. - Я… - начинает было он, но в этот момент Ван его перебивает: - Я тебя люблю. Говорит почему-то на японском, но Марк понимает и застывает с открытым ртом, выглядя наверняка на редкость глупо. Ван нервно облизывает губы и повторяет, на этот раз на мандарине: - Я тебя люблю. Он ерошит волосы и выдыхает, глядя Марку прямо в глаза: - Черт возьми, я готов повторить это тебе на всех известных мне языках. Я даже помню на немецком и испанском, хочешь? Ихь… ищь… Марк ощущает, что отвратительное едкое чувство неудовлетворенности и боли отступает, и становится удивительно легко, будто кто-то наполняет его тело теплым воздухом. Он захлопывает рот и, шмыгнув носом, говорит, толкая Вана в плечо: - Сука. Джексон, пытающийся судорожно подобрать слова на немецком, кажется, впервые за долгое время теряет дар речи и смотрит на него широко распахнутыми глазами. Марк улыбается и добавляет, поднимая руку и ероша его спутанные волосы: - Я же хотел сказать тебе это раньше. Я же тоже тебя люблю, но ты взял и влез раньше времени, - он говорит это на английском, и как-то у них все действительно получается по-дурацки. Но кто сказал, что в воздушных замках все должно быть идеально и без накладок? - Джексон Ван всегда первый, - бормочет Ван и улыбается в ответ. Затем садится на кровать и притягивает Марка к себе, мягко касаясь губами его виска. Все аккуратно сложенные носки благополучно падают на пол, вещи Джексона раскиданы практически по всей комнате, а еще им вставать через несколько часов и ехать на очередной скучный и неинтересный радиоэфир. Глаза слипаются, и Туан знает, что завтра менеджер будет громко и долго ругаться, ведь они опять будут красоваться с помятыми лицами и огромными синяками под глазами. Марку плевать. У него взаимная любовь и теплый Ван Кайе рядом, а значит, весь мир может подождать. ******* - Как ты думаешь, он хорош в постели? Им кажется, что Марк ничего не слышит, ведь на нем надеты наушники, из которых доносится громкая энергичная музыка. Вот только одно «ухо» перестало работать сегодня утром из-за замкнувшегося контакта, и Туан замирает, старательно делая вид, будто ему совсем не интересен разговор двух участниц популярной женской группы. Одна из девушек, фигуристая, с длинными каштановыми волосами, бросает на Вана быстрый взгляд и шепотом говорит, громко хихикнув: - Думаю, он хорош. Наверняка самый настоящий зверь! Марк едва сдерживается, чтобы не обернуться. Вместо этого он начинает тихонько напевать в такт песне, внимательно прислушиваясь к беседе. Вторая, худенькая, с алыми короткими волосами, слегка краснеет и бормочет, вертя в руках тонкий кожаный браслет: - А я думаю, что он очень нежный и заботливый… Такой, который всегда заботится о своей партнерше, чуткий, внимательный… У него же такие добрые глаза и яркая улыбка! - И член, говорят, тоже неплохой, - прыскает шатенка, на что вторая толкает ее в плечо и хихикает, глядя на бодро разговаривающего с нуной-стилистом Джексона. Марк ощущает, как к лицу приливает краска, будто его застукали за чем-то неприличным, и поспешно отворачивается, утыкаясь взглядом в выкрашенную белой краской стену. Перед глазами моментально возникает множество образов, ярких, смущающих, таких, о которых эти две хорошенькие куколки явно не имеют ни малейшего понятия, и Марк глубоко вдыхает, постукивая кончиками пальцев по сидению кресла. Джексон трахается по-разному. Первый раз был сумбурным и болезненным, когда остальные уехали на репетицию какого-то шоу, в котором они оба не должны были принимать участие из-за несовпадения расписания. Ван лезет к нему практически сразу, как только за громко переговаривающимися одногруппниками захлопывается дверь. Марк не успевает ничего сказать, а губы Вана уже прижимаются к его губам, а язык скользит по нёбу, отчего колени моментально слабеют, и Туан обмякает в его руках, сдавленно выдыхая. Диван в гостиной неудобный и жесткий, на покрывале раскиданы многочисленные мелочи, вроде журналов и ручек, и Марк невольно ойкает, когда в спину больно утыкается что-то острое, что в результате оказывается леденцом на палочке. Губы у Вана мягкие и влажные, он прижимается к нему всем телом, так что воздуха в легких катастрофически не хватает, и Туан может только сжимать ладонями его плечи, когда Джексон… Почему-то «Джексоном» звать его совсем не хочется. Ван стягивает с него футболку и касается губами обнаженного плеча, проводя языком по линии ключиц. Пальцы скользят по груди, замирают, затем сжимают сосок, и Марк глухо стонет, потому что от подобной незатейливой ласки по всему телу пробегает мелкая дрожь: - Кайе… Он и сам не знает почему. Просто хочется именно так, просто именно сейчас это имя настолько подходит ему, непривычно серьезному и решительному. Марк тянет на себя его мятую майку, обнажая смуглую, влажную от выступившего пота кожу. У Кайе красивые сильные руки, пресс с четко выделяющимися мышцами и выпирающие косточки таза, и, черт возьми, Марк никогда не думал, что мужское тело может быть настолько притягательным. Ван стоит на коленях и смотрит на него сверху вниз, и взгляд Туана опускается ниже, на возбужденный член, натягивающий тонкую ткань домашних фланелевых шорт. Девушка из модной женской группы была права: член у Вана действительно впечатляет. Марк убеждается в этом, когда дрочит ему, судорожно схватившись рукой за чужое плечо, чувствуя, как пальцы Кайе сжимают его ствол. Есть что-то в этом особенно интимное и откровенное, когда делаешь это кому-то и одновременно с кем-то, отстраненно думает Марк и выгибается, когда Ван проводит кончиком пальца по влажной от выступившей смазки головке. Почему-то в голову сразу приходят французские фехтовальщицы, но Туан тут же отмахивается от них как от назойливых мух. Какая разница, с кем было раньше? Главное, что сейчас им хорошо. Опыта в анальном сексе у Кайе явно нет, в этом вопросе европейские спортсменки оказались бессильны, и потому Марк громко матерится, когда Кайе пытается вогнать в него сразу два густо намазанных кремом пальца. Ощущение отвратительно болезненное, и Туан несильно пинает Вана ногой в бедро, на что тот виновато вздыхает и вновь начинает поглаживать опавший член. Марк бормочет что-то про то, что его таким идиотским приемом не заткнешь, но Ван начинает дрочить быстрее, прижимаясь влажными губами к изгибу шеи, и все связные слова моментально испаряются из головы. Марк вынужден признать, что к пальцам привыкаешь, а прием действительно действенный. По крайней мере, сейчас говорить практически не хочется. Кайе входит в него мучительно медленно, что-то лихорадочно повторяя, что не будет больно, что все будет классно, что он, Ван, читал, как надо, и Марк сейчас «точно вознесется на вершину блаженства». Туан морщится и думает, что, судя по убогим речевым метафорам, его «вознеситель» явно читал дешевые дамские романы, причем на корейском, потому что ни черта от его действий не классно. Ван двигается порывисто и чересчур быстро, явно не касаясь «той самой простаты», и ему, в отличие от Марка, очень и очень хорошо. Туан молча наблюдает за его лицом, за приоткрытыми влажными губами, за тем, как напрягаются его плечи, когда он буквально втрахивает его в шаткий диван, отчего тот скрипит оглушительно громко, как перекатываются мышцы по смуглой коже, и внезапно впадает в состояние, близкое к трансу. Все происходящее не похоже на все его неловкие и малочисленные попытки заняться сексом, это нечто безумное, сильное, на грани, и Марк задыхается, когда Ван сжимает рукой его член, начиная быстро двигаться ладонью в такт своим толчкам. Простата так и не находится, видимо, потому что в корейских бульварных книжонках о ее местонахождении сообщается мало, но, как ни странно, Марку нравится, несмотря на то, что задница после всего процесса отчаянно саднит. Ван выглядит до неприличия счастливым и торжественно говорит, обнимая его за плечо: - В следующий раз будет совсем круто! Туан смотрит на его заляпанные спермой пальцы, облизывает пересохшие губы и думает, что нет, ни черта не будет, потому что больше он на такое не согласится. В конце концов, у них выступления, и, если он после очередных сексуальных подвигов Вана будет передвигаться, как хромая утка, это будет чревато самой настоящей катастрофой. Джексон, кажется, совершенно не разделяет его чувства, потому что спустя пару недель трахает его в японском отеле, когда их обоих заселяют в одну комнату. А через пару дней еще раз, поставив раком прямо в гримерной, когда остальные гуськом ушли за менеджером покупать газировку. Марк цепляется руками за стойку с косметикой, которая ритмично трясется в такт их движений, практически теряет голову от страха и возбуждения, ведь, черт возьми, в любой момент может кто-то зайти, и думает, что больше точно никогда. И, как назло, именно в этот раз Ван находит «ту самую точку», и все благочестивые помыслы Марка испаряются как дым над затухающим огнем. Джексон Ван трахается по-разному. Иногда – нежно, иногда – грубо, в самых неожиданных местах, и с каждым разом у него получается все лучше и лучше. И к этому, черт возьми, причастен именно Марк, а не какие-то отвратительные французские лягушатницы. А еще после того, как все заканчивается, он всегда притягивает его к себе и касается губами волос, обжигая кожу жарким дыханием. Затем наклоняется к нему и улыбается, счастливо, устало, так что у Марка екает сердце. Он думает, что ради таких моментов, пожалуй, и стоит жить. Ради таких вот наполненных нежностью и любовью искренних улыбок. Музыка стихает, и Марк невольно трясет головой, глядя на стенку отсутствующим взглядом. На плечо ложится теплая рука, и Туан оборачивается, видя стоящего позади Вана. Тот наклоняется к нему и говорит, убирая наушник из уха: - У нас выступление через двадцать минут, ты же помнишь? – Он смеется и легонько треплет его по волосам. – О чем задумался? Марк бросает взгляд назад: девушки уже давно ушли, видимо, на репетицию или запись. Он прикусывает нижнюю губу и серьезно отвечает, поднимая на Вана глаза: - О твоем члене. Ван округляет глаза и качает головой: - Йен, ты извращенец. Да, он извращенец. Да, он помешанный, больной, конченый, намного хуже, чем кто-либо еще, и ему это даже нравится. Намного приятнее сходить с ума с кем-то, нежели быть нормальным и с пустотой в сердце там, где обычно обретается любовь. Марк не любит это слово, если честно, оно слишком пошлое и затертое. - Улыбнись мне, - просит он, и Ван улыбается, смешно морща лоб, а в уголках губ появляются тонкие мимические морщинки. Марк любит его улыбку. Ту, что только для него одного. ******* - Оппа, я хочу с тобой поговорить. Она очень хорошенькая, машинально думает Марк, скользя взглядом по ее ладной фигурке, обтянутой тонким розовым кашемировым свитером и серой юбочкой в горошек. Такой тип, который очень нравится почтенным аджосси, милая, невинная маргаритка, и, что самое интересное, не притворяется. Туан не любит таких чересчур восторженных дурочек, но эта девушка ему нравится, одна из немногих подружек Вана. Он кивает ей и отвечает: - Тебя что-то беспокоит? - Джексон-оппа! – выпаливает она, и у Марка екает сердце, потому что она произносит это настолько решительно, что, кажется, за этим последует какая-то просьба. Вроде передать ему любовное письмо или узнать, встречается ли он с кем-то. - В последнее время он стал намного реже улыбаться. - Она расстроенно хмурится, и ее гладкий аккуратный лобик покрывается еле заметными морщинками. – Раньше он все время улыбался, так ярко, красиво! Как… как… - Как парень из рекламы зубной пасты, - невольно вырывается у Марка. Девушка радостно кивает и улыбается: - Точно-точно, оппа, ты прав! – Она вздыхает, вновь становясь серьезной. – Просто я беспокоюсь за него, не случилось ли у него что-то страшное? Нет, на камеру он продолжает улыбаться, как раньше, но потом, когда она выключается… Может, ты знаешь, у него какие-то проблемы, может, у него неприятности, и… Ее звонкий голосок слишком въедливый и тонкий, и Туан невольно морщится, потирая пальцами виски. Он украдкой кидает взгляд на стоящего в углу Вана: тот болтает с Эмбер, о чем-то оживленно рассказывая и бурно жестикулируя руками. На губах застыла улыбка, но не «из рекламы зубной пасты», а другая, легкая, спокойная и очень естественная. Такая, что Марк невольно улыбается сам, наблюдая за тем, как Эмбер и Джексон над чем-то громко смеются, показывая на экран смартфона. У Джексона Вана тонна недостатков и комплексов, постоянный недосып, усталость на грани хронической и моменты, когда ему слишком грустно, чтобы вести себя как душа компании и веселый идиот. Джексон Ван повсюду раскидывает футболки Марка, ест слишком много сладких карамелек, у него бывают прыщи от неправильного образа жизни, а корни волос по-прежнему черные и раздражающие. Люди любят его радостным и счастливым. Марк любит Вана любым, говоря, что не стоит бояться и прикрываться фальшивой улыбкой, пытаясь за ней спрятать свою неидеальную сущность. Джексон обычно отнекивается, объясняя, что это имидж, образ и все такое. Но, кажется, несмотря на свои уверенные слова, он все равно к нему прислушивается. Потому улыбается тогда, когда хочется, а не когда «надо и нужно». - Так что, оппа? – девушка нервно мнет рукав свитера тоненькими пальчиками и смотрит на него жалобными, широко распахнутыми глазами. Марк вновь косится на Вана, который делает селфи с Эйли и Эмбер, смешно скосив глаза, и говорит, кладя руку ей на плечо и успокаивающе поглаживая: - С оппой все в порядке. Можешь не переживать. - Но почему он тогда так мало улыбается? – она шмыгает носом, некрасиво и совсем не женственно. Как ни странно, это делает ее значительно привлекательнее. Марк поднимает глаза и вновь смотрит на Вана. Тот наклоняет голову и внезапно переводит взгляд на него, встречаясь с ним глазами. Во рту появляется привкус цитрусовых карамелек, и Туан серьезно отвечает, наблюдая за тем, как на губах Вана появляется улыбка: - Потому что он счастлив. – Эйли обнимает Вана за плечи и начинает что-то громко кричать, показывая ему язык. – Только на этот раз по-настоящему. Девушка некрасиво открывает рот и таращится на него, становясь чем-то похожей на глупого барашка. Марк, поколебавшись, вновь гладит ее по плечу, потом разворачивается и идет к столику, где лежит его старый рюкзак. Кажется, там завалялась парочка лимонных леденцов. Сладких, вкусных и очень освежающих. Я люблю, когда ты улыбаешься. Искренне и от всей души, Я ненавижу, когда тебе больно, Обними меня, и я разделю эту боль с тобой. Улыбнись мне, И я обязательно улыбнусь тебе в ответ. Я люблю, когда ты счастлив. Я. Люблю. Тебя. The End