selfhealing.

Этот запах повсюду: его ни выветрить, ни сжечь, ни вытеснить, даже сигаретный смог с дымом реактивов не перебивают этот приторный вкус. Каждый предмет вокруг несёт информацию о своём владельце, каждый дюйм им пропах. Каждый. Чёртов. Дюйм. В мути стылого разума мелькают воспоминания о днях, когда всё было уютно и просто. Вот он якобы невзначай проводит по его руке, потянувшись за газетой; а в следующий раз будто с саркастичной издёвкой ерошит его волосы; ну и после потасовки в переулке словно нехотя поддаётся осмотру доктора. Всё – лишь бы коснуться его ещё хотя бы раз. Шерлок роняет из рук горелку себе на ноги, не издав ни звука. Стоя так минуту, две или десять, с отрешённым выражением сомнамбулы. Ещё секунда, и подавленный рык вырывается ударом графина о противоположную стену. Всё летит к дьяволу. Он вспоминает день, когда Джон решил открыться. Всего одно слово, но мир стал другим – больше не нужно притворяться, изворачиваться, только бы схватить очередной изумлённый взгляд, никаких уловок. Но в любом случае отучиться от такого партизанского поведения было очень сложно: нельзя же просто взять в руки лицо любимого человека и, смотря в глаза, говорить всё, что идёт на ум, а затем ненавязчиво расцеловать от макушки до пят, только потому что самое дорогое в этой никчёмной жизни сейчас в твоих руках. А, нет. Можно. Джон мог. В стену полетел ближайший стул. Но в миг Шерлока озарило, он метнулся к своему единственно уцелевшему несессеру – страшной тайне, последней надежде. Дрожащие пальцы нащупали в нише кресла холодную рептильную кожу. Одно движение тяжелой руки, и больше ничего не имеет значения. Прерывистый сладострастный всхрип. Ни-че-го. А ведь по возвращению из ‘мёртвых’ он даже хотел сделать нечто отвратительное. Накачать своего доктора, например, став для него всем сущим. Или посадить под домашний арест, приковав к трубе в подвале. Любить. Лелеять. Иногда трахать. Но чаще любить и лелеять. Дело дошло вплоть до плана, но, в ужасе от самого себя, Холмс вовремя успел спрятать грязные мечты. Кисти свело судорогой и отпустило – то была очередная волна морфина. Детектив запрокинул голову и лениво прикрыл глаза. Грязные мечты. Как и вся его жизнь, все его помыслы. Как Джон мог удостоить его своей любви? Конечно, бывший военврач не был ангелом. Такой же человек. Светлый, тёплый, мягкий Джон. Шерлок отчаянно заскулил. Он не может принять поражение, он непобедим, и эта баранья убеждённость толкнула на отчаянный поступок, когда сегодня Джон пришёл к нему. Ещё с лестницы он услышал его тихие шаги - поступь кота. Захлопнув дверь у того за спиной, не давая сказать ни слова, затыкая рваными поцелуями, он опрокинул своё сокровище на диван, даже не раздевая, а разрывая одежду на нём. - Шерлок! – мужчина занёс ладонь для пощёчины, но Холмс среагировал быстрее, заломив руки своей жертвы за голову, и, целуя мелко, кусая сильно, оставлял отметины на дорогом теле. - Джон, Джон.. Джон… Джон, - это имя звенело сквозь пошлые звуки. Судорожно цепляясь, он вытащил ремень чрез шлёвки и затянул на побелевших запястьях, приникнув к его губам. Больно. Почему так больно? Шерлок отстранился – в уголке губ заалела кровь. - Одумайся! – Джон всё ещё надеялся вразумить своего друга, на что тот лишь демонически улыбнулся, просто заткнув его ладонью и проникая пальцами в вязкое тепло рта. . . . - Господи, к-как же ..узко, - он готов взвыть и кончить сразу же, а Джон лишь ещё теснее сжимается и прикрывает красное лицо ладонями. - Отвратительно… - шёпот еле слышим, но доходит до уха Холмса, - просто отвратительно. Гнев, отчаяние, досада. Чувства не проходят, а тошнотворно стучат бешеным пульсом с каждым часом сильнее. Этот запах повсюду: его ни выветрить, ни сжечь, ни вытеснить. Можно только упиваться им, искать в каждом дуновении. Искать его в шторме, цунами, среди серого города и пыльных книг. Можно разбавлять его опиумом, можно пытаться развеять стеком. Но ничто не сравнится с тем, как быть. Им. Пьяным.