Чужая душа - потёмки, а у поэтов - тем более

О нашей деревне ходила дурная слава: мол, предки когда-то выбрали тьму и смердь, и вместо земли мы увидим однажды лаву, и в наших домах нас однажды настигнет смерть. О нашей деревне ходили десятки сплетен: мол, средства не сыщешь, какое бы нас спасло. Сперва мы смеялись. Не верили в ад и в плети. Но нам говорили: умрёте. За вами – зло. И мы незаметно привыкли бояться слухов: лучина – для комнат, для крепких дверей – засов. И слышалось нам, что на улице зло и глухо в полуночи воют две тысячи адских псов. И мы привыкали смотреть друг на друга украдкой, сквозь полу плаща, не касаясь соседских зрачков, и мы забывали про свет тот магически-сладкий в полёте мерцающих сотен живых светлячков. Мы стали угрюмее, тише, прижимистей, злее, нам гость запоздалый отныне казался немил. Мы жили когда-то как дети – теперь не умели, и огнь у костра человека казался нам стыл. Нас долго мотало во тьме, раз за разом срывая одежды и кожу, надежды, покровы мечты, но где-то внутри жил, по-прежнему крепко скрываем, тот трепет небесно-манящей морской красоты. Он вырос из страха пред тьмой смертоносной пучины, он с кровью и потом врастал к нам в больные тела. Молва клеветала, что мы изменяем личины, что жертвы приносим чудовищу адской низины, что дьявол нас проклял, а с нами – моря и долины. Молва растоптать нас хотела – увы, не смогла. Как слаб, уязвим человек перед злобною смертью, как мало он может представить проклятым словам! Для нас этот замкнутый круг стал простой круговертью, и воздух сменился для смертных солёною твердью, и монстры ручными приплыли вмиг к нашим домам. Какой уж тут ад, какая смола и плети! Проклятье дремало, лишь толки его разожгли. Мы приняли вызов жестокой ростовщицы-Смерти, ведь каждый в итоге однажды да будет смертен, а души свои мы и так бы не сберегли… На наших щеках – смертельный пожар ухмылки, и гость неразумный чурается наших домов. Мы все с наслажденьем вкушаем плоды той ошибки, мы пьём яд заклятья губительно острый и пылкий, беги-ка отсюда, малыш, пока жив и здоров. Никто нас уже не простит, и никто не полюбит, мы заперты в стенках презрительно-пьяных миров, наш смех – это эль, что пленяет, чарует и губит, и души у нас – горький пепел былых костров. Нас вряд ли кто хватится, вряд ли мы были друзьями: мы предали раз тех, кто предал нас горечью лжи. Кто должен нам был, вряд ли скоро расплатится с нами – дороги в морской колумбарий закрыты чужим. Вот только по-прежнему страшно нам слышать их шёпот и вой тех отчаянных волков в угрюмом лесу. Кто мог бы нам дать этот дикий, бессмысленный опыт – как выжить, коль призваны души на Страшный их суд?.. И вот мы одни, в темноте на шумящем просторе, хватаясь руками за клок не горящей земли. И голос вдруг шепчет нам на ухо: «Memento mori… Вы думали, что убежите, но Вы не смогли.»