***
— Нет уж, дудки ему, — промычал под нос Италия, косясь на Францию. Не его это дело — пусть своих королей под гильотину головы кладёт. Франциск только что предложил ему в шутку сделать Дуче императором Италии, раз его предшественником был, кстати, обожаемый им «Наполеонé». Феличиано в душах обиделся, но благословенно простил неосторожную острячку, ведь рано или поздно тот сам всё поймёт без всяких Италий. — Chèri, неужели ты обиделся? — Эхо удивлённого Франции отбилось от мраморных потолков и пола. Кремовые фрески нимф и древнегреческих муз, казалось бы, вместе с ним приоткрыли рты, хотя и это было всего лишь дурным воображением глаз. — Конечно же, нет, — поспешно соврал Феличиано. Не беря политические выгоды, Италия частенько навещал соседа только для того, чтобы снова спросить у него о Джоконде или посплетничать об экономике других. На этот раз Франциск показал ему свою новую покупку на аукционе — сказал, что малоизвестный художник весьма недурно пишет — Феличиано подумал, что это простое мазюкание. Когда речь зашла о недавнем политическом скандале, Франция похвастался, что у него нет такой чепухи и в мыслях, как у Англии; потом зачем-то сразу перешёл на бульварных дам, когда Италия вежливо сделал замечание насчёт французского посла: — Воздушные filles (фр. - девушки) неприступны, как моя линия Мажино. Конечно, стоит немного попробовать: посылаешь ей воздушные поцелуи, щиплешь за задницу, может, цветочек подаришь — без этого никуда. Италия только пожал плечами, решив продолжить эту пикантную тему. — А они легче, чем панна-котта? — хихикнул Феличиано, облизывая ложку. — Мне кажется, ни одна девушка не сравнится по воздушности с этим кремом. Франция легко рассмеялся, прикрывшись ладошкой. Его смех был таким же воздушным, только что съеденный им пудинг в креманке. — Не знаю, о чём ты. А я о другом: само воплощение идёт против природы, но вот, мы существуем, однако, к моему большому сожалению, мы настолько бесполы в этом деле, что людям мы скучны. Италия неохотно поднял голову, задумчиво пялясь в недавно покрашенный светло-кремовый потолок с очертаниями римских колонн. Ему лишь бы сладко дремать в послеобеденное время да щипать дамочек за задницы дни напролёт. Через пять минут бестолковых шевелений мозгами у него затекла шея и пришлось всё-таки ответить: — Это ты верно подметил, Франческо. Лирики-то мне достаёт, а вот от воздержания так-то чокнуться и недолго. — Ах, не беспокойся ты так!.. Мы всех забываем, а привязаться можно и к собачке. К счастью, чуткое воображение Италии добавляло краски в интимные отношения с людьми. Брат Франция был одним из тех, кто разделял его взгляды на их не так уж и губительную природу, чтобы подсадить своему любимому брату в постижении сердец. По личным понятиям Италии, девушка была прообразом скульптур упитанных муз и всей нежности, доброты божьей матери, как только она миловидно улыбается. Отлично было то, что они не умели влюбляться (разве что в таких же, как они), только симпатия, которая, однако, помогала затащить в постель. Феличиано нервно накручивал на безымянный палец прядку рыжеватых волос — таких же мягких, как у самой Венгрии. — Хотя я немного завидую Людовико — хотел бы я иметь под рукой свою Марлен Дитрих!.. — наивно заметил Феличиано, запамятовав её детское личико, чем-то похожее на Геру. — Была бы любовницей Дуче, она бы стала народной героиней на телеэкранах всей Италии. Он на самом деле потерял счёт очаровательным любовницам. Женщины были безмозглы, но хороши собой. — Его голубая птичка упорхнёт, — учтиво приметил Франция, ища в резном шкафчике штопор. — И мы её позабудем. — Нет. — Что «нет»? — непонимающе переспросил Франциск. — Нет, — почесал затылок Италия, брезгливо разглядывая новое бланманже (которое оказалось обычной панна-котой). — Всё же твой расхваленный бланманже даже тяжелее, чем девчачья натура.***
— Выпьем? — Феличиано взболтнул бокал какого-то дешёвого шампанского, которое только чудом нашлось в кабаке. — За, хм, самых очаровательных женщин, вкусную еду и… И всё! Толстощёкая девушка, которая навещала солдат в казармах, уже заснула. Её голова безвольно склонилась на бок, несколько русых прядей выбилось из-под плотно заплетённой косы у подзатылка. Феличиано взял её погулять из внутреннего восхищения кремовой кожей, которой, по словам Франциска, так славились народы севера. Деревенский воздух делал даже из тощих нимф фигуристых барышень. — Прямо сейчас возьми и пиши с неё Мадонну, — мечтательно протянул он. — Ведь в ближайшем будущем эта девушка сможет стать матерью!.. Она всегда безупречно прекрасна, её взгляд, обращённый на сына, всегда полон безграничной нежности и вместе с тем глубокой тоски, ибо она знает о судьбе, уготовленной её ребёнку. Людвиг только непонимающе смотрит на него. Италия сочувственно косится на друга. Ему всегда было жаль тех, кто вёл пост воздержания. — Ты не увлекайся тут. Мне потом перед командиром отчитываться, почему мы так и не получили приказ о приезде командования... — Это чистая формальность, Людовико, — смахнул Феличиано. — Выпей со мной за наши будущие победы! Возле стойки лампочка накаливания то потухала, то подмигивала — жадюга-хозяин всё экономил на электричестве. Так что Феличиано не мог хорошо разглядеть тот архетипический образ божьей матери, как на картинках, в обычной женщине. Оказалось, что пиво здесь добротное — не такое кислое, как в Берлине или Мюнхене. — Брат Франция хвастался, что его линия Мажино такая же неприступная, как и женщина, — Феличиано расхохотался, смех бурлил в нём, как пузырьки шампанского. — Он всего лишь сплетник, — нахмурился Людвиг. Он, не обращая особого внимания на то, что Италия чересчур развеселился, только постоянно подсчитывал что-то, поочерёдно записывая всё в свой нагрудный блокнотик. Только потом добавил: — Он своим, как он называет, сharme (фр. - шарм) танки не затмит. — Людовико, в тебе нет ни капельки романтики. — В смысле? — Какой ты узколобый, caro (итал. - дорогой). Ну, возьмёшь ты, допустим, Париж. Англия побесится, Ивану, думаю, будет вообще наплевать. И что дальше? Надо же добавить драмы и слёз, чтобы за душу брало. А люди любят такое. Германия опять написал в свою книжку, как искренне надеялся Италия, его совет насчёт будущей эпопеи. Шампанского вполне хватило, чтобы разбудить Гертруду (как потом припомнил её имя Феличиано), ну, или попросту — Герти. — О, Герти, ты наконец-то проснулась! — на чуть ломаном немецком восхитился Италия, настойчиво беря её руку в свои ладони. Раз тут такой шанс подвернулся, то можно и немного пофлиртовать: — Я только восхищался тем, какие у тебя прекрасные глаза. Честное слово, как у Марлен Дитрих! Бармен, видимо, совсем поскупился на вечерних выпивох, поэтому поставил возле себя керосиновую лампу, из-за чего кожа и пряди Гертруды окрасились в жёлто-коричневый цвет. Италии показалось, что кучерявые купидоны с младенческими личиками хлопают над ними своими воздушными, как панна-кота, крылышками, распевая на разные голоса: — Кто мёртвых, кто побеждённых разбудит? [1] Но их ангельские голосочки так никто и не расслышал.***
Италия размалевал несколько картинок с голыми девицами на картонки, оценивающе хмыкнул. Даже пышногрудые итальянки не могли сравниться с бюстом немок, как ему объяснил на пальцах солдат (ох, как же забавно со стороны, когда перед тобой вертят руками, изображая грудь). Им давно нужно было что-то этакое: эротические карточки, которые они видели у американцев (у них была Мэрилин в коротеньком платьице и с высокими чулками, чему искренне завидовали мужики). — Это кто? — Людвиг ткнул в пухлую розовощёкую женщину, — не припоминаю, чтоб у кого-то из нашей роты были... Такие вкусы. — Уже не вспомню так, — хмыкнул Феличиано, на самом деле её личность была ему побоку. — Наверное, какая-то из немок... И почему ты не выпросил у командования эти карточки?.. — Дорого мне обойдётся, — нахмурился Германия, снова и снова подсчитывая прошлонедельные денежные затраты. Затем он горестно прибавил: — Брат опять выпросил новую партию оружия у Швейцарии. Италия по-девчачьи рассмеялся. — Гилберт всегда отлично тратил деньги. Даже лучше, чем Америка. А женщин он выбирал самых дорогих и грудастых!.. Германия, наверное, его даже не услышал, ну, или не захотел. Сам Феличиано понимал, что ничего не смыслит в финансовых расчётах, так как по себе любит их спускать на воду, поэтому без пререканий нагнулся над открытой. Он совсем не помнил ту, которую рисовал, почти всех. Да и какая разница (или нет?) — он хотел только побыстрее свиснуть в столовую.