Что там, когда погаснет свет? Что там, где жизни нет? Что там, когда ты исчезаешь? Что там? А ты знаешь?..
Больницы. Ничего хорошего не связано с больницами. Нет никаких положительных воспоминаний, особенно, если в этих самых больницах провёл большую часть своей жизни. От них веет холодом, лекарствами, а от таких, как эта, ещё и удушающим запахом смерти. Отсюда не выписывают. Для детей, что находятся здесь, иногда нанимают клоунов. Они, конечно же, волонтеры. Приходят в больницу и веселят детей по доброй воли, искренно, действительно хотят облегчить участь детей, что живут здесь месяцами, а то и годами. Но никакие шутки, смех, сценки не могут помочь. Опираясь спиной о холодный пластик окна, выглядывая в окно, туда, где, наверное, остался последний островок жизни, там нет этой давящей атмосферы, запаха лекарств, там только лес и вдалеке прекрасный город, невольно задумываешься о том, что для тебя здесь всё уже давно кончено. Цифры названы, приговор оглашён, осталось только совершить саму казнь. Она не заставит себя долго ждать. - А ты не задумывался о том, что когда ты придёшь в следующий раз, ни меня, ни Аканэ, ни остальных детей уже не будет? Яркие голубые глаза, если смотреть в них сейчас, можно увидеть много боли, особенно, после сказанных слов. Они, словно нож по сердцу. Понимание о том, что нельзя раскидываться такими словами, когда совсем немного знакомы, приходит поздно, но слов обратно уже не забрать. - Когда я приду в следующий раз, а я обязательно приду, я буду вас искать. - А если не найдёшь? Ни меня, ни Аканэ, никого! Подаваясь вперёд, в поисках ответа в глазах. Его нет. Мягкая голубизна – и всё. Ни пустая, как у многих, кто работает с «мёртвыми» детьми, ни холодная, презрительная, как у многих, кто узнаёт о диагнозах, ни колючая, о какой пишут в книгах; нет, это была совершенно другая голубизна, мягкая и красивая, притягательная, как небо, и глубокая, как море. - Подумаю, что вас выписали. – Неловко пожимает плечами. От окна дует, на подоконники сидеть нельзя, но разве детям со смертельным приговором не всё равно на их дурацкие запреты? Подумаешь, заболеть! Днём жить дольше, днём меньше! Какая разница, когда и так обречён?! - Отсюда? – совершенно безразличный голос, ни одной эмоции, просто пустота. – Отсюда не выписывают. Тебе ли этого не знать, Мика. Сглатывает. От одной мысли об этом больно. Все знают, что из таких больниц, где работают волонтёры-клоуны, где живут дети месяцами и годами, где пахнет лекарствами, а чаще всего просто смертью, что из таких больниц не выписывают, из таких больниц лишь увозят… вперёд ногами. Сюда не попадёшь с простой болезнью, здесь только неизлечимые. И у всех у них – пациентов-детей – давно известен приговор, обозначенный цифрами. Кому-то везёт больше, кому-то… меньше. - Что ты почувствуешь, когда не увидишь в комнате вместе с остальными детьми меня… или Аканэ? Наверное, ничего? Мы же лишь пациенты. Забудешь о нас? Или будешь скучать? - Ю! – слышится с упрёком. – Не смей говорить о том, что я ничего не почувствую! Вы не просто пациенты, вы все мои друзья! Мы же с Мицубой приходим сюда каждую неделю. Вы все для нас друзья. И ты, и Аканэ, и остальные. Если… если… - не мог выговорить, - не увидимся вновь, то я, конечно же, буду скучать. И по тебе, и по Аканэ, и по остальным. И Мицуба то же. Вы все важны для нас. Для меня. Хотелось бы верить этим искренним словам, взгляду, что подтверждал правдивость слов, дрожи в голосе, но разве можно верить кому-то, если даже родные родители предали? Это трудно, почти невозможно, но остро хочется. Хоть один раз, последний. Осталось ведь совсем ничего. Мир становится проще, когда срок отведён. Понимаешь, что уже нечего откладывать на потом. Этого потом просто нет. Поэтому хочется всё сделать сейчас. - Ты важен для меня, - договаривает. Больно… и приятно. Хочется верить. Хочется. Но так сложно. Почему же от этих слов так хочется плакать? «Важен!», повторяется на периферии сознания. Но сейчас ли не всё равно: важен или нет, когда это уже не имеет значения для будущего, ведь его просто нет. Три месяца или меньше – по-всякому может сложиться судьба, - если даже признаться, всё равно абсолютно безразлично. В безразличии вся беда. Теряешь будущее, теряешь вкус к жизни, когда есть возможность брать от неё максимум. Хочется жить, а уже нет сил. Всегда на грани, всегда в шаги от смерти. Всегда больно. Всегда в затылок дышит Смерть. - Три месяца, - тихий голос. Он – гром среди ясного неба, он – лавина в горах, он – шокирующее возвращение в реальность. - Три месяца? Звучит, как приговор. За окном пошёл дождь; крупные капли стекали по стёклам, оставляя мокрые дорожки, размывая собой вид из окна, а там - за окном – с радостью мокнет лес, вбирая долгожданную влагу: лето очень жаркое. Всё небо затянуто серыми тучами – идеальная атмосфера для озвучивания самых страшных слов. - Это и есть приговор. Смертельный приговор. И никто не знает, что там… за этими тремя месяцами, закрытыми глазами и замершим сердцем. А ты знаешь? От этих слов хочется заплакать. Пустые зелёные глаза; в них нет больше той самой жизни, которой осталось биться ещё три месяца. Сдаться заранее – не лучшая тактика. Но когда устал биться? Когда бьёшься всю жизнь? В последние моменты тоже… биться? А смысл?.. Ты уже проиграл. Заранее. Ещё тогда, когда узнал диагноз. - Нет, не знаю. Хочется подарить тепло, получить объятия, и это маленькое эгоистичное желание сбывается. Худое тело, видно все кости и их можно легко почувствовать, проведя по рёбрам; осунувшийся, полуживой, бледный, как сама Смерть, с синяками под глазами – на это было всё равно. Чувствовалось что-то родное, что-то дорогое, чем надо дорожить, чувствовался огонь в душе – ещё не сдался. И тихий шепот признания, и лёгкая мягкая улыбка, и дождь за окном, что отбивал, кажется, похоронный марш прямо по окну, и контраст холодных и горячих губ, искусанных и гладких, с чуть фиолетовым оттенком и ярких, сочных, лиловых. Не хотелось нарушать чего-то тонкого, как паутина, ломкого, как песочный замок, и важного, как единственный смысл жизни. - Прости. Не стоило мне… Но… когда ты на грани, когда обречён, хочется сделать то, что, кажется, должен сделать. Я просто хотел… и сделал это. - Тебе не за что извиняться, Ю. Я и сам хотел тебя поцеловать. И это не потому, что ты обречён. Я хотел это сделать с тех пор, как увидел тебя в палате. – Мягкое касание к щеке пальцами, лёгкое невесомое поглаживание. – Ты подтолкнул меня к тому, чего – не сделай я – жалел бы всю оставшуюся жизнь. - Как ты уже сказал, я обречён. Какой смысл сейчас… надеяться на что-то больше?.. Всего лишь три месяца. - П-поэтому и стоит! Разве нет? Ведь есть целых три месяца! Я буду рядом. Не веришь? Я не оставлю тебя одного. - Почему? - Потому что люблю! Откуда только знать про любовь тому, кого ни разу не любили? Говорят, что любовь – это светлое чувство, это тепло, это самое главное. Правда… или ложь?.. - Пусть будет так…Что там за этими тремя месяцами, что там за закрытыми глазами и что там за остановившимся сердцем. А ты знаешь?..