О друзьях и сыре

Доктор Чилтон — восьмой, кто признает себя неспособным ему помочь. До него были доктор Форрестер, доктор Пейдж, доктор Дифранко, доктор Аллен, доктор Островский, доктор Коатс-Вилкс и доктор Блум, которая передала его доктору Чилтону. Еще немного, и он станет профессиональной байкой — пугалом для всех психоаналитиков округа. У доктора Чилтона изысканный кабинет в английском стиле, с мягким ковром на полу, светильниками с легким абажуром по бокам и большими часами, а еще — камин, располагающий к беседе. Это выбивающаяся из уже усвоенной Франклином схемы особенность, из тех, которым он уделяет наибольшее внимание, поскольку они сообщают о его врачах то, чем они не делятся с ним напрямую. Рассматривать обстановку ему всегда очень интересно, даже наперед зная, что и в этот раз его ждет то же самое, что в прошлый. За последние два года он побывал в стольких приемных, что может запросто предсказать какие журналы он сможет найти в следующей и какие растения будут составлять ему компанию во время прочтения «Исследований поведенческих наук»; сидел в стольких кабинетах, что может полноправно считаться пациентом-знатоком, писать рецензии о терапии и терапевтах как ресторанный критик на правах профессионального невротика. Простота столь любимой его врачами комбинации заставляет задуматься, как мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя в безопасности, на взгляд психоаналитика. Снова и снова встречая ее в новых местах, Франклин испытывает дежа вю и понемногу теряет оптимизм: большая картина над кожаной кушеткой (чаще всего акварель или гравюра, абстракция или что-то импрессионистское, с природными мотивами), яркая краска на стенах или однотонные, умиротворяющих цветов обои, стеклянные журнальные столики, большие окна (никаких тяжелых портьер, только жалюзи), несколько светильников, подушки и пледы на дорогой и комфортной, но никогда не слишком мягкой мебели. Так заведено везде, будто есть специальное правило в кодексе психиатра, предписывающее обставлять все с точностью суеверного, позволяя себе лишь небольшие отклонения, приправы по вкусу. И, наверное, это работает, или должно работать, но с ним что-то всегда идет не так. Может быть, проблема не в местах, а в людях. Его психиатры меняются, но конец остается предсказуем, ведь все они поначалу считают, что справятся лучше других, обнаружат в его множество раз вскрытой и заново зашитой психике что-то важное, какой-нибудь глубоко засевший, просмотренный предшественниками осколок детской травмы, зацепятся за царапнувшую слух оговорку по Фрейду и поставят его на ноги, потому что не бывает безнадежных случаев, бывают невнимательные и нетерпеливые терапевты, а они, конечно же, не из таких, к тому же, неудачи коллег так стимулируют спортивный интерес. Но рано или поздно все как один сходятся в диагнозе, который записывают в свои кожаные папки с досье представительными перьевыми ручками, и в тысячный раз рассказывают ему про аутофобию, депрессивное расстройство и тяжесть его невроза, как если бы Франклин не прочитал все доступные в Интернете статьи на тему самостоятельно и не знал, что он боится одиночества больше любой боли. Дорогостоящие психоаналитики смотрят на него своим бодрствующим, пытливым взглядом бельмастых глаз высококвалифицированных специалистов, и не понимают, зачем он приходит, а точнее понимают слишком поздно, хоть это и элементарно простое умозаключение, а не крепкий орешек патологии. Франклин хочет завести друга. Но именно с этим ему не могут помочь, потому что помощь такого рода, к сожалению, идет вразрез с профессиональной этикой. Когда наступает момент напомнить ему об этом снова, все эти солидные люди до обидного беспомощны. Кто-то отсылает его с извиняющейся улыбкой, кто-то делает вид, что переписывает свои последние заметки, кто-то поджимает губы и проникновенно говорит, что ему или ей «правда, очень жаль» и желает удачи. Он уже научился предугадывать количество отпущенных сеансов с новым врачом, точно определять, когда услышит следующее завуалированное признание профессионального провала, отслеживая появление симптомов расхожего среди психотерапевтов Балтимора синдрома Франклина Фруадево. У доктора Чилтона фамилия созвучна названию английского сыра, а еще у него есть персидский кот. Франклин видел фотографию на дисплее его смартфона, и верит, что он одевает его в костюмчики и кормит всем самым полезным для роскошной шерсти. Доктор Чилтон из тех, кто говорит, что ему, правда, очень жаль и поджимает губы, и отводит глаза. Франклин верит тихо расстилающемуся извинению, чувствует, что это в самом деле так, что его очередной уже бывший врач действительно считает, что подвел его. А еще Франклину кажется, что это может быть связано с тем, что что-то в нем самом слишком сильно напоминает его психиатру себя. Он представляет себе, как доктор Чилтон засыпает в своем офисе, но некому его разбудить, и поэтому просыпаясь на следующий день на рабочем месте, он чувствует себя ужасно одиноким. Франклин работает в отделе кадров. Ему нравится собственная должность, но его сильно расстраивает, что у него нет друзей-сослуживцев. Он легко заводит знакомства, но все новые связи быстро распадаются. Заехав за покупками после работы, он обнаруживает, что рядом с домом открылся новый магазинчик — «У Хосе». В нем лучший выбор домашнего сыра во всем Балтиморе и Франклин покупает сыр коробками, решив устроить вечеринку на одного. — Привет, Чесси. Я тоже скучал по тебе, приятель. Честер не встречает его лаем, он вообще редко издает звуки. Вместо этого, фокстерьер неотступно следует за ним по прихожей и коридору, привставая на задних лапах как балерина на цыпочках. У него маленький блестящий нос, а шерсть торчит так, будто он свежевыстиранная игрушка. Франклину нравится сюсюкать с Честером, гулять с ним, покупать ему вещи — у пса есть свой маленький гардероб, с комбинезонами, жилетами, шапочками и курточками. Он знает много команд и хорошо их выполняет, только вот улегшись на пол после слова «умри», все равно всегда бьет хвостом по полу, и это неизменно веселит Франклина. Честер любит печенье, и он никогда не портит ту добротную мебель, что стоит у них дома. Честер единственный, кому нравится Франклин. Он играет в гольф. Доктор Лектер — первый психиатр, в чьем офисе темно как в одной из ниш неороманской церкви по соседству с его домом. Франклин осмотрел ее перед тем, как зайти в офис психиатра — он боится опоздать и поэтому на все свои сеансы приходит на полчаса раньше. Сам Франклин не принадлежит ни к какой религиозной конфессии, поэтому ходит к психоаналитикам. В кабинете доктора Лектера два высоких рассеивающих свет окна, много декоративных украшений — картин, статуэток — похожих на реликвии, на внутреннее убранство собора, а массивный дубовый шкаф у стены с резным фасадом — вылитый орган. В этой исповедальне между ними нет перегородки. Доктор Лектер подтянут, гладко выбрит, у него монотонный, невыразительный голос, выверенный пробор и безупречная, хоть и эксцентричная манера одеваться. Когда он говорит, кажется, что он заготовил все ответы заранее, уже был участником этой сцены и точно знает, что произойдет дальше. Он терпеливо ждет, пока Франклин выплачется, но никогда не пытается утешить его. Кожа на его лице натянута, как маска, и это кажется Франклину ужасно уродливым, но он сам всего лишь одинокий толстяк. Он ходит в джаз-клубы. Там он слушает композиции Луи Армстронга и плачет, потому что тот был по-настоящему великим человеком. У доктора Лектера нет домашних животных. Второй этаж его кабинета тяжело нависает над Франклином во время их терапии. Корешки книг, которыми забиты его стеллажи, походят на гневных сов, рассевшихся на ветках, но собственная фантазия кажется ему настолько глупой, что он не решается ее озвучить, чтобы не выглядеть идиотом перед доктором Лектером. Он покупает себе костюм-тройку. Он играет в гольф. У него так много мыслей, но ему не с кем ими поделиться и это ужасно. Он давится сыром из банок. В одном из клубов он встречает Тобиаса. Он владеет магазином «Хордофон Стринг Шоп», и иногда дает уроки музыки, уча детей играть на струнных. Франклин пробовал себя на тромбоне и барабанах (он вообще пробовал себя во многом, но до сих пор по-настоящему умеет и любит в свободное время только жарить сыр), но у него никогда не получалось так хорошо, так мелодично играть на музыкальных инструментах как у Тобиаса. Франклин полагает, что это потому, что у Тобиаса намного более ранимая душа. Он ходит на «Кошек». Три раза. Он хочет рассказать кому-нибудь об этом. Он рассказывает о мюзикле доктору Лектеру и ему кажется, что психиатр тоже совсем немного боится его в себе, когда Франклин говорит о том, как сильно хочет подружиться хоть с кем-нибудь. Он играет в гольф. Доктор Лектер обожает прикрываться этическим кодексом как щитом, но Франклину не кажется, что он относится к нему с тем уважением, которое демонстрирует всякий раз, когда речь заходит о том, что они могли бы как-нибудь встретиться не в рамках терапии. При этом, он убежден, что сам его психиатр не позволит чему-то вроде этических норм сдерживать себя, и эта убежденность его тревожит, но он предпочитает не упоминать ее на сеансе. Вместо этого Франклин обращает внимание на то, что сам доктор Лектер всегда сильно раздражается, когда кто-то нарушает его правила. Он остается стоять и неподвижно наблюдает за его действиями, когда Франклин заводит разговор, не садясь в кресло напротив. Тобиас не ест молочные продукты. И говорит, что не одинок, но его белки блестят, как стеклянные, когда он говорит это. Франклин не расист, он не имеет ничего против европейцев, но есть что-то в том, как доктор Лектер на него смотрит. Ему совсем не кажется, что он хочет ему помочь или помочь хоть кому-либо. Возможно, из Франклина получился бы хороший психиатр, но собственные сильные эмоции всегда слишком легко сбивают его с толку. Он наблюдает у себя снижение интереса к жизни и ухудшение способности обдумывать происходящее. Дни одинаковые и проносятся мимо него как вагоны поезда. Голос доктора Лектера будто доносится из глубины его костюма и у Франклина есть ощущение, что он на самом деле совершенно не придает значения своим словам, только наблюдает за реакцией Франклина. Иногда ему кажется, что он вызывает отвращение у доктора Лектера. Он понимает, что не может чувствовать себя полноценным, когда не заботится о ком-то. Он не хочет играть в гольф. Тобиас говорит странные, темные вещи очень веселым голосом и Франклину от этого не по себе, но он не собирается бросать его. Он думает о том, что стоит подыскать ему психоаналитика, и сам не может объяснить себе почему так уверен, что им не должен быть доктор Лектер. После встречи в опере Франклин начинает замечать, что доктор Лектер очень высокомерен, хоть и мастерски скрывает свою напыщенность. Одиночество тупо болит в животе. Он заедает его сыром. Он видит хорошее в Тобиасе. Ему кажется, что Тобиас боится сам посмотреть на хорошее в себе или просто не знает, что с ним делать, и Франклин хочет ему помочь. Возможно, он был бы прекрасным учителем или педиатром, ведь Франклин часто думает о других людях. Это его успокаивает. Он представляет себе диагнозы, которые бы ставил им доктор Лектер. Он замечает, что доктор Лектер никогда не говорит о людях как о людях, только как о книжных персонажах, или о вещах. Он, конечно, сноб, но на взгляд Франклина даже он не имеет права позволять себе что-то подобное. Тобиас странно шутит. Например, как-то после симфонического концерта, он говорит ему, что хотел бы сыграть на человеческих голосовых связках как на скрипичных струнах и загадочно улыбается. Тобиас часто говорит что-то подобное, у него своеобразное чувство юмора, получается крайне нетактично, и Франклин чувствует необходимость извиняться за него, когда такое происходит в общественном месте. Но никто будто бы не замечает. Может быть, он ошибается и в этом нет ничего странного. Ведь он всегда ошибается. — Он ваш лучший друг, но вы его — нет. Доктор Лектер всегда прав. Франклин видит на книжных полках в его кабинете «Оксфордский справочник о еде», «Лучшее для гурмана 1989», «Новую полную книгу кулинарии», и понимает, что доктор Лектер никогда не пригласит его на ужин. А еще он долго мучает себя мыслью о том, что его психиатр каждый раз сам открывает дверь в кабинет перед ним, чтобы он не притрагивался к ручке. Франклин дарит Тобиасу канарейку, чтобы тот не чувствовал себя таким одиноким — маленькую птичку цвета яичного желтка, а на следующий день узнает по радио, что тромбонист Дуглас Уилсон убит и изуродован, на фотографии его голосовые связки обнажены точно струны, приглашающие провести по ним смычком, извлечь звук. Ему кажется, что это его вина, потому что он плохой друг и не может помочь Тобиасу. Глаза доктора Лектера смеются, когда он трагичным голосом говорит Франклину, что больше не собирается принимать его, и Франклин хочет закатить скандал, но вместо этого молча встает и уходит. Он чувствует себя очень усталым, и он все-таки разочаровался в психиатрии и психиатрах. Но также он испытывает облегчение от мысли о том, что больше не увидит этого странного человека. — Не сейчас, Чес. Франклин снова чувствует себя одиноким и снова лезет в холодильник. Он угощает кусочком сырной косички Честера, прихлебывая пиво из банки. Честер тоже любит сыр, но Франклин редко делится с ним в последнее время, потому что песик как будто бы стал привередливым и совсем не ест свою тушенку. В этот вечер Франклин засыпает у телевизора, за просмотром матча «Теннессийские Титаны против Чикагских Медведей», а когда просыпается, оказывается, что весь сыр пропал из миски у него под боком, а Чеса тошнит в коридоре. Франклин везет дрожащего пса в ветеринарную клинику, всячески распекая себя за безответственность про себя, вслух же твердя что-то успокаивающее и постоянно повторяя «давай, старина, еще немного, а дома я дам тебе столько печенья, сколько захочешь». В ветлечебнице едко пахнет кошачьими консервами, электрический свет помаргивает каждые несколько минут, чем сильно тревожит морскую свинку в контейнере на коленях маленькой девочки. Франклин несколько раз просит девушку за стойкой дать забрать Честера на осмотр как можно скорее. Пока Чесу промывают кишечник, Франклин ждет в приемной, и в ней же он знакомится с Уиллом. Он похож на южанина, немного нервный, но кажется хорошим, простым парнем, и точно переживает за время от времени поскуливающую в переноске дворнягу, которую привез с собой. Только через полчаса беседы Франклин узнает, что это вовсе не собака Уилла, он просто увидел, как она хромает вдоль дороги, когда возвращался с работы, а в багажнике у него оставалась переноска, потому что вообще-то у него целых семь собак, а он как раз недавно отвозил одного из новичков в стае на кастрацию. Франклин замечает, что Уилл ждет очень терпеливо (сам Франклин ненавидит и не умеет ждать), и слышит, что иначе он не был бы таким хорошим рыбаком; Уилл пару раз отказывается от бутерброда с козьим сыром, но в конце концов уступает (по тому, как он взглянул на целлофановый сверток, оставшийся с обеда, Франклин сразу понял, что он давно не ел). Он успевает рассказать ему про приманки, которые мастерит, прежде чем подходит его очередь, и Франклину это кажется восхитительным занятием, а еще он рад тому, что парень вроде Уилла (из него, должно быть, получился бы классный друг) нашел хобби себе по душе. Ведь ему почему-то кажется, что Уилл тоже из тех, кто часто думает о других людях, но эти мысли его совсем не успокаивают. У входа в лавку элитных косметических товаров привязана тонконогая далматинка. Эта грациозная особа в россыпи аккуратных мелких пятен привлекает внимание Честера раньше, чем Франклина, с изумлением смотрящего вслед любимцу, вдруг переставшему семенить подле него и скачками уносящемуся прочь с удивительно низким для такой небольшой псины трескучим лаем. Чужая собака кажется растерянной, когда оробело переступает с лапы на лапу, как-то по лошадиному косясь на пришельца, пока старина Чес скачет вокруг нее, то и дело припадая к земле и снова вскакивая. Прежде чем Франклин успевает оттащить взбалмошного терьера, дверь магазина открывается и из него вышагивает невысокая блондинка. — Магда! — Простите, мадам, ваша красавица уж очень приглянулась Честеру. Он, знаете, такой шустрый, что я и глазом моргнуть не успел, как он уже был на другом конце улицы. Сейчас я его уберу, только вот надо сначала поймать. Чес! Чес! А ну-ка прекрати. — И часто вы выводите своего пса на прогулки без поводка? — Да он обычно бежит рядом со мной, даже прикрикивать не приходится, чтобы не отставал и не опережал, вот и не вижу никакой необходимости. А чтобы так умчаться со всех ног — такого раньше не бывало. Он даже меня так радостно не встречает, если честно. — Может быть, это любовь с первого взгляда? Через несколько минут он узнает, что собаку зовут Магдалина и что у ее хозяйки французская фамилия, как у него самого. Беделия восхитительно красивая женщина, а у Франклина моментально потеют ладони, когда он протягивает их, чтобы заключить в неуклюжее рукопожатие маленькую руку в лайковой перчатке. Он помогает ей донести круглые, перевязанные цветными ленточками коробки дорогого мыла, похожие на головки сыра. Они разговариваются и оказывается, что она — психиатр и это походит на плохую шутку или на знак судьбы. Франклин присматривается к ней всю дорогу до отделанного мозаичной плиткой бунгало с просторным крыльцом, но к своему удивлению не замечает характерной для людей ее профессии пытливости. Ее взгляд по-прежнему мягкий и заинтересованный, скорее всего, потому что он не интересует доктора Дю Морье как пациент. Когда она предлагает ему как-нибудь зайти в гости, Франклин думает о том, что, похоже, она хочет быть его другом. Во всем ее доме свежий воздух, комнаты большие и светлые, а на кухне у нее тоже есть цветочный стеллаж. Сама Беделия душистая и элегантная, как прованское вино, даже в простой домашней одежде. Сначала Франклин думает купить еще одно из мыл с многосложным ароматом, потому что полагает, что этот ужин — свидание, но в конце концов просто приносит с собой маленькую установку для дружеского фондю и делает сырное, а на десерт шоколадное, и оно приходится кстати, когда на столе оказывается приготовленный ей фруктовый салат. Беделия смешно смеется, когда в конце вечера видит заснувших бок о бок Честера и Магду, и где-то в этот момент Франклину начинает казаться, что они подходят друг другу. Как «Каберне совиньон» и Чеддер. Fin