Чуть позже

— Бесполезный Цуна, — разочарованно сказал Реборн. За его голосом, противным и тонким, скрывалось что-то еще. Не знай Цуна его так хорошо, он мог бы подумать, что уловил в ленивых интонациях нотку беспокойства. Цуна вытер мокрый лоб и попытался еще раз, концентрируясь на затухающей глубоко внутри надежде. На долге, дружбе и заботе — всем том, что помогало ему держаться в трудные моменты. Пламя, танцующее над его ладонями, лизнуло кончики пальцев. Оно было крохотное, как огонек зажигалки, и почти не обжигало. Цуна моргнул, сглатывая горький комок, и упустил момент, когда огонек потух окончательно. Поднял взгляд на Реборна и в последний миг успел увидеть мелькнувший в его глазах страх. — Мне нужно подумать, — сообщил тот спокойно и развернулся к выходу. — Продолжай без меня. Дела были — хуже не придумаешь. Перебои с пламенем начались незаметно. И, наверное, довольно давно, потому что Цуна до последнего не замечал ничего необычного — он занимался делами Вонголы, разбирал накопившиеся после Девятого документы и договоры, встречался с представителями других семей и регулярно посещал собрания Альянса. За ставшей обыденностью работой ему было совершенно некогда задумываться о собственном состоянии. А когда он осознал, что больше не может летать, стало поздно. Казалось, пламя обиделось на его невнимание и недостаточное уважение — и решило исчезнуть. Постепенно, капля за каплей, так, чтобы он ничего не понял. Цуна достал из кармана коробочку и выпустил Натса. Львенок квело посмотрел на него и свернулся клубком, еще более призрачный, чем два дня назад. Цуна наклонился, чтобы погладить его, но вместо того, чтобы зарыться в густую мягкую шерсть, пальцы прошли насквозь, как через голограмму. Натс повел ухом и закрыл глаза. Стало очень холодно, по спине поползла ознобная дрожь. Выпрямившись, он загнал Натса обратно в коробочку, положил ее в карман и застыл. Осмотрелся, вбирая режущий глаза электрический свет и островки полутьмы по углам, металлический серый цвет стен и холод бетонного пола, а после направился в жилую часть базы, надеясь никого не встретить по пути. Настроения разговаривать и делать вид, что все хорошо, у него не было. Коробочка тяжело оттягивала карман, лицо горело, в затылке было холодно и пусто. Цуна чувствовал себя совершенно, окончательно и бесповоротно опустошенным. В кабинете его ожидал сюрприз. Они не виделись с Занзасом около четырех месяцев — не пересекались даже на официальных мероприятиях, предпочитая обсуждать дела по телефону или через почту. Они пришли к этому негласному соглашению после двух бутылок виски, откровенного разговора и пьяного, ни на что не похожего поцелуя. Тот вечер вывернул Цуну наизнанку, распотрошил, разорвал на сотни клочков и криво сшил, после чего отпустил жить дальше. После этого — жить дальше. Никто не должен был знать, чего ему стоило делать непринужденный вид и продолжать вести себя как раньше. Хорошо, что Занзас был не из тех, кому нужно объяснять очевидное. Цуна закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, почувствовав неожиданную слабость. Сердце забилось часто и больно, в ушах зашумела кровь. Он видел Занзаса не целиком, а какими-то странными фрагментами. Например, не видел глаз, зато издевательская ухмылка была неправдоподобно четкой, будто нарисованной на смуглом лице. Наваждение рассеялось, и Цуна рассмотрел его взгляд, недобрый и внимательный, и это успокаивало — хоть что-то в жизни Цуны оставалось без изменений. Занзас бил все рекорды по наглости — мало того, что приехал без предупреждения спустя столько времени, так еще и сел на его место, закинув ноги на стол. — Савада, — с нескрываемым удовольствием протянул он, демонстрируя широкий оскал. — Занзас, — констатировал Цуна уныло. — Зачем пожаловал? Он отлепился от двери и прошел вглубь кабинета. Остановился рядом с Занзасом и скинул его ноги со стола. Подумал и сел на освободившееся место. Занзас фыркнул. — Почуял слабину, — сказал он, ощупывая Цуну жадным взглядом. — Ходят слухи, что тебе нездоровится в последнее время. — Правда? — удивился Цуна. — Ничего себе. Сдай-ка мне своего информатора. — Что ты с ним сделаешь? Строго отчитаешь? Отправишь в Варию разбирать библиотеку? Я не против, туда лет пятнадцать никто не заходил. Цуна не выдержал и хохотнул, расслабляясь. Непостижимая вещь — он думал, стоит им оказаться наедине, и все пойдет прахом. А они разговаривают, как будто ничего не было. А может, и правда не было. И Цуна принял все слишком близко к сердцу. — Так что с тобой происходит, а, Савада? — поинтересовался Занзас почти мирно. И только внимательный огонек в его глазах показывал, что обманываться не стоит. Наверное, все это было предрешено. Кем-то с довольно специфическим чувством юмора. А еще этот кто-то ненавидел Цуну, потому что ничем другим объяснить последующие события было невозможно. Цуна понятия не имел, как справляются остальные. Девятого успели похоронить и оплакать, на первом этаже собрались главы дружественных Семей, а он, выполнив свой долг, сидел возле камина, дрожа от озноба, и распивал с Занзасом вторую бутылку виски. Его повело. От Занзаса, его запаха, его взглядов и голоса, от острых ухмылок и жалящих слов. И тогда, в полутьме уютной комнаты с камином, когда они целенаправленно напивались, провожая эпоху Девятого босса Вонголы, собственные надежды и посылая к черту мечты, случилось непоправимое. — Счастлив? — угрюмо спросил Цуна, принимая из его рук стакан. — Безмерно, — отозвался Занзас в тон. — Всю жизнь мечтал дождаться смерти старика. Больше об этом не разговаривали — молча пили, сидя плечом к плечу на пушистом ковре перед камином, а потом что-то щелкнуло. Занзас отставил стакан на пол, придвинулся ближе и поцеловал его, делясь жгучим вкусом виски и собственным возбуждением. Оно ощущалось всей кожей, это было что-то вроде удара током — било метко и яростно, не оставляя ни единого шанса на спасение. Цуна вцепился в него, раскрываясь навстречу. Огненные отблески от камина плясали по стенам, очерчивали их оранжевым кругом, укрывая от остального мира, пряча от всего на свете. А потом... потом Цуна увидел его татуировку. Она ожгла узнаванием, стоило провести по шее Занзаса кончиками пальцев, отодвинуть воротничок строгой рубашки и вытянуть пуговицу из тугой петли. Вспыхнула под кожей и отозвалась внутри щемящей волной нежности. Цуна уставился на нее, в ужасе ощущая, как холодеет в животе и пропадает всякое желание продолжать. Это была витиеватая латинская буква «икс», полупрозрачная, тонкая, знакомая. Такая знакомая. Он поднялся на пошатывающиеся ноги и попятился от настороженно застывшего Занзаса. Больше ничто не имело значения — ни его взгляд, ни голос, ни сильные руки, ничего. Только татуировка. Такая же, как у Цуны. После того вечера они перестали видеться. Мотор сыто гудел, тишину разбавляла негромкая музыка. Цуна прижимался виском к прохладному стеклу и молился, чтобы головная боль прошла раньше, чем они приедут в старый особняк Девятого. От Занзаса хотелось оказаться как можно дальше. Забыть о его существовании, о том, как он внимательно слушал и как ухмылялся, пока Цуна рассказывал о проблемах с пламенем. Слабость и головная боль его убивали. Вчерашняя усталость увеличилась в разы, то, что казалось простым утомлением, разрослось и превратилось в недомогание. Цуна чувствовал себя так, словно из него медленно, по капле высасывают жизнь. Утром он не смог вызвать Натса из коробочки. Не смог зажечь даже крошечного огонька пламени. Это привело его в ужас. — У Девятого была хорошая библиотека, — задумчиво сказал Реборн. — Он изучал пламя. Зачем с ним увязался Занзас, Цуна старался не думать. Он чувствовал себя словно под конвоем — Реборн был очень доволен, что он отправился не один. Цуна предпочел бы взять с собой Гокудеру или Ямамото, но у них и без того хватало забот. Но почему именно Занзас... При воспоминании о татуировке и освещенной языками пламени коже он чуть не застонал от переполнивших его эмоций. Захотелось остановиться и побиться обо что-нибудь головой. Почему среди семи с лишним миллиардов людей это оказался именно он? Это могла бы Кеко, Хару или любая другая хорошая девушка. Они могли бы никогда не встретиться. Могли родиться на разных концах света, и прожили бы прекрасные жизни, даже не узнав о существовании друг друга. Но это был Занзас — высокий, сильный и старше на десять лет. Который когда-то пытался его убить. Который оказался аномалией, ошибкой судьбы, выбравшей его в пару Цуне. И неясно, что это было — наказание или награда. — Зачем тебе в особняк Девятого? — спросил Цуна. Собственный голос показался ему безжизненным и глухим. Занзас покосился на него и вдавил в пол педаль газа — машина поехала по заснеженной трассе еще быстрее. Цуна вжался в сиденье и закрыл глаза. Он не любил быструю езду. — Нам по пути, — сообщил Занзас спустя долгую паузу, заполненную бормотанием радио. — Только и всего. — Разве? — Еще я не отказался бы отдохнуть от этих недоносков, — подумав, признался Занзас. — Ты хотя бы не орешь. — Спасибо, — иронично отозвался Цуна. С ним все равно было удивительно легко. Цуна терпеть не мог, когда ему навязывали идею предопределенности судьбы. Он изо всех сил желал создавать свое будущее самостоятельно, выбрать хотя бы партнера, но природа и здесь распорядилась вместо него. И его партнером оказался Занзас, черт бы его побрал. Черт бы его побрал. Укрытый белым снежным одеялом, особняк выглядел как пряничный сказочный дом. Там четыре месяца никто не жил, только прислуга, которая служила Девятому всю жизнь. Цуна вылез из машины и захлопнул дверцу. Дорожки были аккуратно расчищены от снега, на порог выскочил Джорджио — старик очень обрадовался их приезду. — Я так рад вас видеть! — воскликнул он. Цуна и Занзас были для него не то внуками, не то просто еще одними родственниками, он относился к ним с таким теплом, что даже Занзас всегда смягчался в его присутствии. Когда не стало Девятого, Джорджио заметно сдал, но по-прежнему присматривал за домом. Милена, его жена, готовила и убиралась. — Вас не было очень давно, — проницательно заметил старик. Цуна покраснел, не зная, что ответить, а Занзас отделался коротким: — Дела. И мы ненадолго. После они зашли в дом — наверное, стоило предупредить о приезде заранее, было довольно прохладно. Цуна поежился, когда немного остыл после заснеженной улицы, Занзаса, казалось, ничего не беспокоило. — Что ты собираешься искать? — поинтересовался Занзас. Цуна неопределенно пожал плечами. — Не знаю, — отозвался он с сомнением. — Реборн сказал, что у Девятого была приличная библиотека с редкими книгами, там может быть что-то про пламя Неба и причины его угасания. — Да, — сказал Занзас. — Я могу тебе помочь. — Ты ради этого приехал? Занзас посмотрел на него с показной жалостью, и у Цуны моментально испортилось настроение. Ужинали в полной тишине. За окнами завывала разыгравшаяся метель, стекла дребезжали от порывов ветра, по широким коридорам гуляли сквозняки. Цуна поблагодарил Милену за еду и отправился в комнату с камином на втором этаже — там было достаточно натоплено, чтобы не чувствовать озноб всей кожей. Только когда Занзас присоединился к нему с двумя стаканами, до Цуны дошло, что это было то самое место. Он закашлялся, обжигая внутренности виски, и выдохнул, моментально почувствовав себя согревшимся. Они взяли несколько книг из хранилища — если бы Цуна приехал сюда в одиночку, то ни за что не смог бы его найти. Чтобы ориентироваться среди запутанных коридоров, здесь нужно было прожить годы. Занзас показал ему секретное отделение библиотеки — и ему открылись десятки книг про пламя, разные его типы и способы применения. Словно все сокровища мира вдруг посвятили Цуну в свои тайны. Будь тут Гокудера, он бы умер от счастья. Цуна открыл одну из книг на коленях и попытался вызвать хотя бы искру пламени. Напрягся, вспоминая свои ощущения от полетов и бьющегося пульсом огня в ладонях, воскрешая в памяти битвы и обычные дни, когда он с легкостью вызывал огонь, как играл с Натсом... и безрезультатно. В горле неожиданно стало очень сухо, голова казалась пустой. Утихшая головная боль вернулась в десятикратном объеме, Цуна зажмурился и с трудом удержался от стона. Занзас дернулся, но Цуна махнул рукой: — Все нормально, — прохрипел он, удивляясь своему голосу. Он встал с кресла и попытался передвинуть его ближе к огню, чтобы согреться, но быстро понял, что переутомление сказалось не только на голове, тело тоже как будто превратилось в желе. Ноги стали тяжелыми и неподвижными, руки ослабли. Он застыл над креслом, широко раскрыв глаза — невыносимо тяжело стало не только двигать предметы, но и просто ходить. Колени подломились. После стало темно. Когда Цуна открыл глаза, была глубокая ночь. Он провел ладонями вокруг себя, ощущая подушечками пальцев шершавую мягкую ткань одеяла — похоже, он отключился, и его перетащили в постель. Пальцы наткнулись на что-то теплое, Цуна вздрогнул, и ладонь под его пальцами дернулась тоже. Вспыхнул неяркий свет ночника, Занзас щурился на него — взъерошенный и недовольный. — Проснулся? — хрипло спросил он. — Наверное, — отозвался Цуна осторожно. На пробу пошевелил ногами, но понял, что совсем их не чувствует. Сердце подскочило в груди, накатила паника. Цуна почувствовал, что задыхается от ужаса, но Занзас сильно встряхнул его за плечи, и все прекратилась. Цуна судорожно дышал, сжимая во вспотевших ладонях одеяло. Занзас неловко потрепал его по плечу. — Я позвонил Реборну, — сказал он угрюмо. — Понятно, — отстраненно отозвался Цуна. Метель завывала за окном, как раненый зверь. Было холодно. И страшно. Занзас сел рядом с ним, опираясь спиной о вторую подушку. Цуна покосился, но ничего не сказал — сейчас его присутствие успокаивало, не позволяло сорваться. — Савада, — позвал Занзас негромко. — Что? — Так и не расскажешь, что случилось? Цуна не сразу понял, о чем он. А когда дошло, залился краской — щеки потеплели, во рту пересохло. Стало стыдно — не говорить же, что у них с Занзасом намного больше общего, чем они думали. Между ними даже ничего не было. Только тот вечер. Цуна откашлялся и хмыкнул: — Нечего рассказывать. Я… слишком много выпил и почти ничего не помню. Сказал — и задохнулся от боли, с которой сжималось сердце. Кожу на том месте, где была татуировка, словно прошило электрическим разрядом. Боль была настолько сильной, что он ослеп на миг. Занзас сидел чуть выше, поэтому Цуна не мог видеть его лица. Отчего-то казалось, что оно застыло, как маска. — Я так и думал, — сказал он. Слишком спокойно — Цуна вывернул шею, чтобы посмотреть, и отшатнулся. Занзас улыбался. А потом поднялся и, пошатываясь, пошел к выходу. Цуна запаниковал. — Куда ты? — выдохнул он. Занзас замер у двери, не оборачиваясь. — За книгой, — отозвался он после долгой паузы. — У тебя же пламя пропало. Утром приехал Реборн. Он был не один — в спальню следом за ним уверенным шагом прошел Верде. Цуна уставился на него воспаленными сухими глазами и коротко поздоровался. — Ну и что тут у нас? — с неприятной ухмылкой поинтересовался Верде. Занзас ночью так и не вернулся, а у Цуны не было сил, чтобы подняться и попробовать найти его. Ноги словно онемели — не получилось даже встать, когда он попытался. Верде разложил свой волшебный чемоданчик и приступил к делу. Цуна снял футболку, чтобы ему было удобнее прослушивать сердцебиение, и взгляд Верде прикипел к его груди. Цуна потер зудящий участок, опустил взгляд и тут же отдернул руку. Татуировка в виде «икса» воспалилась — кожа вокруг нее покраснела и припухла, краски померкли, выцвели. Верде с интересом ощупал ее крохотными пальцами и заинтересованно хмыкнул. — Ты уже встретил кое-кого, а, Савада Цунаеши? — спросил он, продолжая осмотр. — Тебе настолько сильно не хочется иметь с ним дела? — О чем ты? Верде поправил очки и тонко улыбнулся. — Готов поспорить, у тебя проблемы. Серьезные проблемы, о которых ты никому не рассказываешь. — Верде, — срываясь, проговорил Цуна. — Не нужно говорить загадками. Верде стянул с носа очки и протер их полой белого халата. Вид у него был подчеркнуто незаинтересованный. — Не знаю, рассказывал ли тебе учитель о людях, которые предназначены друг для друга... — Это все сказки, — напряженно сказал Цуна сквозь зубы. — Детские сказки, которые мамы рассказывают перед сном. Сентиментальные и глупые. Верде надел очки и посмотрел на него поверх стекол. А после шустро собрал чемоданчик и пошел к выходу. Цуна в растерянности смотрел ему вслед. — Верде! Тот замер. И, не оборачиваясь, сообщил: — Проблема не в пламени, Савада Цунаеши. Проблема в том, что ты сам себя отторгаешь, и здесь я бессилен. Он закрыл за собой дверь, и Цуна еще долго сидел в тишине, прижимая ладонь к воспаленной коже вокруг татуировки. Весь следующий день Реборн и Верде пропадали в библиотеке, пользуясь редкой возможностью, и Занзас был вместе с ними. Цуна отлеживался, следуя рекомендации больше отдыхать. Собственная слабость раздражала его, хотелось что-то делать, но сил не хватало даже на самые простые действия. Вечером Занзас пришел к нему со стопкой книг. Сел на край кровати, молчаливый и злой, и замер, буравя недобрым взглядом. В полудреме все казалось нереальным — и Занзас, и пламя, и проблемы, которые оно приносило. Вся его жизнь. Занзас наклонился и коснулся горячими губами его лба, да так и замер, прижимаясь. Цуна застыл, боясь пошевелиться, лишь бы не спугнуть. — Знаешь, где-то бродит идиот, который предназначен мне судьбой, — сказал вдруг Занзас. Цуна хмыкнул. — Не верю я в сраное предопределение, — сказал Занзас. — Не хочу. Все это хуйня, а, Савада? — Полная, — подтвердил Цуна. Протянул руку и коснулся шеи Занзаса. Там, где была татуировка. Занзас обхватил его запястье ладонью — слишком большой по сравнению с его, — и прижал сильнее. В ладонь заполошно бился его пульс. — И где-то ходит твой, — произнес Занзас. — Какая-нибудь мартышка в платье с рюшами. Наверное, ты ее заждался. Цуна улыбнулся и потянул его на себя. Губы у Занзаса были обветренные и горячие. И горькие на вкус. Он решил, что обязательно ему расскажет о том, что судьбу не обманешь. Чуть позже, когда они закончат.