Страх теперь в прошлом.

Ощущаю отсутствие в себе дна. Себя за себя кому-то выдав. я – бездна. я – одна. я – вместе. я – вместо… тяжелый выдох.

- Сильвия, скажи, ты чувствуешь злость или ненависть к миру? Тишина. - Если ты будешь продолжать молчать, я тебе ничем помочь не смогу. И снова тишина. - Пойми, это всё для твоего же блага. ТИШИНА. С беспомощным выражением на лице доктор Лилоум откидывается на спинку своего кресла. Семь лет стажа работы с трудными подростками, безупречная репутация. Но даже они сейчас ничем не могли помочь в работе с этой девочкой. Она сидела на диване, зажав ладони между ногами и медленно раскачиваясь взад-вперёд. Пустой взгляд её тусклых зелёных глаз с каждым разом становился всё более безжизненным и равнодушным. «Что же пережил этот ребёнок?» - не раз задавался вопросом доктор Лолиум, однако девочка продолжала молчать. Ситуацию не могли исправить и её родители: они просто не знали, что происходило с их дочерью последние три года. Но за это время в её организме произошли огромные страшные изменения: врачам потребовалось немало усилий, чтобы этот человек просто не задохнулся от обилия кислорода. Вот уже как три месяца Сильвия посещает психиатра, но каждый приём проходит с составляющим лишь двух компонентов: бесконечных вопросов и уговоров доктора и вечного молчания девочки. - Сильвия, - в очередной раз позвал мистер Лилоум, поправляя очки на переносице – Скажи мне хоть слово. В голосе мужчины слышалась мольба. Но её лицо осталось равнодушным. Равнодушие – самое страшное, что есть на свете. Доктор был бы очень рад, если бы Сильвия кричала, что ненавидит весь мир, или же плакала – увидеть хоть какие-то чувства хотелось врачу, но девочка этого не позволяла. Вот интересно, она не позволяла себе почувствовать или же доктору увидеть эти чувства? Хотя, глядя на это лицо, можно было задать ещё один вопрос – а чувствует ли этот человек вообще? Мужчина посмотрел на коротко, но неровно и неаккуратно, подстриженные волосы. Помниться, первый раз, три месяца назад, они были длинными, но такими же неаккуратными. Ещё вопрос: сама обстригла или же родители? Скорее всего, сама, судя по тому, как выполнена причёска, если так можно назвать клочки волос на голове девочки. С бледной до безобразия кожи, исчезли все рисунки. От уголков глаз больше не тянутся беспорядочные «нити», закрученные во всевозможные варианты. Ни грамма косметики на лице. Белые, с синеватым оттенком, губы плотно сжаты: за три месяца с них не слетело ни одного звука. По крайней мере, так считал доктор, ведь он не знал, с какими спазмами просыпалась Сильвия ночью, начинала хватать ртом воздух, а, в конце концов, просто ложилась обратно на подушку и просто смотрела в потолок. Но даже синюшные губы не выглядели так страшно, как глаза, пустые, безразличные. Порой, Лилоум пытался найти ответ в глазах девушки, но когда она сама обращала на него взгляд, почему-то отводил глаза. Странно, впервые в своей практике доктор был бессилен. Мужчина перевёл взгляд на руки Сильвии. Вплоть до локтей все они были усеяны затянувшимися шрамами. Определённо, она не раз…причиняла себе вред. Но куда смотрели родители? Неужели им всё равно? Неужели можно быть равнодушным, когда твой ребёнок в соседней комнате режет свои руки всем, что для того сгодится? Выходит проблема не только в Сильвии? Сколько же вопросов связано с этой девочкой, и ни на один нет ответа. - Сильвия, прошу тебя, скажи мне, чего ты хочешь? Может, ты хотела бы уехать, или же чего-нибудь съесть? Всё что угодно. – переплетя пальцы рук, доктор поставил их под подбородок. - Таблетки. - Что прости? - Таблетки. Представляете себе удивление и радость доктора, когда молчащий три месяца пациент начинает говорить? Это рождает надежду. Надежду на то, что всё ещё можно исправить. Встав со своего кресла, Лилоум подошёл к дивану, на котором сидела девочка и, откинув халат, присел на корточки рядом с ней. Но взгляд Сильвии был устремлён куда-то поверх головы мужчины. - Послушай, если ты со мной поговоришь, скажешь, что тебя тревожит, я смогу выписать тебе лекарства. Чтобы помочь тебе, мы должны работать вместе. Но больше ни звука не слетает с бледных губ. Следующий приём прошёл не так, как обычно. Точнее, его попросту не было. Рано утром мистеру Лилоуму позвонил отец Сильвии, и разговор был недолгим. - Понимаете, ваша девочка наконец-то заговорила! Нельзя упускать такой шанс! Вы должны прийти все вместе! Это прогресс и мы сможем… - Доктор, Сильвия не придёт. Никто не придёт. - Что? Но я не понимаю. Вы не можете просто взять и оборвать всё вот так, когда начались сдвиги… - Мы не можем. А вот Сильвия смогла. - О чём вы говорите? - Вчера вечером, после вашего приёма, она перерезала себе вены. Мы нашли её только утром. Спасибо вам большое, но всё было напрасным. И больше ни слова – только гудки. Мой внутренний мир - из разрушенных зданий. Из пыли. Из крови. Любви опозданий. Там люди - не люди. Не лгут. Не краснеют. Там - лучше не будет. Там - холодом веет. Там можно забыться. Там можно остаться. И с жизнью проститься. Со смертью встречаться. Вопрос задаю я - и нет мне ответа. Хоть думать мне больно - но сделаю ЭТО! Да! Этого стоит Вам всем опасаться... Ведь внутренний мир может с внешним сравняться Она не заходила в эту комнату вот уже три месяца. Монитор компьютера, как и все предметы в комнате покрылись не единождым слоем пыли и плесени. Она не обращала внимания на мелкие осколочки и мусор, впивающиеся в босые ноги, не слушала того, что происходило за дверью. Сев на пол, возле стола, на котором стоял компьютер, девочка достала из кармана небольшое лезвие. Она крутила его в руках и задумчиво рассматривала. И чего она раньше боялась? Вот лезвие опустилось на кожу. Девочка чуть закусила губу от едва ощутимого пощипывания, но не более. Первая полоска окрасилась в тёмно красный цвет и несколько капель упали на грязный пол. Спустя несколько минут, по три глубоких рубца красовались на каждом запястье. Онемевшие пальцы раскрылись, и лезвие со звоном упало на пол. Съехав спиной по стене, девочка легла на пол и закрыла глаза. Она ощущала, как постепенно жизнь покидает её тело. И чего она раньше боялась?