Я убил их, Алауди.

Ливень бил в стекло окна, просясь в темный кабинет. Порой он ругался громом и злобно сверкал молнией, разрезая тугую темноту улицы. Но не пускали дождь в помещение – окно было плотно закрыто, не пропуская даже отголосок бешеного ветра с улицы. Однако сидячему перед ним мужчине хотелось растворить рамы, впуская к себе влагу и холод. Ему было жарко, он горел. Мужчину сжигала изнутри печаль, которая пожаром распространялась в душе , своим пламенем пожирая все. Сегодня было сражение. Они отстаивали свою территорию, свои позиции и жизни многих. Джотто сражался на поле боя со своими подчиненными, следя, чтобы никто из них не пострадал. Но… Два выстрела. Два крика. За спиной Босса. Он повернулся и сам чуть не схлопотал пулю, но во время сумел заметить и уклониться. Но его люди. Его товарищи. Они погибли. И он, Джотто, не сумел защитить. Из-за него погибли члены его Семьи. На руках Босса их кровь. Из-за него. Он виноват, что они ушли… Он их убил. Джотто спрятал лицо в своих ладонях. Он все еще видел их пустые глаза, устремленные на него, на их Небо, их надежду… Закусив губу, мужчина сдерживал рвущийся крик боли и отчаяния, которые раздирали его изнутри. Он хотел вцепиться себе в волосы, лицо, выцарапать себе глаза. Но и это все не утихомирило бы его боль… Алауди направлялся к кабинету своего Босса. Его не было на сегодняшней зачистке, но Облаку уже рассказали о случившемся. И хранитель сразу направился к Джотто, прекрасно понимая, в каком тот сейчас в состоянии. Их Босс не терпел любого убийства, но, если с врагами он мог себя сдерживать, то смерть товарищей переживал слишком тяжко. Джи и остальные давали Джотто шанс справиться со всем самому, так как Небо Вонголы не позволяло кому-либо оставаться. Но однажды Алауди видел истерику Босса, мельком через щель между дверью и косяком. Тогда он не смог зайти. Сегодня мужчина сам спешил к Джотто. Этого добродушного дурака надо было приводить в чувство. Вот Хранитель добрался до нужной ему двери. Без стука он распахнул ее и вошел в кабинет. Было темно и тихо. Освещали кабинет только камин и свеча на столе. Голубые глаза пробежались мельком в поисках Босса. Он был обнаружен в кресле у окна. В этот момента даже у Алауди защемило сердце при виде скрюченной сломленной фигуры. - Опять себя накручиваешь? - тихо спросил Облако. Джотто резко вздрогнул и вскинул голову. Он очень долго просидел в тишине, и резкое ее нарушение несколько пробудило его. - Я убил их, - еле слышно произнес Небо. Этот тихий, безжизненный голос, эти глаза, потерявшие свой обычный радостный блеск, наполнившиеся бесконечной печалью – это было непривычно, неправильно. Это не его Босс, не тот мальчишка с вечной надоедливой улыбкой, заботящийся обо всех вокруг, надоедающий порой этой своей заботой и доводящий до точки кипения слепой добротой. Но сейчас перед ним сидел пустой человек. Хотя нет. В нем осталась только глубокая печаль, заполнившая его всего. - Нет, Джотто, - произнес Алауди. Он хотел достучаться до своего Неба. Которое было ему бесконечно важным. - Я убил их, - не услышал Примо своего Хранителя. Остекленевший взгляд вроде упирался в бледное строгое лицо Облака, но еще и сквозь него. – Я виноват в их смерти. Они сражались за меня. Они шли за мной в надежде на жизнь, я привел их в лапы смерти! Я убил их! - Джотто! – повысил голос Алауди, стараясь прервать бесконечный поток слов Босса, который уже почти кричал. Плечи его тряслись от беззвучной истерики, лицо исказилось от боли. Хранитель быстро приблизился к креслу Примо, вплотную вставая к нему. Холодные руки Облака мягко легли на щеки Джотто, поднимая его лицо. Большие пальцы ласково поглаживали кожу под уставшими и печальными глазами. - Ты ни в чем не виноват, - строго произнес он, заглядывая в золотистые глаза. – Все кто пошли за тобой, так или иначе, были готовы к смерти. Это их собственный выбор. А ты не Бог, просто человек. Ты не можешь спасти всех. И не думай пытаться. - Я должен защищать вас, свою Семью, - чуть тверже произнес Джотто. - Защити нас, оставаясь собой и с нами, - приближаясь к лицу Примо, сказал Алауди. – И не смей оставаться один, когда тебе плохо. Так ты погубишь себя. С печалью надо делиться, чтобы она не убила. - Я не хочу ее отдавать, - тихо сказал Вонгола. – Хочу сам нести ее, сам от нее погибать. Так, хоть как-то, я искуплю свои грехи, медленно, мучительно погибая от них. - Ты не искупишь их, - усмехнулся Алауди, приблизившись настолько, что чувствовал легкое трепетное дыхание Примо на своих губах. – если ты сейчас от нее умрешь. Тебе надо избавиться от печали, чтобы потом она снова захватила твою душу, терзая. А, сейчас, я украду часть твоей печали, чтобы дать ей возможность вернуться и снова мучить тебя. Алауди мягко коснулся губами губ Джотто в поцелуе, постепенно делая его требовательнее. Детектив довольно усмехнулся, замечая, как в золотистых глазах на смену отрешенности и печали приходят удивление и настороженность. Но с некой тоской Алауди заметил в их глубине тлеющий уголек печали. Но Облако прекрасно понимал, что ее никогда нельзя будет вывести. Бледные пальцы Хранителя зарылись в мягкие пшеничные волосы, ласково перебирая их. Алауди аккуратно закусил нижнюю губу Примо, чувствуя, как вздрогнул мужчина. Это послужило неким толчком, чтобы углубить поцелуй. Горячий язык прошелся вначале по мягким губам, после по зубам и деснам. Надавив на скулы пальцами, детектив смог раскрыть рот Джотто и тут же завладел им, лаская его изнутри. Вонгола задрожал. Неожиданная ласка со стороны его Облака немного привела его в чувства. А, если быть точнее, вернули их. Видимо, Алауди действительно смог украсть печаль, которая подавляла всё в душе Неба. - Джотто? – удивленно произнес француз, отрываясь от губ Босса, но не отстраняясь. Пальцы коснулися мокрой щеки. Примо плакал. Неожиданно для самого себя он заплакал. - Я ужасен, Алауди. Хранитель ничего не сказал. Он присел на подлокотник кресла и притянул к себе плачущего Босса. Тот доверчиво прижался, утыкаясь куда-то в живот, пряча лицо. Одна рука хранителя легла на вздрагивающие плечи, давая некое ощущение безопасности и покоя. Второй Алауди стал поглаживать светлые волосы Джотто… В окно стучал ливень, просясь в темный кабинет. Но его никто не пустит. Этот маленький мир, заключенный в стенах комнаты, принадлежал только двоим: человеку с великой печалью и человеку, укравшему ее.