Берлинское небо

Генрих лежал на кушетке, скрестив руки на груди так, будто мёрз и отсутствующим взглядом рассматривал мыски своих запылившихся сапог, изредка переводя взгляд на окно с частично выпавшим стеклом. За окнами маленького барака бомбили Берлин. Но в этих трущобах было безопасно. Настолько безопасно, насколько позволяла война. В соседней комнате сидели партизаны, оттуда тянуло табаком, и иногда слышался смех. Разговаривали на немецком с интересной примесью польских, эстонских, венгерских и ещё каких-то слов. Генрих слышал, как иногда этот русский с гусарскими усами обращался к Вайсу с какой-нибудь немецкой шуткой, но ему никогда не отвечали. На подобную немногословность Вайса никто не обижался, наоборот, было бы странно, если бы он принял активное участие. Генрих совсем провалился в свои мысли и отвлёкся от них только когда его окликнули в третий раз. - Генрих! Ты есть хочешь? – это был не Иоганн, как хотелось бы, а этот Хаген. - Нет, - буркнул Генрих, даже не удосужившись обернуться на подпиравшего дверной косяк Зубова. Изголовье кушетки было припёрто к стене, в которой располагался дверной проём, и лицо немца можно было видеть только сбоку, кроме того, оно было частично скрыто наехавшей на лоб фуражкой. - Слушай, Иоганн, тут твой немец совсем загрустил, так и зачахнет без тебя! – весело бросил в другую комнату Зубов, надеясь этим хоть немного поднять настроение и совершенно не осознавая, насколько бестактен был в этот момент. Но Шварцкопф оставил это без комментариев. Вайс подошёл к Зубову и взглянул на него, красноречиво показывая всем своим видом, что лишние участники в этом разговоре категорически не желательны. Зубов вынужден был вернуться обратно к столу, вокруг которого сидели партизаны. Ему и правда не нравилось то, сколько внимания разведчик уделял этому немцу. Иоганн плавным и тихим, как у кошки, шагом прошёл по маленькой комнате, в которой лежал мрачный, как туча, Генрих, и пристроился у окна, частично загородив собой берлинское небо. Белов видел, как из-под пушистых ресниц немца в тускловатых глазах проблескивала ненависть. Генрих продолжал смотреть сквозь Иоганна на затянутое коричневатым смогом и клубами дыма небо. Наконец он произнёс чётким и спокойным голосом: - Как думаешь, дружище, сейчас, наверное, где-нибудь в надёжном подземном бункере сидят наши сослуживцы из гестапо и точно так же, как и мы, травят анекдоты и курят немецкие сигареты? Из соседней комнаты послышался скрип стульев по полу и топот сапог. Иоганн вдруг захотел придушить Генриха за то, как намеренно громко он это сказал. В дверном проёме показались партизаны, отчётливо расслышавшие эту фразу. Генрих, казалось, не обратил внимания на эту возню, неторопливо поднялся с кушетки. Упёрся руками в бока, принимая вызывающую позу. Он стоял, отвернувшись от двери, но слова его адресованы были вовсе не Вайсу, это было очевидно. - …так же как и мы думают о запланированных на завтра операциях и совершенно не думают о том, сколько невинных жизней унесут ваши самолёты. Голос у него приобрёл тот бархатистый пьяный оттенок, который появлялся у него после изрядной дозы веселящих напитков, придающий грубым немецким словам, срывающимся с его губ, мягкость шёлка. Первым не выдержал Зубов, что было, в общем-то, не удивительно. Его с немцем разделяло всего пара шагов, Алексей преодолел их в мгновение ока и резким движение развернул немца к себе лицом так, что тот чуть не потерял равновесие. Зубов вцепился в аккуратно отогнутый ворот кителя гестаповской формы, послышался треск ткани, упала фуражка с орлом. - Ты что это хочешь сказать, фриц? А ну, давай, прямо мне в лицо и говори! - Прекратить! – Иоганн тоже быстро оказался возле этих двоих и перехватил руки Зубова. Своим ледяным взглядом заставил того отступить на шаг. - Что ты такое говоришь, Генрих? – почти мягко спросил Вайс, пристально вглядываясь в лицо друга. Вид у немца был вызывающий, подбородок немного вздёрнут, только щенячьи глаза выдавали его истинные чувства. Эти глаза никогда не могли обмануть Белова. Они вообще не умели обманывать. После недолгой игры в гляделки Шварцкопф сдался, голова его поникла, он покачнулся словно пьяный, отступая на пару шагов. - Все одинаковы, - тихо, но чётко произнёс он с таким укором в бархатистом голосе, что всех присутствующих накрыло мягким одеялом чувство вины, - нет наших, нет ваших, все за одно проклятое, вонючее дело, - звучало как один громкий стон. - Да ты хоть знаешь, сколько ваши разбомбили… - снова спохватился Зубов, но на этот раз Генрих кинулся на него, так неожиданно и резко, с такой змеиной хищностью, что этого не смог предотвратить даже стоявший сбоку Белов. - По-твоему наши кишки, размазанные по стенам, хуже ваших?! – заорал Генрих до дрожи в голосе. Казалось, последние стёкла, чудом оставшиеся в рамах, должны были рухнуть от этого крика. Зубов не нашёл, что ответить, только зло сверлил вцепившегося в его воротник немца глазами. Белов не стал расцеплять этих двух котов, вернее двух жеребцов с норовом, что толку их отталкивать друг от друга. Он плавно обошёл их своим невесомым шагом и присел на кушетку. - Был один человек, - тихим и спокойным голосом начал Иоганн, - его звали Бруно, - он достал сигарету из нагрудного кармана и закурил, рассчитав паузу так, что бы его рассказом успели заинтересоваться все присутствующие. Сработало даже лучше, чем он предполагал, ведь Генрих медленно отпустил ворот Зубова, - Точнее я понятия не имею, как его звали, и вообще ничего о нём не знаю, - совершенно обезоруживающе улыбнулся разведчик, - Он пришёл ко мне, когда мы ещё жили в Риге и собирались уехать, - Иоганн легонько кивнул в сторону Шварцкопфа, - По одному его взгляду я понял, что это был связной. Он был мне наставником и многому научил всего лишь за несколько встреч. Он помог перебраться из Латвии в Польшу, на заставе в поезде я чуть не попался, всё этот проклятый Папке, - Белов рассказывал в полной тишине, лишь иногда нарушаемой отдалёнными звуками взрывов. Он и не заметил, но рядом с ним уже примостился Чижевский и ловил каждое слово. Вайс замолчал ненадолго, а потом, уже совсем другим, холодным, не терпящим пререканий, таким, каким научили в гестапо, голосом, продолжил: - Он погиб за шесть дней до начала войны. Украл мобильную рацию и передавал без шифровки «22 июня» и так далее. Не знаю, что с ним делали, когда поймали, но знаю точно, что меня бы здесь не было, если бы он хоть что-нибудь сказал. Он знал, на что шёл, он оставил меня вместо себя, он рассчитывал на меня, и я не подведу его, я закончу эту войну, - Белов перевёл взгляд, направленный далеко мимо всех присутствующих, на Генриха, - А ты можешь помочь мне. А можешь уйти, если тебе что-то не нравится. Немного смущённые таким откровением партизаны один за другим покидали комнату, понимая, что явно лишние, и вскоре Белов остался с Генрихом наедине. Глаза немца блестели, в них скопилось слишком много тоски, вины и скорби, которые он не мог больше сдерживать. Иоганн уверенным и тихим шагом подошёл к нему. Генрих уронил голову на его плечо. - Прости, я совсем раскис, - прозвучал скомканный в складках ткани, но до боли знакомый бархатистый, самый любимый голос. - Скоро, совсем скоро, Генрих. Всё должно закончится уже со дня на день… сам каждый день об этом думаю, - шепнул на ухо, так, что бы только он слышал, задевая горячим дыханием его мягкие светлые волосы, и со следующим вдохом чувствуя их аромат, немного припорошенных пылью. - Ты же знаешь, что я пойду с тобой до конца, - уже более твёрдым голосом произнёс Генрих, распрямляясь и возвращая свою арийскую горделивую осанку. - Нет, - неожиданно ответил Вайс, - в запланированном освобождении концлагерных ты не нужен, ты остаёшься в Берлине. - Но мы же… договорились… - шепнул Генрих. Взгляд его широко открытых, всегда честных серых глаз был устремлён в самую глубину тёмно-голубых глаз Иоганна, что-то пытаясь там отыскать. - Я не позволю тебе погибнуть так же, как позволил Бруно, - коротко отрезал Белов, - Ты остаёшься. - С чего ты взял?.. – повысил было голос немец, но разведчик одёрнул его. - По глазам вижу. Ты не умеешь мне врать, Генрих. А теперь иди поешь. И будем расходиться, - Вайс повернулся что бы уйти, но Генрих поймал его за руку и потянул к себе. - Подожди, Йоханн, последний раз ведь видимся, - вкрадчиво и несмело шепнул немец. - Нет, Генрих, не сейчас, - ответил Белов, кладя ладонь ему на сердце, - Да и не в последний, правда. Разведчик улыбнулся той неискренней улыбкой, которую научился изображать, когда нужно было. Не сразу понял, что это было лишним, Генрих эту улыбку друга знал. Понял, что не правда, потому, что тот не знал… не мог знать. Но послушался. Он всегда слушался Иоганна, потому что он не мог больше ничего делать, кроме как следовать за этим чужим разведчиком, за единственным близким ему человеком.