А вы знали, что Минари...

      А вы знали, что Минари…       …под утро любит залезать в чужие кровати, чтобы досыпать там? Если пьян, если заболевает, если сильно устал, если в стрессе от большой радости или большого горя. Мемберы относятся понимающе — наверное ему необходим телесный контакт, тактильная подзарядка, подтверждение того, что его любят. Да, он давно уже не тот обворожительный четырнадцатилетний макне, но должно быть ему все так же порой хочется не задумываясь прийти к хёнам и устроиться рядом.       С Сонсари он просто спокойно спит. У Дже отвоевывает кровать, закукливаясь в отобранное одеяло. С Хонки милашничает, лезет обниматься, утыкается носом. С Хуном… А вот как с Хуном не знает никто — ему как лидеру всегда полагалась отдельная комната или номер. А может просто из уважения и субординации никогда не забредает к нему Минхван. Милый маленький макне.       Никто не знает, что хоть теперь они и живут раздельно, но на самом деле Минари и сейчас иногда приезжает к Джонхуну. Заявляется ночами в его квартиру       Хун не рассказывает об этом. Потому что… Потому что лучше никому не знать.       В первый раз это случилось еще в общаге. Напряженнейший график, орущий директор, больной вокалист под капельницами, криво составленное менеджерами расписание, задержанные стыковые рейсы. А Джонхун лидер, и по башке ему прилетало чаще остальных — и за свои ошибки, и за косяки ребят, и даже за оплошности левых людей. Это потом он станет окончательным маньяком контроля, поймет, что нужно все и всегда перепроверять самому — свет, звук, документы, монтаж сцены, исправность всех инструментов, наличие всего оборудования, присутствие всего стафа и многое-многое другое. А тогда он еще только учился с этим справляться, и невероятно уставал. Он не мог расслабиться, не мог заснуть. Слабо помогали даже выписанные врачом таблетки.       И вот одной такой бессонной ночью к нему в комнату забрел Минхван. Подошел, залез уверенно под одеяло, лег рядом. И вдруг навалился сверху, прижал, зафиксировал сильными пальцами запястья.       Хун ошалело распахнул глаза, дернулся, забарахтался — вырваться не получилось, их маленький драммер был тогда самым сильным в группе — и наткнулся на взгляд Минхвана. Это не тот… Не его Минари — знакомый, милый, уютный, буквально собственноручно выращенный. Сейчас он смотрел так, будто гладил рукой, широким таким, властным жестом — Хочу, — сказал прямо и уверенно. Так, что даже сомнений не осталось — чего именно хочет.       «Хочу» — забилось у Хуна неровным пульсом в горле, застучало в солнечном сплетении, забралось под мошонку и там разлилось горячим. Короткое такое слово, а сколько последствий. Джонхун испугался. Нет не Минари конечно, а своей на него реакции. И вот уже поздно, тело предает и он не может сопротивляться. И потом, конечно же, он корит себя за эту фатальную слабость и податливость. Потом.       В тот первый раз Минхван трахал, трахал, пока Хун не запросил пощады, но даже и тогда не остановился. Выебал так, что Джонхун изжевал себе губы в кровь — чтобы не будить уставших мемберов. Выебал так, что Джонхун под конец не мог держаться — рухнул, придавив собственным весом еще не опавший член. И не поверите — уснул. Уснул как убитый. Проспал всего пару часов и проснулся выспавшимся, отдохнувшим, довольным. И был довольным целую минуту, пока всем телом не вспомнил произошедшее ночью. Как ледяной водой окатило. Зажмурился в ужасе, затряс головой — чтобы вытряхнуть последнее, что он запомнил перед тем как отрубиться: — Надоело твое недовольное лицо, — шептал ему в ухо Минари. — Злющий, вредный. Сам вымотался, нас измучил. Ждешь кто бы поймал, забрал контроль, посадил на поводок, выебал, — Минхван трахал его, и гладил бока, сползал ладонями на живот, легко надавливал, царапал. Хун стонал и прогибал спину, умирая от стыда. — Нравится, когда я тебя ебу, Хуни? Нравится?       Хун захрипел, кончая, что — да, да же, под тихий довольный смех Минхвана.       Это был не последний визит Минари, но больше он в постели таким нежным не был.       Джонхун узнает про Минхвана кучу вещей, без которых вполне бы мог обойтись.       Минари очень любит целоваться. Вернее целовать. Поцелуи выходят бесконечными, обманчиво мягкими. Минхван вкладывается всем телом, обхватывает голову ладонями, прижимается бедрами, а губами — своими идеальными губами он изводит Хуна, прихватывает, целует, трогает языком нежную изнанку рта, пробирается внутрь, гладит нёбо. Не отпускает, долго-долго, пока самому не надоест.       Минари неудержимо-жадный и любопытный, пробует Хуна на ощупь и на вкус, проводит ладонями с нажимом по ребрам, щекочет языком пальцы ног, оттягивает мошонку, прикусывает головку члена. Подхватывает пальцами капли смазки, что-то слизывает, что-то размазывает по бедрам и животу Джонхуна, пылающего всем телом от стыда и возбуждения.       Минари предпочитает трахать сзади. Перед этим как следует растянув, долго, обстоятельно. Иногда Хун успевает кончить от того, что с ним делает макне, еще до того, как тот коснется его своим членом.       Минари не имеет вообще никаких тормозов. Его поступки порой кажутся воплощением самых больных фантазий. Минхван трахает его часами подряд. Практически без перерыва. Когда кончаются свои силы — использует пальцы и подручные предметы. И Хун мечется под ним по кровати, пытается уползать, грызет подушку. Внутри все хлюпает от спермы — Минари никогда не использует презервативы — а задница горит огнем, просто адским, мать его, пламенем, но Минхвану всегда откровенно похер. Он не насилует конечно, но и не особо интересуется — как оно.       Минари излучает пугающую уверенность в своих действиях. Словно он точно знает, что делает. Словно он родился с этим знанием.       Интересно, Минари — всем известный любитель свиданок в пансионатах — там, в этих пансионатах со своими девочками, такой же? Или же нет — только для лидера такое великое исключение?       И ведь откуда что берется? У него все не в рост, а в либидо ушло? Может стоит поверить в гороскопы — скорпионы сексуальные маньяки? Или это какая-то гиперкомпенсация макне? Или профессиональная деформация барабанщиков — страстно неутомимо вести, задавая ритм? ________       Это всегда почти неожиданно. Минхван просто звонит, бросает короткое: «Я еду», давая время подготовиться. И мысль о том, что при желании можно свалить из квартиры и тогда точно ничего не случится, необъяснимо греет душу, успокаивает, дает сил и смелости дождаться.       Минари давно уже знает все пароли от дверей. Поэтому Хун не встречает. Просто сидит на кровати в спальне, голый и мокрый после душа. А какой смысл одеваться? Пустое кокетство — они оба прекрасно понимают, что Хуна сегодня трахнут.       В эти моменты — когда Джонхун слышит открывающуюся входную дверь и шаги к спальне — он чувствует себя уязвимым и выставленным напоказ на чужих условиях, что в принципе с людьми подобными ему случается не часто.       Сегодня Минхван еще из коридора, не приказывает не просит, просто говорит: — Встань и развернись ко мне спиной.       Хун встает возле кровати. Никто не видит, как у него дрожат колени. Да, сейчас он выше и сильнее своего макне, но в такие моменты всегда чувствует себя рядом с ним абсолютно беспомощным. Так сложилось. — Стой на месте.       Хун вздрагивает. Он ничего не может с собой поделать. — Молодец, — голос спокойный, интонации совершенно непринужденные. — Сцепи руки за спиной.       Джонхун выполняет все, и только успевает подумать: «Ну вот зачем?…» Не удержавшись, спрашивает: — Зачем?… — Если я захочу, чтобы ты говорил, то сообщу тебе об этом. Не двигайся.       Мурашки пробегают по позвоночнику, за ними — долгая дрожь. — Расставь ноги, — говорит Минари.       Сжав зубы, Хун с бессилием чувствует, как возбуждение закручивается внутри горячей спиралью. Довольное изумление в голосе Минахвана: «Еще шире» — жалит.       Джонхун твердо решает, что даже не пошевелится… И расставляет ноги шире.       Ожидание затягивается на несколько бесконечных унизительных минут. Хун сжимает сцепленные руки, пытается незаметно распрямить напряженные плечи, кожей чувствуя чужой взгляд.       Наконец Минари прерывает молчание, и в густой патоке его голоса слышно изумление: — Чхве Джонхун, — тянет он медленно. — Ты охуенен, мой лидер.       Голос совсем близко. Так близко, что Хун непроизвольно дергается. — И ты ведь сам это прекрасно знаешь, — обычно мягкий голос макне, теперь обжигает силой. — Ох уж этот твой вечный вид: «Я знаю, что я охуенный, дрочите на меня».       Хун закусывает подрагивающую губу и закрывает глаза, почему-то эти слова задевают.       Минхван тихо смеется и добавляет: — На колени. — Нет.       Это, конечно, ошибка, Хун спохватывается лишь секунду спустя и очень надеется, что Минхван о ней позже не вспомнит. — Думаю, ты меня не расслышал.       В этот раз голос мягкий как бархат, но острота издевки никуда не делась.       На горло плотно по-хозяйски, ложится ладонь. Слегка сжимает, держит и исчезает.       Джонхун опускается на колени. Руки по-прежнему сцеплены за спиной, голова кружится и равновесие ни к черту. Хуну приходится скользнуть коленом о край кровати и практически упасть, ударяясь о пол. — Вот и отлично, — усмехается Минхван тихо и изумленно, блять, будто в первый раз видит, будто удивляется такому послушанию. Этот голос, этот голос не имеет ничего общего с его макне. Этот голос — глубокий, низкий, властный. Пульс бьется у Джонхуна в горле и запястьях, его член дергается словно кто-то рванул поводок. Беспомощно и стыдно встает просто на интонации, на унизительную позу. Хун чувствует, как кровь приливает к лицу. Он краснеет. — Ох, лииидер, — тянет Минари, и да, он смеется, мать его, смеется над Джонхуном, над своим хёном, над лидером известной группы, стоящим на коленях, с членом, вставшим на собственного макне. — Развернись ко мне. Опусти глаза.       Голос словно предупреждает с властной ленцой: «Сделай».       Хун слушается. Медленно поворачивается, больно елозя коленями по ковру, садится на пятки, раздвинув ноги, и как сказано смотрит в пол, стараясь хотя бы на лице сохранить максимально безразличный вид, если уж собственный член так предает. Он умеет — в жизни у него часто непроницаемое лицо. — Слушай, даже не пытайся притвориться, будто не представляешь, что сейчас произойдет, — погладив его подбородок кончиками пальцев, произносит Минхван. И Джонхун срывается, судорожно выдыхая.       Сквозь шум в ушах он слышит клацанье ремня, а потом звук расстегиваемой молнии. Это полный пиздец, но только член Хуна вновь дергается, а во рту полно слюны. Он опускает голову, так чтобы его глаз не было видно за челкой.       Минхван предупреждает: — Спустишь без разрешения — я тебя рукой выебу, — не пригрозил, просто поставил в известность.       Джонхун кивает в знак того, что понял — по опыту уже знает, что лучше не спорить. Он не удивится, если Минхван действительно засунет в него руку. Самый пиздец в том, что Хун и возражать не станет. От одной картинки — кулак Минари с острыми костяшками в собственной заднице — его лихорадочно трясет.       Судя по звукам, Минхван вытащил свой член. Наверное, держится за него, лениво подрачивает, глядя на рот Хуна, который никуда не денется, и он это отлично знает. Они оба это прекрасно знают. — Хочешь его? — спрашивает, как будто знает, о чем думает Хун. — Отличный член, именно такой, как тебе нужен.       Говорит так, словно знает, знает, мать его, что Джонхун до сих пор не вывалил язык, капая слюной, только потому, что из последних сил хватается за остатки гордости. Хун на секунду закрывает глаза, лицо пылает и белые блики вспыхивают за веками.       Эта пауза оказывается достаточно красноречивой. И Минхван снова смеется и безжалостно расталкивает ступней колени Хуна, удерживает его бедра своими расставленными ногами и дергает его на себя, вдавливая указательный и большой пальцы в основание челюсти. Больно и, блять, он не может закрыть рот. — Не поднимай глаза, — напоминает Минхван и шлепает Хуна членом по лицу. — Отсоси мне как следует, — говорит Мин. — И, может быть, мы сегодня закончим пораньше. Открой шире.       Член горячий и твердый, несмотря на обманчивую нежность кожи. Вместе с ним Мин вставляет Хуну в рот три пальца, растягивает щеку и наваливается, скользит внутрь. Хун чувствует всю тяжесть Минахвана, он может только открывать рот, вынужден открыть так широко, как только возможно. Он чувствует, как начинает болеть челюсть, хмурится, смаргивает выступившие слезы. Минари должен понимать, что ему тяжело, но он не останавливается, покачивается размеренными движениями. Ему наплевать на то, что Джонхуну неудобно, наплевать на то, что он задыхается и что во рту у него уже не осталось места даже для собственного языка. — Черрт, — рычит Минхван и толкается, толкается так глубоко, что Хун падает назад, опираясь спиной о кровать. Ему некуда деваться, он не может двигаться. В этот момент ублюдочный макне проводит большим пальцем по разгоряченной щеке Хуна. — Боже. Такой хорошенький. Как девочка.       Голос восхищенный и жаркий.       Хун злится, старается, так старается выплюнуть член изо рта, но тут костяшки пальцев сильнее оттягивают его щеку, член вламывается в его горло, словно нет и не было никакого рвотного рефлекса. Его нос упирается в ткань, царапается о молнию и жесткую джинсу. Он давится. Когда Минхван выходит, Хун только и может что судорожно вдохнуть, а потом Минари снова врывается в его рот, так, словно он ему принадлежит. У Джонхуна из глаз катятся слезы, нос заложило, горло болезненно сжимается, он не уверен, что когда-нибудь сможет опять говорить. И… он ужасно, мучительно, сумасшедше возбужден. Чувствуется, что Минхван не собирается кончать в ближайшее время, он уверенно контролирует каждое свое движение, трахает рот Хуна так, словно может продолжать всю ночь.       Если бы Джонхун мог, то застонал бы сейчас, потому как понимает, что это только начало, легкая прелюдия. Он старается не думать, о том что его ждет впереди, о том как сейчас выглядит со стороны — Чхве Джонхун, с широко расставленными бедрами, с сцепленными за спиной руками, которого пялит собственный макне. А Хун, Хун так хочет, что толкается бедрами и дергается, словно, если он как следует постарается, то сможет достать ладонью до собственного члена. — Какой горячий, — говорит Минхван, его голос такой тихий и мягкий, что у Джонхуна мурашки по коже, — хочется, да? Хочешь, чтобы я тебе вставил. Ну, тише, — шепчет он, словно Хун способен издать хоть звук, когда у него в глотке член. — Тише, — Минхван снова кладет ему на горло руку, кладет и замирает.       Хуну не хватает кислорода, он пытается сглотнуть слюну и смазку, стекающую по задней стенке горла. Не получается. Он пытается снова, чувствует, как сжимаются мышцы вокруг члена, и ощущает, блять, да, как тот вздрагивает и пульсирует в ответ. Перед глазами пляшут цветные пятна, на мгновение Хун представляет себе, что умрет вот так — задохнувшись на члене своего барабанщика. Потом ощущение пропадает вместе с руками, и Джонхун настолько затрахан, что падает вперед, не имея возможности удержаться. Он тяжело дышит, горло дерёт, из носа бежит, лицо мокрое от слез и, наверняка, смазки.       Упасть ему не дает Минхван, и Хун невероятно благодарен за поддержку. Потому что отстранено понимает, что даже едва не врезавшись лицом в пол, он и не подумал расцепить руки. От этого понимания становится страшно. — Боже, — тянет Минари почти восхищенно, как будто Джонхун сделал что-то прекрасное. Мгновение его руки гладят волосы Хуна, почти ласково. Потом он тянет его вверх за плечи. Джонхун слабо взмахивает сжатыми руками и встает. Запястья уже болят. Мин разворачивает и толкает его на кровать. Хун неудобно ерзает, пока тот не спеша раздевается, судя по шороху одежды. — Давай на середину кровати и на колени. Руки можешь расцепить, только, пожалуйста, спокойно — тогда, возможно, я не пожалею смазки, — голос расслабленный и совершенно беспристрастный. — Или хочешь посопротивляться?       Хун мотает головой, его опять колотит, кровь в предательском члене пульсирует с такой силой, что он удивляется, как Минхван не слышит ее шум.       Джонхун не будет сопротивляться. Смысл дергаться, если Минари все равно не отпустит? В том самом, в главном смысле — не отпустит.       Однажды Джонхун — связанный как жертва мастера шибари — с настоящей яростью потребовал: — Отпусти!!!       Минари тогда посмотрел прямо в глаза и ответил неумолимо и коротко: — Извини, не могу. Но ты этого и не хочешь.       И Хун помнит, как его тогда прошибло разрядом от затылка до пяток от этого «извинения», выданного авансом за все то, что в дальнейшем последует, от жгучего понимания — не отпустит. Злость смешивалась с беспомощностью в идеальных пропорциях, и Хуна тогда развезло от этой смеси, как от виски на пустой желудок. И тема настоящего сопротивления закрылась навсегда. Хун стал покорным.       Вот и сейчас, стоя на коленях по центру матраса, он жмурится и тяжело дышит, облизывая пересохшие губы — стараясь удержаться на тонкой грани острого возбуждения, где-то между полной беспомощностью, злостью и сладким нежеланием сопротивляться.       Минари прижимается сзади грудью к спине и неторопливо дрочит Джонхуну. Гладит по рельефной груди, гладкой смуглой коже, цепляя пальцами темные напряженные соски. — Трахнуть тебя? — спрашивает, наращивая движения одной рукой, отчего Хун сразу же напрягается как струна, а другой ведет по груди, ключицам, шее и пропихивает ему в рот, ловя быстрыми пальцами язык. Хун смыкает губы вокруг пальцев. — Да, — отвечает невнятно. — Трахнуть тебя Мистер Совершенство так, чтобы ты весь обкончался? Чтобы был весь мокрый? Чтобы едва дышал? Трахать тебя часами, днями и плевать на работу, на дела, на твое идиотское расписание? — Да, да, да, — повторяет Хун, хотя при упоминании о расписании дергается недоверчиво. — Делать с тобой все, что угодно, — продолжает Минхван, не прекращая двигать рукой, не прекращая сжимать подбородок Хуна пальцами, — А знаешь, почему, лидер? — Почему? — неожиданно внятно интересуется Джонхун, сделав глубокий вдох. — Потому что я могу. Потому что ты мой. — Я же кончу сейчас, — испуганно выдыхает Хун выпуская пальцы изо рта. По подбородку у него тонко течет слюна. Не смотря на возбуждение он помнит, что сегодня оргазм без разрешения ему не положен. — Кончишь, — утвердительно прижимается к нему Минхван. — Как я скажу, так сразу и кончишь.       Он нежно подбирает стекающую слюну и запускает руку между ними, холодя мокрым спину Хуна.       Джонхун приподнимается, не зная, куда ему лучше деваться: в кулак Минари или на его пальцы.       Минхван помогает с выбором — убирает руку с его члена и толкает в широкую спину, ставя на четвереньки. А двумя пальцами вламываются в задницу. Черт, последний раз это было больше трех месяцев назад, и тело Хуна напряжено, ему больно — слишком быстро, слишком много, слишком сухо. Жидкости не хватает, задницу тянет, там, где вокруг пальцев туго растягивается плоть. Он чувствует, как растянутые мышцы беспомощно сжимаются и горят. Знает, что дальше будет хуже, и все же член стоит, хотя все тело сводит от боли. Минари останавливается, терпеливо ждет, и только когда Хун судорожно вдыхает, он начинает двигать рукой. Короткими, резкими движениями, и боли больше чем удовольствия.       Джонхун не может решить, чересчур это или недостаточно. Его тело толкается назад само по себе, раскрывается, хочет, не понимая, чего это может стоить. Он морщится, представляя себе, как сейчас выглядит — словно шлюха, голый, задница раскрыта, а рот должно быть красный и опухший. Он выглядит как блядь, но его член, о господи, его член стоит так, как не стоит даже во время секса с самыми сексуальными женщинами. Хун вздрагивает, выгибается и мечтает о том, чтобы вторая рука Минари помогла ему. Всего лишь пара движений, и он бы кончил, уверен в этом. Его яйца поджались, живот напряжен, его всего колотит. Мин вытаскивает пальцы, и Джонхун стонет, до крови кусая щеку, чтобы перехватить предательское хныканье, недостойное сдержанного лидера.       Минхван двумя ладонями ведет по его спине, бокам, с силой гладит пресс. — Гладкий какой, сильный — шепчет Минари, проводя руками по его животу и груди и задерживаясь ладонями на подмышках. — А давай для начала на сухую?       Минари ужасен. Он действительно ужасен — без тормозов, без ограничений. — Да пошел ты, — Хун нервно сглатывает. — Это ты зря. Так не пойдет, ты не можешь так себя вести, — объясняет ласково, как ребенку — Минхван… — Ч-ш-ш, тихо-тихо. Если ты не хочешь разговаривать со мной как положено, будешь молчать, — закрывает крепкой жесткой ладонью ему рот.       Он вставляет медленно, член скрипит по слюне, идет туго, чувствуется каждый миллиметр кожи и больно. Так больно, что Хун не сдерживается и кричит в ладонь. И ведь Минхвану тоже наверняка больно, но он не останавливается — чертов псих. Хун напрягается всем телом, пытается отползти вперед. Но ему никуда не деться — Минари убирает руку с лица, и обеими держит его за узкие бедра так крепко, что завтра наверняка проступят синяки. «И продержатся еще с месяц», — думает Хун, понимая, что он все еще способен думать. Член в его заднице не двигается, и боль почти терпимая, но потом Мин начинает покачиваться. Глубже, еще глубже, мягкие неумолимые движения, которым нет конца. Его словно раздирает пополам, но при этом хочется, хочется ужасно — волна за волной окатывает терпким жаром. Минхван толкается еще чуть вглубь, а потом двигается назад, и Джонхуну кажется, что он тянет его за собой, выворачивая ему наизнанку нутро. И это… больно, черт, да, прежде всего это больно, но при этом — каким-то непостижимым образом — это охуенно. Минари почти полностью выходит, и замирает, застывает, держа Хуна раскрытым на головке, растянутым и все равно пустым. Джонхун крутится и стонет, и пусть сам минуту назад пытался отстраниться, теперь он пытается натянуться на член, насадиться до конца. Он хочет. Очень.       Минари не слышит, раскрывает его членом, расшатывая из стороны в сторону. Изредка вынимает и не двигается — Хун знает, что происходит, и готов выть от стыда. Минхван смотрит в него, внутрь. — Будешь хорошим? Или мне продолжать? Я могу смотреть вечно, ты же знаешь.       Хун сжимает задницу, прячется, как может — получается совсем жалко и беспомощно.       Он кивает головой - да, блять, да.       Минхван трахает его медленно, захлестнув сзади горло валявшимся на столе гитарным ремнем. Не отпуская уже несколько часов, имеет — членом, пальцами, языком. Сжимает периодически основание члена Джонхуна — ловит подступающий оргазм. Пережидает мучительные сухие спазмы, и снова продолжает. Хун не может больше ни угрожать, ни просить, ни плакать, ни даже стоять на коленях, его держат только ремень на шее и член Минхвана в заднице. Голова пустая, тело холодит остывшим потом — он мокрый весь, лицо, грудь, живот, пах. Хун уже не понимает, сможет ли он по настоящему кончить, если Минхван вдруг сейчас разрешит.       Он хрипит, дергаясь от очередного недооргазма. Дышит слишком часто, чувствуя, как приближается истерика. Его убивает сам факт того, что он превращается в податливую, сжимающуюся, жадную дырку, и ничего не может с собой поделать. Он уже согласен рукой, хоть двумя — как угодно — лишь бы разрядиться. Его лихорадит, хочется упасть на кровать, всё, пусть, пусть уже Минари доигрывает до конца как ему хочется. Он уже просто не может участвовать в происходящем. Минхван чувствует, дергает за подбородок, заставляя повернуть голову и посмотреть себе в глаза. — Не смей. Слышишь меня? Будь здесь. Ты же хочешь этого       Джонхун пытается опустить голову, уйти от взгляда, но не может, не смог бы, даже если бы Минхван не держал. Он вдыхает глубоко, кивает и расставляет ноги шире, упираясь задницей в горячий живот Минари. — Молодец. Продолжим, — макне треплет его по загривку.       Минхван держит его под идеальным для себя углом. Он как всегда безошибочно находит простату и задевает на каждом движении. Хун подбрасывает бедра, капает на простыни смазкой и просит бессвязно — больше, быстрее, сильнее — пытаясь подстроиться под ритм. Но хрен там. Минхван действует в каком-то собственном изощренном ритме профессионального драммера. Он достаточно силен для того, чтобы удерживать Хуна на месте. Джонхун давно уже переступил через собственный стыд, его бедра ходят ходуном, он двигается навстречу каждому толчку, умоляя всем телом, подмахивает задницей с невиданной гибкостью, просит трахать его сильнее, еще.       Но не получает своего. Слишком медленно, и Хун стонет, в ответ услышав звук похожий на смешок. Рука гладит его спину, его слишком чувствительную сейчас кожу, с такой нежностью, что почти больно.       Джонхун колотится всем телом, колени ерзают, член истекает смазкой в постель, плечи сводит от неудобного положения, а Минхван продолжает выворачивать его наизнанку, неустанно, и неизбежно, приближает к концу. Хун хрипит и сжимается вокруг Минхвана, просит, не останавливаясь ни на одной мысли — просто хочет — еще, еще, ему нужно еще, черт возьми, самое главное, господи-блять-боже.       Джонхун, чувствует, что вот оно. Чувствует, как поджимаются яйца, как горячеют пальцы ног, подкатывает снизу, медленно, но неотвратимо, уже совсем близко. Вжимается зубами себе в предплечье. Но Минхван над ним вскидывается и опускается, шепчет в ухо, — давай, кончай, как ты умеешь, покричи для меня, Хуни, давай, кричи, кричи.       Хуни послушно кричит и кончает. Он орет, разрываясь на части под сильнейшим оргазмом, член выплескивает сперму на кровать, на грудь, на подбородок. Он одновременно и в раю и в аду, и слишком далеко от того, что он позволяет себе ощущать обычно. Ему никогда, блять, никогда не приходилось кончать с такой силой — выебанным, беспомощным — как на члене своего макне, который сейчас так глубоко, словно останется в его заднице навсегда. А ведь Хун не прикоснулся к себе и пальцем. Он тяжело дышит, почти задыхается, ноги не держат, пот стекает градом, его едва не сбрасывает на пол судорогами. Минхван подхватывает за плечо, удерживает на месте, и не останавливаясь трахает, словно не чувствуя, как мышцы Джонхуна продолжают сжиматься после оргазма.       Спустя еще час, Хун все еще стоит на четвереньках на влажных простынях. У него дрожат руки, спина мокрая от пота, пот стекает по вискам, по заломленным бровям, капает с подбородка, под коленом уже снова собралась лужа смазки, натекшая с члена. Минхван сидит где-то сзади и просто смотрит.       Джонхун не хочет еще раз кончить, не хочет, чтобы Минхван ушел или даже, чтобы он его трахнул.       Джонхуна, по сути, нет.       Он исчез в ощущениях, физической перенагрузке всего тела — если бы мог, то отключился бы, но Минхван не делает в этот раз ничего такого, от чего Хун мог бы потерять сознание. — Джонхуни? — Сидящий на кровати Минхван с нажимом гладит по ногам, спине, по заднице. Проводит пальцем по раскрытому покрасневшему отверстию, собирая и заталкивая обратно вытекшую сперму, и Хун стонет — на вой, вырывавшийся из него еще час назад, сил уже нет. Член подрагивает от каждого удара сердца. — Мой хороший, — Минари оглаживает промежность. Знает ведь, как тело сейчас отзывается на физический контакт.       Хуну кажется, что у него там ожог. Он сжимается, выгибает спину, пытаясь уйти от движения. Пальцы щекочут мошонку. — Куда ты? Неужели устал?       Джонхун вдыхает сквозь стиснутые зубы, поводит плечами. Мотает головой. — Хорошо, — довольно хвалит макне. Его голос будто тоже гладит Хуна. — Расслабься. Ведь все хорошо. Я выебу тебя, а потом вылижу для себя. Мне хочется тебя трогать и трогать там. Раскрывать шире и смотреть, как ты пытаешься закрыться, упрямый.       Да Минари любит это — часто, когда Хун не мог уже даже дышать, то обнаруживал себя с вздернутой кверху задницей и раздвинутыми ногами. Чувствовал, что из него течет, напрягал мышцы, но закрыться полностью не мог, после стольких-то раз. А Минари только тащился от этого, проталкивал пальцы и раздвигал ножницами, чтобы текло еще сильнее. Засовывал язык внутрь. Сжимал ладонями ягодицы. А Хун от стыда покрывался красными пятнами, и старался поглубже зарыться лицом в твердый матрас.       Хун вспоминает, сглатывает, прогибает спину. Чувствует, как снова безжалостно накатывает желание кончить. Он расставляет ноги, выставляясь, приглашая, предлагая. Раскрываясь под ощутимым физически жадным взглядом Минхвана.       Минари приподнимается, упираясь головкой в тонкую кожицу над входом. Через все тело словно ток пропускают, Хун стонет, звук теряется между ними. Ведет бедрами, ловит член и легко впускает в себя — он растрахан до невозможности за предыдущие мучительные часы. Минхван входит в него плавным глубоким движением, погружаясь глубже и глубже, до тех пор, пока его мошонка не касается ягодиц Хуна. Джонхун дышит часто-часто, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди и вокруг члена Минари.       Минхван трахает Хуна коротко и быстро, а потом останавливается, слизывает пот с его плеч и начинает заново, медленно и долго. Оглаживает бока и слушает каждый звук. Хун сейчас издает их много — стонет, тянет гласные, матерится коротко и сухо когда Минари целенаправленно жмет на простату. Джонхун почти не дышит, только короткие поверхностные вдохи. Он теперь расслабленный, разгоряченный, тело подстраивается под чужой член, принимает нужную ему форму, словно они были созданы друг для друга. Минхван мнёт блестящую от лубриканта задницу Хуна, вжимает пальцы глубже, большим случайно цепляет край дырки.       Джонхун крупно вздрагивает и Минари уже нарочно вдавливает палец рядом с членом, оттягивая напряженную кожу. Добавляет, с другой стороны члена, большой палец второй руки. Втискивает оба, тянет в стороны.       Оргазм шумит в голове, окатывает кипятком и скручивает яйца судорогой. Хун запрокидывает голову, широко открывает рот и не издав ни звука, кончает с такой силой, что едва не ломает эти самые пальцы.       Приходит в себя с зажатым в зубах углом одеяла и все еще с членом Минхвана в заднице.       Это были слишком сильные оргазмы и Хун больше не может, он хочет только пить и спать.       Но гребаный макне не останавливается. Наоборот, толкается глубже. Его член пульсирует, Джонхун готов поклясться, что чувствует каждую вену на нем. — Я не… — начинает он, но в этот момент, боже, Минари сильно толкается в него, снова задевая простату, ослепляя удовольствием, острым и болезненным. У Хуна сводит челюсти, руки беспомощно трясутся. — Что? — невинно интересуется Минхван       Мелкий ублюдок повторяет движение, и Хуну не остается ничего, кроме как взвыть. — Ты беззащитен, лидер. Я наполню тебя своей спермой, помечу тебя как следует. До душа ты, по любому, после моего ухода не дойдешь. Проснешься утром и из тебя будет течь, Джонхуни, из твоей красивой воспаленной задницы. Ты весь будешь пахнуть мной.       Хун умирает. Он не может кончить еще раз, в нем ничего не осталось, но его член подергивается с каждым точным толчком, с каждым похабно-честным словом.       Минхван выходит из него и толкает на спину, обхватил его ствол — большой палец точно на узелке нервов под головкой, где так хорошо. — Кончишь для меня еще раз? — спрашивает нежно и убедительно, словно он может заставить Хуна одним голосом. И берет у него в рот.       Слишком рано, настолько рано, что он может кончить только всухую, как девчонка, болезненно, судорожно — и Джонхун кончает. Спускает в красивый рот Минхвана жалкими остатками спермы, выворачивается оргазмом. Оргазм прокатывается по всему телу яростной волной, достает везде, только не там, где нужно. Почти больно, нечем, но Минхван упорствует, он сжимает его яйца в руке, выдаивая из них каждую каплю. Хун дрожит и снова почти вырубается.       Когда он, отдышавшись, открывает глаза, то обнаруживает, что вылизывает сидящего на нем Минари. Минхван покачивается, заправляя свой горячий член Хуну за нижнюю губу. — Хорошо. Вот так вот. Да, Джонхуни, ты молодец.       Хун вспыхивает и старательно раскрывает рот шире. Он мокрый и расслаблен настолько, что не хочет и не может пошевелиться.       Минхван заводит одну руку назад и касается члена Хуна. Джонхун слабо стонет. Слишком рано, ему больно, и сил совсем не осталось. Поэтому он собирается: — Нет, умоляю, — просит он отчаянно, говорит в член Минхвана. Горло все еще дерет, и слова выходят хриплыми. – Нет. Не могу. Не надо. Пожалуйста. — Лидер, думаю, ты смог бы, — говорит Минхван почти с сожалением, но руку убирает. Джонхун бедрами тянется за нею, словно он лжет и готов продолжить.       Хуну сейчас хорошо, спокойно и абсолютно безразлично все кроме собственных ощущений. Это неимоверная роскошь — такое безразличие ко всему окружающему. Он не представляет, что должно бы сейчас случиться, чтобы его напрячь. Кажется, даже если войдет делегация из коллег, друзей и родственников — он вряд ли перестанет посасывать член Минхвана и смотреть на него снизу вверх. На его прикрытые глаза и яркие закушенные губы.       Он смотрит на макне и не понимает что к нему сейчас чувствует — не ненависть, не любовь. Он даже не может оценить как тот выглядит. Нельзя подходить к этому существу с обычными мерками. Минхван сейчас не человек. Сейчас он главный — Тот Кто Все Контролирует. Кто берет на себя всю ответственность и разрешает просто подчиниться. Кто знает как сделать Джонхуна свободным. Знает как ему будет лучше. Тот кто дает намного больше, чем получает.       Даже если Хун — как выяснилось — такой извращенец, если ему нужно… вот это… То намного проще было бы с кем угодно другим, но не с собственным мембером. Не с макне собственной группы, которого он знает как свои пять пальцев, который рос и взрослел на его глазах. С кем угодно посторонним было бы не так невыносимо, но никого другого — постороннего — он никогда бы к себе не подпустил.       А ведь потом, на следующий день, встретившись где-нибудь в репетиционной, Минхван снова будет милым, уважительным макне. Добродушным, послушным, улыбчивым. Будет смотреть открыто, слушаться Хуна с полуслова. Будет вести себя как ни в чем не бывало. Не будет никакого намека, что происходящее Джонхуну не приснилось. Он бы так и думал, если бы не собственное тело — не отметины по всей коже, не ноющая стертая задница, не трясущиеся конечности.       Вот именно поэтому никто не узнает, что на самом деле Минари иногда приезжает к Хуну. Заявляется ночами в его квартиру. Редко — раз в два-три месяца.       Джонхун не рассказывает об этом. Потому что… Потому что лучше никому не знать, что он ждет каждого такого раза.