Цепь

Грудь ломается, оголяет заляпанные кровью рёбра и набатом стучащее сердце. Оно горит ярче солнца, царапается злобными пантерами, оставляя глубокие борозды вдоль мягкой плоти. Огонь проходит по всему телу электрическим током, сжимается раскалённым металлом на оголённых венах и царапает демонскими когтями виски. Шакалу невыносимо больно и сладко, настолько, что голова взрывается множеством фейерверков, оставляя после себя невыносимый шум в ушах и слишком яркие, чтобы быть реальными, искры. Он чувствует к себе презрение, которое бьёт в голову много лучше, чем пара бутылок крепкого виски; противно видеть себя, противно чувствовать растекающееся пламя и не иметь возможности вынуть сердце из ноющей диафрагмы, залить водой или просто выбросить ко всем чертям. Шакалы не преданны; он — тем более. Демон всеми фибрами покрытой копотью души ненавидит окружающий мир и, будь его воля, люди горели бы в пламени, подобном тому, которое даже дышать мешает, сжимая в своих колючих объятиях лёгкие. Он кричит громко, срываясь на звериный рык, до которого опускаться считал ранее низким. Только вот жизнь сейчас, почти как зебра: одна её сторона называется «до деревни гигантов», а вторая — «после». У преданности Шакала огненные волосы, а имя имеет такое смешное значение — «цветок». Этот цветок распускается горячими языками, спускает разъярённых пантер с цепи, даже не понимая этого. Она касалась слишком опасного сорняка: озлобленного, тёмного, с заляпанными кровью руками, — и спокойно водила по вечно напряжённым плечам, улыбаясь противной и самой прекрасной улыбкой. Глупая девочка, которая без какого-либо чувства опасности могла запрыгнуть на крепкую спину и кричать что-то совершенно бессмысленное, просто потому, что ей так хотелось. Бежать в подобной ситуации было самым правильным действием в его длинной жизни. За все четыреста лет ни одной такой рыжей и несносной, будто не существовало ещё похожей. Как звезда, как страж Ада, испепеляющий всех на своём пути. Он не спит уже несколько дней, потому что рыжая ищет. И, безусловно, она найдёт. Но не так скоро. Как будто специально затихло всё, насмехаясь; скаля беззубый рот, лес поднимал выше ветви, не заграждая путь. «Поплатится», — думал демон. Потому что никакие проклятия взрыва не смеют касаться только наглой девушки-огня. Перед ним же падёт и тысячелетний лес, Шакал сломает всё до последнего дерева, оставив только кучку щепок сиротами лежать на выжженной земле. — Мяу, — тихо и даже почти ласково, словно к лежащему в тени телу подошёл дикий кот. Этот её голос разрывал ушные перепонки. Потому что Шакал — демон Тартароса, ему плевать на всех людей в этом безумной мире; а девчонка-огонь стереотипы рушит, ломает стены, оставляя горящий след от пощёчины на щеке. Это даже немного больно, это неимоверно смешно. Настолько, что копоть со сгоревшего сердца спадает дивнейшим образом, падая жидким алмазом на оголённую грудь. — Какого чёрта? — Шакал вскакивает, словно удары её — молния, прошибающая тело. — Придурок! — девчонка вытирает выступившие слёзы, и ей, видимо, правда не хватало грубого демона. — Я не обязан оставаться в этом тупом селении. — Огрызаться — защищаться, потому что ему всё равно, конечно же, на все чувства девчонки с именем Флер, у которого значение почти подходящее. — Обязан! Я... я свяжу тебя! — она — дитя малое, отчаянно ревущее, вытирающее покрасневшие щёки и старательно трущее ладонями глаза. — А силёнок хватит, рыжая? Девчонка ломает сложившееся внезапно впечатление, хотя лицо у неё всё так же зарёванное. Зато губы мягкие, пусть солёные. Да и целоваться Флер не умеет совсем, она краснеет под стать своим огненным волосам, как ошпаренная, отстраняется, считая опавшие жёлтые листья под ногами. Рыжая даже в такой ситуации до тошноты праведной кажется, горящей и, может, даже милой. Ей больно, когда сильная рука сжимает тонкое бледное запястье; ей больно, когда острый клык прокусывает губу, а влажный язык проводит по маленькой ранке, собирая кровь. Но демоны даже преданными не умеют быть, у них сердце — чёрный гранит, а не сжигающая грудь звезда. Флер больно, когда Шакал сжимает огненные волосы, тянет их; немного совсем приятно (может, и не немного вовсе), когда пытка становится более похожей на поцелуй. Диафрагма у демона взрывается, а по оголённым венам-проводам ток течёт с огромными силой и напряжением. Показатели зашкаливают. — И что дальше, рыжая? — Шакалу смешно, право слово, он готов рассмеяться в голос и одновременно просто закрыть глаза, засыпая. Голос у него резкий, наглый, насмехающийся. Девчонка испугалась бы, но знает слишком хорошо. Флер не отвечает даже, она краснеет и отводит стыдливо взгляд, но горячую ладонь сжимает почти смело. Это смешно, да и Шакалу плевать на подобные жесты. Он хмыкает, как будто продолжает насмехаться, считать холодную ладонь в своей несусветной глупостью. Девчонка-огонь цепляет на шею цепь, сжимая пальцами сильнее его руку. Предупреждала же. — Идём домой.