Одни дома

Предложенный Куроо план, в отличие от многих других планов Куроо, действительно был хорошим: — они уговаривают родителей на Рождество поехать семьями на горячие источники, — в день отъезда Кенма притворится больным — он чаще простужается и ему быстрее поверят, — а Куроо пообещает за ним присматривать, — в итоге они с Куроо останутся дома вдвоем. А это значит, не нужно будет смотреть с мамой праздничный выпуск «Мьюзик стейшн», а можно будет всю ночь играть в приставку и есть мороженое прямо из высокого стакана, и безвылазно сидеть под котацу, и съесть столько вредных пончиков, сколько захочется, а может, и заняться другими, более приятными вещами… Да, план был отличный, Кенме он сразу понравился: он любит отмечать Рождество с семьей, но это первый раз, когда они с Куроо смогут провести его вдвоем. Да и мама не настаивала, просто повздыхала, что они уже совсем большие, и сунула в руки Куроо горсть лекарств; только никто не ожидал, что один из них и вправду заболеет, прямо в сочельник, и это будет не Кенма. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, заходя в комнату со стаканом теплого чая и парой таблеток. — Отлично, — заявляет Куроо и явно фальшиво улыбается. Кенма тоже улыбается — голос Куроо, сиплый и негромкий, никого не обманет. Куроо, видимо, замечает это, потому что откидывается на подушку с хриплым смехом: — Ну, я хотя бы попытался. Правда в том, что у Куроо температура под сорок и жуткая слабость во всем теле, поэтому встреча Рождества перекочевывает в комнату Кенмы, где есть большая кровать (котацу — это здорово, но спать под ним Кенма не любит, а тащить Куроо потом наверх нет никакого желания). Сам он курсирует между гостиной и кухней, перетаскивая оттуда еду и разные мелочи, чтоб Куроо не вставал лишний раз. Он не силен в уходе за другими, но основные вещи благодаря своим многочисленным простудам знает: покой, постель, больше теплого питья и никакого мороженого. Поэтому большой стакан из соседнего «7-11» остается в морозилке, а Кенма приносит только то, что можно Куроо — то большую кружку чая, то заботливо оставленный мамой рис с карри, то почищенные сладкие мандарины — должно же быть хоть какое-то ощущение праздника. — Держи. Куроо благодарно кивает и запихивает таблетки в рот вместе с половиной мандарина. — Ну так что, — грустно спрашивает он и косится в сторону телевизора, — все-таки «Эм-сте»? Большую приставку из гостиной Кенма перетаскивать не стал. — Когда болеешь, нельзя нагружать глаза, а в играх все слишком мельтешит, — вспоминает он родительские нотации и кидает пульт Куроо, — но можешь выбрать канал. Что угодно, лишь бы не слушать больше «Араши». Куроо, явно издеваясь, начинает напевать — накашливать — их последнюю песню, и Кенма едва сдерживается, чтобы не запустить в него подушкой. Они останавливаются на какой-то передаче с комиками: Куроо искренне считает их шутки забавными, Кенма, пристроившийся рядом, пытается вникнуть в происходящее на экране, но уже через несколько минут сдается и вытаскивает привычную PSP. И, спохватившись, поворачивается к Куроо: — Ты не против? В другое время он не стал бы спрашивать, но сегодня, как ни крути, Рождество. Куроо улыбается и ерошит ему волосы одной рукой: — Делай что хочешь. Горка мандаринов перед ним постепенно уменьшается, и когда Кенма в очередной раз поднимает голову от приставки, на подносе одни косточки, а Куроо вовсю сопит. Тот всегда спит как убитый, когда болеет, но Кенма все равно выключает шумящий телевизор и проваливается в дрему рядом с Куроо, прислонившись головой к плечу. В будущем, прокручивая события у себя в голове, Кенма даже не винит грабителей, что они решили залезть именно к ним: сложно догадаться, что кто-то есть внутри, когда даже гирлянды на окнах не горят — он сам их погасил, они всегда экономили электричество, — и дом стоит тихий и темный, словно пустой. Но ему действительно страшно, когда входная дверь со скрипом распахивается. В отличие от Куроо, сон Кенмы всегда чуткий, если только они не в летнем лагере, где выматываешься так, что засыпаешь, не донеся голову до подушки. А сейчас гости явно не боятся шуметь. Вот только пришли они через заднюю дверь. Звуки внизу становятся громче, так что он все же решает проверить: на цыпочках выходит из комнаты и замирает у лестничного пролета, стараясь даже дышать как можно тише. — И ты решил, что у них много денег? Да черта с два! Посмотри, тут же одно старье! Кенма не видит, о чем говорит низкий мужской голос, но его обладатель ему сразу не нравится — в доме Козуме принято уважать старые вещи. У них есть своя история. — Ты знаешь, сколько денег можно получить за старье? — спорит с ним второй, вроде помладше. — Может, это вообще антиквариат. И это самый подходящий дом на этой улице. Хочешь залезть к их соседям, у которых орет музыка? Ну уж нет. — Дерьмо, — ворчит первый, слегка гундося, — и как ты умудрился задолжать столько, что нам приходится воровать на другом конце Токио в Рождество? — В этом году я плохо себя вел, Санта, — сообщает второй голос и глупо и громко хохочет. Наркоманы? Нет, слишком адекватные для них. Но и явно не понабравшие кредитов и раздавленные ими отцы. Безработная неустроенная шпана, скорее всего, или кто-то из уличной банды рангом пониже, думает Кенма, могло быть и хуже, могло быть куда страшнее. Но все-таки колени непроизвольно дрожат. Первая мысль — спрятаться, переждать, и он бы так и сделал, если бы был дома один. Но он не один, и это все в разы усложняет. Выйти к ним? Тоже не лучший вариант. Так и не решив толком, что делать, он спускается по лестнице, мысленно радуясь, что комплекцией он не в отца — под ним она всегда скрипит, и тихонько проскальзывает в кладовку рядом с кухней. Свет не включает — его наверняка увидят, а ориентироваться все равно придется по ситуации. В крайнем случае, за его спиной швабра и пластиковое ведро. Зато здесь ему лучше слышно, о чем говорят непрошеные гости. Слышит он, правда, в основном хлопанье дверец и выдвигаемых ящиков. — Ну и чего ты копаешься в этих банках? — говорит один из них через несколько минут. — Дурак что ли? Заначку ищу. — На кухне?! Кенма почти может представить, как вытягивается лицо у того, который гундосит. — Неужели никогда не тащил у мамаши? — До знакомства с тобой как-то не приходилось. Второй особенно громко задвигает ящик обратно и обиженно говорит: — Лучше бы другие места проверил, раз уже не нравится со мной отираться. Гундосый цокает языком, недовольно произносит: «И то верно», и топает в сторону прихожей. Шаги приближаются, и только тут Кенма понимает, как сглупил: грабители наверняка захотят осмотреть кладовку. — О, — раздается совсем рядом с дверью, — надо бы и там проверить. Там — это, скорее всего, в кладовке, поэтому он шарит одной рукой за спиной и вслепую каким-то чудом действительно достает швабру — по крайней мере, один раз ударить успеет. — Сота! Эй, Сота, — громким шепотом зовет грабитель, — я на второй этаж поднимусь. Может, найду деньги где-нибудь в шкафу с бельем или в урне с прахом дедушки, как в дорамах, — самодовольно говорит он и ржет над своими же словами. Кенма выдыхает, опускает швабру… и замирает, будто его облили холодной водой. Там же Куроо! — Окей! — доносится голос напарника, и лестница начинает скрипеть под тяжелыми шагами. На втором этаже всего две комнаты, и вероятность, что грабитель не зайдет туда, где спит Куроо, стремится к нулю, так что действовать нужно быстро, даже испуганный Кенма понимает это. А действовать быстро ему обычно удается только в играх и волейболе, поэтому он не придумывает ничего лучше, чем нащупать в кармане приставку — далеко не новая PSP отдается в руке приятной тяжестью, — незаметно выскользнуть из кладовки и прицелиться вору в затылок. Приставка, конечно, совсем не похожа на волейбольный мяч, но на секунду Кенме кажется, что он видит там, перед черной фигурой, Куроо. «Эй, Кенма, — зовет он и бросается вбок, словно перед атакой, — сюда!» И Кенма на автомате дает ему пас. PSP бьет грабителя по макушке, и тот с гулким стуком падает лицом на лестницу. — Почти…— недовольно шепчет он себе под нос. Пас ушел немного выше, чем он планировал, и Кенма не хочет думать о том, что было бы, если бы он действительно промахнулся. Он переводит дух, но тут же спохватывается: расслабляться рано — грабителей было двое, и второго он совсем упустил из виду. Кенма прячется в тени лестницы как раз вовремя: тот, насвистывая, выходит из кухни, но, слава всем богам, действительно решает проверить кладовую, включает там свет и прикрывает за собой дверь. Кенме остается только подтолкнуть, чтоб она захлопнулась. Он быстро запирает дверь снаружи и просовывает в ручку швабру, которую так и не выпускал из рук — для надежности. Вздыхает, достает из кармана сотовый и быстро набирает короткий номер, который мама заставила выучить еще в детстве и которым он совершенно не собирался пользоваться. И, волнуясь, говорит немного торопливо: — Это полицейский участок? Я бы хотел сообщить об ограблении. За спиной раздается: — Така? Така, у меня, кажется, ручку заклинило! Дверь поскрипывает, швабра трещит, но держится. Патруль обещают отправить тут же. Ругательства из кладовки становятся громче; Кенма сидит у подножия лестницы, уткнув голову в колени, и отсчитывает время до появления полиции. Хоть бы швабра продержалась. Хоть бы второй грабитель не очнулся— сколько там обычно проводят люди в отключке? Кенме кажется, что он где-то читал об этом, но он никак не может вспомнить. И еще ему кажется, что он сидит так очень долго, а напряженные плечи расслабляются только тогда, когда Кенма слышит ревущую сирену подъезжающего полицейского автомобиля. Потом начинается суматоха: сирена будит Куроо, и тот находит в себе силы вылезти из постели и даже спуститься вниз. Точнее, на лестнице он появляется именно в тот момент, когда грабителя приводят в чувство, а молодой полицейский, успевший дотошно допросить Кенму, извиняется за причиненные неудобства и желает приятного вечера. — Мне не нужно ехать с вами? — уточняет у него Кенма. Подошедший начальник патруля отрицательно качает головой: — В любой другой день — обязательно, но сегодня же Рождество, — и улыбается ему. — Кенма? — настороженно зовет Куроо сверху. — Что здесь происходит? Кенма поворачивается к нему и, замявшись на секунду, отвечает: — Ну…Нас почти ограбили? — Что?! О твою ж мать, — брови Куроо ползут на лоб, а сам он в три шага слетает с лестницы. — Ты в порядке? Обычно Кенма скуп на проявления эмоций на людях, но сейчас он сам обнимает его и утыкается в ключицы. Ему нужно успокоиться. — Теперь — в полном. И улыбается одними уголками губ, когда чувствует, как крепко обнимают его руки Куроо. Когда закованных в наручники грабителей наконец уводят и молодой полицейский обещает позвонить, как только установят их личности — как Кенма и думал, к профессионалам их гости точно не относятся, — они с Куроо наконец остаются одни, и тот чуть ли не орет на него за то, что Кенма его не разбудил. Не орет только потому, что горло не позволяет. Шипит, скорее. — О чем ты думал вообще?! — Здорово так шипит, надсадно. — Два здоровенных мужика забираются в дом! Кенма вдруг вспоминает американский фильм, который они пару раз смотрели, где воры тоже залезли в дом на Рождество. Только вот ему уже не восемь и даже не десять, да и по характеру он слабо напоминает мальчика из фильма — так что и действует более обычными способами. — Поэтому я и вызвал полицию, — парирует он. — А если бы тот, в отключке, очнулся до их появления? Они приехали хрен знает когда! — Через десять минут после вызова. Куроо молчит, потом недоверчиво переспрашивает: — Точно десять? — Не больше двенадцати, — после небольшой паузы Кенма тихо добавляет, — я считал. — Ладно, — вздыхает Куроо и примирительно поднимает ладони, — ладно. Ты крут. Но в самом деле, Кенма, как ты вырубил этого парня? — спрашивает он уже с видимым любопытством. — Я швырнул в него приставкой, — бубнит Кенма себе под нос, однако Куроо, кажется, все-таки слышит его с первого раза, потому что смотрит на него с неподдельным ужасом. — Ты что, запустил в него своей любимой PSP? Он зажимает рот ладонью и бессвязно мычит; первая мысль Кенмы — спросить, в порядке ли он, но потом он понимает, что Куроо еле сдерживается, чтоб не захохотать в голос. Это плохо ему удается, и уже через несколько секунд он складывается пополам от смеха. — Просто объясни мне, — отсмеявшись, говорит Куроо, — как ты сумел попасть ему прямо в темечко в темноте, а то я начну шутить про кошачье чутье. Или про рождественское чудо. О нет, только не шутки про кошек. Или про Санта Клауса и эльфов. Кенма даже не знает, что хуже, и поэтому предпочитает сказать правду, какой бы нелепой она ему самому ни казалась. — Я представил, что пасую тебе. Куроо второй раз за вечер смотрит на него так, будто видит первый раз в жизни. — Ты представил матч?! — Ну,— уточняет Кенма и чувствует, как кровь приливает к щекам, — не матч. Просто как на тренировке: просчитываешь и бросаешь. Куроо снова смеется так, что в уголках глаз выступают слезы, и прижимает Кенму к себе: — Видишь, все-таки хорошо, что ты в свое время начал заниматься волейболом. И Кенме ничего не остается, как согласиться. Все-таки некоторые идеи Куроо на самом деле классные, а Рождество — время чудес.